Кавказ в воде - Андрей Ефремов

Нередко нож выступал в качестве «подмазки», подарка, и даже самой настоящей боевой награды. Но самое главное, конечно же — «последний аргумент»! Солидный грозный аргумент уже своим внешним видом выступает в роли успокоительного средства для предполагаемого оппонента, придаёт обладателю кинжала немалую значимость в глазах окружающих; красивый аргумент, кроме того, вызывает и нехорошее чувство зависти у не имеющего подобного и, соответственно — чувство гордости у имеющего. С какими завидущими, и в то же время уважительными взорами иной раз провожали бойцов спецподразделений простые армейские парни со штык-ножами на поясах. А сколько ножей было в своё время раздарено тем же армейцам — не счесть.

Герасимыч был первым из дружков который поддался этому «чеченскому синдрому», решил приобрести и себе, любимому, подобный кинжал: штатный автоматный штык-нож, глядя на других, его уже не устраивал. Специально выехал с группой выезжавших на войсковые продуктовые склады, как бы нехотя, невзначай, отбился от них, долго толкался по прилавкам на городском рынке, тщательно выбирал, прикидывал в руке: как истинный знаток проверял балансировку, хват, угол заточки. Остановил свой выбор на простенькой но изящной финке с рукоятью из набора кусочков кожи. Металл — что зеркало: и смотреться в него можно и им же бриться. Красивый нож.

Новый ножичек, по возвращению на блок, увидел старшина, сразу же оценил:

— Герасимытш, задари!

— С какой такой стати?

— Ну, как другу! — в глазах отразился блеск металла, рукоятку разве что на зуб не пробует.

— Давай, Сергеич, я тебе лучше налью, как другу! — собственно мог бы этого и не говорить, ибо уже налито, — давай, брат, за дружбу!

— Ага… Слушай, ты мне на самом деле друг? — пальцы отмеряют гарду.

— Ага… в городе их много…

— Тебе, жалко? — дыхнул тонким слоем на клинок.

— Для тебя, Сергеич, ничего не жалко, пей!

— Герасимытш, задари! — протёр клинок об рукав.

— Ты меня уважаешь?..

— Я тобою горжусь!

С поста подошёл сменившийся Владик:

— Привет, Герасимыч! Приехал?

— Привет, приехал.

Бросив разгрузку с автоматом на нары, Владислав взял нож особым хватом специалиста, подбросил в руке, повертел меж пальцев, скупо похвалил:

— Хор-роший тесак, — это у него высшая степень одобрения, — новость слыхали?

— Какую?

— На въезде в Кизляр машину подорвали.

— Ага…

— …Каждый день сволочи долбят!..

— Угу…

— Сегодня в посёлке стреляли…

— Ага…

— Два чеха ногайцев атаковали…

— Это как!? — не поверили Владу друзья: примерно в восьми километрах к северу стоит ногайский посёлок, естественно, на краю посёлка у них имеется свой довольно солидно укреплённый блокпост, — два чеха!?

— Ага, — Владик, вернув нож хозяину, продолжил, — да, два обкуренных вникакую на мотоциклетке: «Аллах акбар!» — и в атаку на ногайцев с пулемётиком! Ну, ногайцы их и порешили в две минуты. Мотоциклет, вон, до сих пор дымится. Хрен знает, откуда они выскочили.

— А мы тут гадаем — откуда у них дым такой…

— Шашлыки что-ли жарят…

— Видать башню у них от наркоты конкретно порвало.

— Тоже стрессы гасят, сволочи!

— Значит, где-то рядом рыщут, волки…

Кто не знает Владика, скажет — спокойный парень. Но это не так: несмотря на внешнее спокойствие и невозмутимость, видно, что человек на пределе. Мог подолгу молчать, но на вопросы отвечал сразу же и, причём, неизменно с юморком и в точку. Стрессы всегда давил горячим чаем и сигаретой, или сигаретой с чаем. Коньяки и прочие напитки, в то время — не употреблял.

Так и получилось, судя по всему — из-за этого ножа покой потеряли все трое: Сергей Сергеич, Владик, и Герасимыч. Герасимыч — из-за того, что не желает вот так сразу ни с того, ни с сего, расстаться с ножом и его повсюду с алчным блеском в глазах преследует практичный старшина Сергеич со своим «Герасимытш, задари!». Сергеич оттого, что в его, когда-то сломанную на службе голову взбрела мысль заиметь вещественную память о боевом товарище, Владик, же оттого, что захотел во что бы то ни стало заиметь подобный нож; но когда случится оказия съездить в город — про то неведомо.

Наконец настал день, когда настойчивый Сергеич всё же окончательно достал Герасимыча и тот сдался, а Владик напросился в помощь зам по тылу и уехал с ним на продуктовые склады. И настал вечер, когда Владик приехал с новеньким ножом; Сергеич всё никак не может налюбоваться подарком; а Герасимыч размышляет: что же делать с новенькой солдатской миской в ответ подаренной ему растроганным Сергеичем. Но при этом, следует отметить — все трое нашли какое-то успокоение: Сергеич — при ноже и при памяти, Герасимыча не достаёт Сергеич, и Владик занят: усердно натачивает новенький нож, какие уж там стрессы. Так что тот первый вечер прошёл более-менее спокойно.

Следующие сутки вся троица была в наряде, но в разных сменах: Герасимыч в разведке, Влад на дорожном шлагбауме, старшина тоже куда-то укатил. После работы, до вечера, так же всё было спокойно. Но с этого вечера Владик прекратил попусту распивать чаи, только курил. Позже, чтобы часто не отвлекаться от любимого дела, он приобрёл знатную вместительную трубку и большую коробку ароматного табаку.

— Герасимыч, ты свободен, лапушка? Оцени — как я наточил! — в глазах мелькнуло подобие полного сексуального удовлетворения.

Герасимыч оценил:

— Что-то с одного краю неровно кажется… Сергеич, глянь.

— Точшно, чшерезчшур как-то, однако, — лезвие у финки стало неровным: один край был переточен волной.

Владик прицелился глазом по клинку:

— Ага… тьфу-тьфу… шибко, однако…

И началось!..

…Герасимычу в цвете снилась хрюшка, которую уготовляли на забой: какой-то садист перевязал путами свинюшку нарастапырку и, наслаждаясь мучениями несчастного животного, правил перед её выразительными глазами свой резак. Сергеичу же привиделся чёрно-белый кошмар в режиме ускоренного воспроизведения: как он в родном Полесье проворно убегает от преследующих его по пятам, на мотоцикле с коляской, фашистов, лязгающих на кочках вставными металлическими челюстями и, по ходу дела — шампурами об бруски — «вжик-вжик!» И ещё кричат по-русски, сволочи: «Достал, ёпти!»…

— Доброе утро, господа! — вжик-вжик, — ну, вы, и хра-апеть!

— Ты что, Влад, не спал что-ли?

— Да что-то не хочется, — Владик выглядел огурчиком, — и так полжизни умудрился проспать, сколько ж можно! А ты, Сергеич, чего так орал то, ёпти?

Сергеич на вопрос не ответил и ловко сменил тему разговора:

— Слышь, Владик, а тебе зачшем это, что над ножом то измываешшься?

— Хочу и буду! — лаконично ответил Влад.

Наблюдательный Герасимыч отметил — в результате ночного бдения кинжал утратил зеркальный блеск, потускнел, и волна пошла ещё и с другой стороны лезвия: даже своей формой стала напоминать узкую ложку. Весь личный состав отряда тоже заметил — с Владом стало твориться что-то неладное: в любую свободную минуту, и днём, и ночью, правил свой любимый нож! Похоже — в этом мире ему больше ничего и не нужно: это какое-то блаженство, удовольствие, наслаждение, даже, кажется — оргазм! Вжик-вжик! При любом раскладе в расположении: музыка орёт, телевизор работает, молодёжь шумит, — всем слышно: вжик-вжик!

Со временем, правда, когда Владик куда-либо надолго выезжал, бойцы подметили: без этого, уже вполне привычного акустического фона: «вжик-вжик-тьфу-тьфу!», отдыхающей смене стало довольно трудно засыпать. Судя по всему, правка клинка была для Влада некой отдушиной в этой жизни: не секрет — многие бойцы снимали стрессы алкоголем, многие, для того чтобы отвлечься от действительности, запоем читали стихи, книги; например — лирику Некрасова, или страшилки Корнея Чуковского. Был один парень, классно играл на гитаре, так он каждую свободную минуту тренькал на ней, и ничего больше ему и не надо: бренчал и успокаивался, забывал обо всём на свете. Вот так — брякал по струнам и всем говорил, что это Бах. Никто не осмеливался отобрать у него инструмент во время его отдыха, хотя гитара была собственностью отряда, общественной.

Герасимыч же никогда не расставался с Библией, не было случая, чтобы кто-то по этому поводу умничал, но многие интересовались: что там внутри да как, и что это или, к примеру — то, означает. Герасимыч охотно любознательных просвещал и наставлял на путь истинный.

— Слышь, Герасимыч, — спросил как-то, сидящий на краешке нар и портящий брусок об нож, Владик, — что первее появилось — курица или яйцо?

— Когда младшей дочке было пять лет, я ей тоже задал этот вопрос «что первее», так она даже не раздумывала, сказала, что Господь всё сотворил. А ты чем хуже малого дитяти, самостоятельно допереть не в состоянии?

На помощь Владику пришёл, без толку валяющийся на нарах, старшина: