Богадельня - Генри Олди

Пожалуй, все.

Рыцари ждали, и ждал Жерар-Хаген, втайне удивляясь: чего не хватает ему для полноты счастья?! Тайная червоточинка ныла внутри, мешая насладиться сполна. Вспоминался Обряд – пожалуй, единственное воспоминание, неподвластное тлену времени. Многое подернулось дымкой, притупилось, упало на самое дно. Многое, но только не это. Словно вчера. Сегодня. Сейчас. Возможно, именно здесь крылся секрет червоточинки, ущербности восторга, долгожданного, но какого-то тусклого, пыльного…

Если ответ крылся здесь, то Жерар-Хаген был бессилен его найти.

Пламя лезвия обожгло голое плечо. Молодой граф еле сдержался, чтобы не отпрянуть. Эгмонт Дегю предупреждал: надо терпеть. Умница Дегю, преданный вассал Хенингского Дома – в орденской иерархии, как один из вице-командоров, он стоял гораздо выше своего знатного воспитанника. И пожалуй, не меньше отца заботился, чтобы все прошло согласно традиции.

Но укротить порыв, въевшийся в плоть и кровь, – прочь! уничтожу!!! – оказалось трудно.

Ничего. Терпеть придется самую малость.

– Памятуя о заветах Великого Дракона…

Голос отца, обычно низкий, слегка звенел. Ах, отец… Каково тебе держать фламберг за рукоять, словно простолюдину?! Жерар-Хаген подумал, что однажды займет отцовское место. Будет вот так же стоять, произнося заученные слова. Держать оружье, принимая в орден очередного счастливца. Которым никогда не станет его собственный сын. Не здесь ли червоточинка? ущерб?! трещина поперек дареной монеты?! А еще подумалось: отец сейчас разделяет мысли наследника.

По привычке именуя себя наследником, Жерар-Хаген знал, что лжет. И что отец знает это в десять раз лучше. Командорство в ордене? – пожалуй. Скорей всего. Даже можно сказать: наверняка.

Но не герцогская корона Хенинга.

– …известного людям как Артур из Камелота…

Ну конечно. Артур Пендрагон и Круглый Стол в Камелоте. Где в центре лежало «Зерцало Обряда» – составленный благим королем свод законов рыцарства, переплетенный в кожу фолиант, с застежками из вечно сияющей меди. Где в дюжине кресел сидели достойнейшие из достойных, равные среди равных. Образцы для подражания. И перед каждым на плахе стола валялись обломки казненного собственноручно оружья. Видом своим напоминая рыцарям: сильному достаточно того, чем Господь при сотворении одарил Адама, а в прочем нет нужды. Лишь перед пустым, тринадцатым креслом лежал целый, несломанный меч, отчего место звалось Гибельным.

Когда его заняли, Камелот пал.

В назидание потомкам.

– Мы, Густав-Хальдред, XVIII герцог Хенингский, командор ордена Колесованной Рыбы…

Жерар-Хаген поднял правую руку. Пальцы клещами сомкнулись на клинке. Преодолевая желание опередить события, граф до боли в деснах стиснул зубы. Нет. Нельзя. Отец должен закончить. Надо терпеть. Костяшки пальцев налились молочной белизной, став похожими на зерна августовской кукурузы. Тело бунтовало, разрываясь между «немедленно!» и «ждать!».

Рано.

Еще рано.

– …встаньте, рыцарь благороднейшего из орденов…

Поднимаясь с колен, молодой граф сжал пальцы сильнее. Затвердевшая, «латная» кожа ладони громко скрежетнула о лезвие. Звук всколыхнул тронную залу: камень, брошенный в густую воду пруда. Лица вассалов озарились светом: счастье, радость, торжество. А Жерар-Хаген наконец дал себе волю. Выпрямился во весь рост, резко опуская руку, закаменевшую на клинке фламберга. С жалобным взвизгом сталь лопнула под напором, осколок острия хищно вонзился в ковер, засыпанный ароматными цветами и листьями ситника, разделяя отца и сына. Мерцая от испуга, дрогнули свечи на свисающих с потолка паникадилах; подвесные шандалы изошли трепетом фитилей, и солнце иволгой забилось в витражных силках.

В руке герцога Густава осталась рукоять с раздвоенным наподобие змеиного жала обломком. В кулаке нового рыцаря хрустел кусок клинка: лезвие изрядно выщербилось от рывка.

Но вот и это упало под ноги.

Эгмонт Дегю вместе со вторым вице-командором, бароном цу Ритерзиттен, приблизились. Обернув ладони тряпицами из шалона,[28] подняли искалеченное оружье. Аккуратно уложили в заблаговременно подготовленный реликварий: ларец из хрусталя. Веничком подмели мелкие осколки; собрав золотой лопаткой, ссыпали поверх обломков. Передали реликварий Густаву Быстрому, который захлопнул крышку. Обойдя с двух сторон, надели белую сорочку на брата по ордену. Обождали, пока Жерар-Хаген закатает рукава до локтей: с тщанием, никуда не торопясь. И склонили головы, глядя исподлобья, как герцог с сыном медленно идут к дверям.

Они шли в фамильный склеп Дома Хенинга.

Остановившись на пороге, Густав-Хальдред слегка обернулся:

– Рыцарь Эгмонт! Следуйте за нами!

Эгмонт Дегю умел принимать честь с достоинством. Даже такую неслыханно высокую честь, как сейчас.

II

По дороге им не встретилось ни единой живой души. Заранее предупрежденная, челядь попряталась кто куда: замок вымер. Праздник случится позже: взорвется хмельным фейерверком, раскатится дробью хохота и гулом здравиц. Но это вечером, а сейчас – благоговейная тишина. Камень стен едва согрет фламандскими гобеленами, ступени лестниц тускло блестят железом скреп. Статуи предков в углах. Из мраморных глазниц слепо глядит память: давным-давно юный Жерар-Хаген по наивности считал ее пустотой. Понадобилось без малого полтора десятилетия, чтобы избавиться от заблуждения. Двери: дубовые, с кольцами в виде змей, или наборные, с тусклыми панно, чей лак давно пора подновить. Иногда кажется – это все один дверной портал, ведущий невесть куда. Просто он притворяется, змий пагубы: накручивает кольцо на кольцо, узел на узел, оплетая мир. Дремлет до поры в засаде, вьется лживой спиралью, где каждая чешуйка – дверь дома, хижины, дворца, храма, геенны, царства небесного… Все двери мира – ложь. Отражения единого портала, вымощенной благими намерениями дороги в неизвестность, в сердцевину яблока, где тихо дышит судьба.

Странные мысли.

Чужие.

И никак не избавиться от ощущения, что на самом деле по замку идут четверо: мейстер (…петли задумались: скрипеть?..) Филипп, улыбаясь растерянно и слегка виновато, вприпрыжку движется рядом. До смешного важный грач, которому здесь не место. Которого здесь нет.

…но чудится: есть.

Последняя лестница свернулась в кольцо. Вот и усыпальница.

Пройдя вглубь, трое (четверо?..) остановились возле ниши, где ждал пустой саркофаг с надписью: «Жерар-Хаген из Дома Хенинга». Гордая скромность слов. Жерар-Хаген. Из Дома. Хенинга. Для понимающих – более чем достаточно. Для Всевышнего – тем паче. Но каждый из молчаливой троицы (…нет четвертого! нет!..) сердцем чувствовал всю тайную боль, всю несбыточность и разочарование, крывшиеся в этой гордыне и этой скромности. Давний турнир в Мондехаре, рок в маске случая, разрушил нечто куда большее, чем целостность бренного тела. Он оборвал преемственность династии. Опрокинул навзничь жизнь Жерара-Хагена Рейвишского, кому не быть Жераром-Хагеном Хенингским, а прочее – грядущее командорство, покорность вассалов и трепет врагов – лишь дешевая штукатурка, придающая развалинам обманчивый вид жилья.

Жилье вместо жизни.

Жерар-Хаген поднял взгляд. Малый неф над входом в нишу, где дремал ларец с Обрядовой статуэткой, напоказ зевал черной пастью. Готовясь принять реликварий. И все-таки: зачем отец велел Эгмонту Дегю сопровождать их?

С поклоном приняв из рук герцога хрустальное сокровище, молодой граф потянулся вверх.

Знак посвящения в орден занял свое место в глубине нефа.

Рядом с напоминанием про Обряд.

– Ее высочество Амальда… – вдруг сказал герцог Густав. Невпопад, будто дряхлый старец, пожевал губами. Скривился и закончил очень просто:

– Мать сильно сдала за эти дни. Не думаю, что ей осталось больше года. Знаешь, мы ведь не собирались больше иметь детей…

Эгмонт Дегю подобрался. Еще с начала церемонии, видя пустующее кресло герцогини, рыцарь заподозрил неладное. Ее высочеству полагалось присутствовать не только как матери Жерара-Хагена или как Амальде Хенингской. Магистрисса ордена Подпоясанных Дам, она имела право первой после мужа возгласить здравицу. Но заговорить при посторонних о телесных недугах герцогини, о возможности ее скорой смерти…

Узкое, костистое лицо юстициария затвердело.

В глазах появился намек: мне уйти, государь?

– Останьтесь, Дегю. Таким, как вы, лучше доверять полностью. Или не доверять вовсе.

Сказанное можно было расценить двояко. В слабость Густава Быстрого, пусть даже временную, верилось плохо. Если герцог решит, что полезней не доверять вовсе… если он уже решил, и потому велел сопровождать…

Эгмонт знал: ему не выдержать боя с герцогом. Тем более – с отцом и сыном.

Не выдержать еще и потому, что вассал Дегю не окажет сопротивления.

– Рыцарь Дегю! – Голос Густава Быстрого окреп. Хлестнул плетью. – С каких пор юстициарий моего сына и первый вице-командор Колесованной Рыбы сомневается в доверии своего государя?! Впрочем, тут не место для подобных разговоров. Прошу, господа…