Наш общий друг. Часть 3 - Чарльз Диккенс

— Не бойтесь, душечка, — сказала ей мистрисъ Боффинъ. — Вѣдь вы пріѣхали насъ повидать.

— Ахъ, нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ! — воскликнула Джорджіана. — Это очень невѣжливо такъ говорить, я знаю, но я пріѣхала, чтобъ повидать Софронію, моего единственнаго друга… О, какъ я тосковала по васъ, моя дорогая, еще прежде даже, чѣмъ узнала о вашемъ несчастьѣ! Теперь же разлука съ вами вдвое для меня тяжелѣй.

Въ глазахъ гордой женщины были настоящія слезы, когда эта глупенькая, добрая дѣвочка обвилась руками вокругъ ея шеи.

— Но вѣдь я пріѣхала по дѣлу, — сказала вдругъ Джорджіана, рыдая, утирая слезы и принимаясь рыться въ своемъ ридикюлѣ. — И если я не потороплюсь, я ничего не успѣю… Охъ, Господи, что скажетъ папа, если узнаетъ про Саквиль-Стриттъ, и что мама скажетъ, если я заставлю ее прождать на подъѣздѣ этой страшной старухи въ тюрбанѣ! А тутъ еще эти лошади! Никогда не видала такихъ несносныхъ лошадей, какъ наши: онѣ окончательно сбиваютъ меня съ толку, а у меня и такъ ума немного. Вонъ какъ топчутъ на улицѣ, точно знаютъ, что имъ на этой улицѣ совсѣмъ не полагается быть… Ахъ, да гдѣ же это, гдѣ? Никакъ найти не могу!

Все это говорилось вперемежку со слезами и съ торопливыми поисками въ маленькомъ ридикюлѣ.

— Что вы ищете, моя милая? — спросилъ мистеръ Боффинъ, подходя къ ней.

— Тутъ очень немного, — продолжала, не слушая, Джорджіана, — потому что мама смотритъ на меня, какъ на маленькую (ахъ, какъ я хотѣла бы и вправду быть маленькой!). Но я почти ничего не тратила, Софронія, и у меня накопилось около пятнадцати фунтовъ. Три пятифунтовыхъ билета, мнѣ кажется, все-таки лучше, чѣмъ ничего, хоть это мало, очень мало, я знаю… Ну вотъ, нашла, слава Богу!.. Ахъ, Боже мой, теперь другое пропало! Куда жъ оно дѣлось?.. Ахъ нѣтъ, не пропало, вотъ оно!

И, продолжая рыдать и шарить въ ридикюлѣ, она вытащила оттуда ожерелье.

— Мама говоритъ, что золотыя вещи совсѣмъ не нужны дѣтямъ, поэтому у меня нѣтъ никакихъ драгоцѣнностей. Но моя тетка Гоукинсонъ была, должно быть, другого мнѣнія, потому что она мнѣ оставила вотъ это ожерелье, хотя я всегда находила, что она могла бы съ такою же пользой зарыть его въ землю, такъ какъ оно всегда лежитъ въ своей ватѣ съ тѣхъ поръ, какъ его принесли отъ ювелира. Но дѣло не въ томъ… Вотъ оно! Я рада, что оно наконецъ пригодится: вы продадите его, моя дорогая, и купите себѣ что-нибудь.

— Дайте все это мнѣ,- сказалъ мистеръ Боффинъ, тихонько отбирая у нея ожерелье и деньги. — Я позабочусь, чтобы все было сдѣлано какъ слѣдуетъ.

— Развѣ вы такой близкій другъ Софроніи, мистеръ Боффинъ? Я и не знала! — воскликнула Джорджіана. — О, какъ вы добры!.. Постойте: я еще что-то хотѣла сказать, но у меня выскочило изъ головы… Ахъ, нѣтъ, вспомнила! Вотъ что. Въ день моего совершеннолѣтія ко мнѣ перейдетъ состояніе моей бабушки, мистеръ Боффинъ. Эти деньги будутъ мои, совсѣмъ мои, и никто — ни папа, ни мама не будутъ имѣть надъ ними никакихъ правъ. И вотъ, часть этихъ денегъ я хочу какъ-нибудь передать Софроніи и Альфреду, какъ это тамъ дѣлается по закону: я подпишу, что тамъ надо, и пусть по этой бумагѣ кто-нибудь выдастъ имъ что-нибудь. Я хочу дать имъ много, столько, чтобъ они могли совсѣмъ поправить свои дѣла. Вы такой другъ Софроніи, мистеръ Боффинъ; вы не откажетесь устроить это для меня?

— Нѣтъ, нѣтъ, мы все устроимъ, не безпокойтесь, — сказалъ мистеръ Боффинъ.

— О, благодарю васъ, благодарю! Какъ только понадобится, вы пришлите ко мнѣ горничную съ запиской: ужъ я какъ-нибудь вырвусь изъ дому и подпишу — хоть гдѣ-нибудь въ кондитерской или на скверѣ, если мнѣ принесутъ туда чернила и бумагу… Однако что жъ это я! Мнѣ надо бѣжать, а то папа и мама догадаются… Милая, дорогая Софронія, прощайте, прощайте!

Бѣдная простодушная дѣвушка нѣжно обняла мистрисъ Ламль, а потомъ протянула руку мистеру Ламлю.

— Прощайте, дорогой мистеръ Ламль… то есть, Альфредъ, я хотѣла сказать. Надѣюсь, послѣ сегодняшняго дня вы больше не будете думать, что я отвернулась отъ васъ и Софроніи изъ-за того, что вы лишились своего положенія въ свѣтѣ… Ахъ, Господи! я такъ наплакала себѣ глаза, что мама навѣрное спроситъ, что со мной… Охъ, кто-нибудь, сведите меня внизъ ради Бога!

Мистеръ Боффинъ свелъ ее внизъ, усадилъ въ экипажъ, и видѣлъ, какъ ее повезли, такую худенькую и безпомощную, совсѣмъ исчезавшую подъ широкимъ фартукомъ желтаго фаэтона, изъ-за котораго выглядывали только ея бѣдные заплаканные глазки, точно глазки наказаннаго ребенка, который въ припадкѣ горя и раскаянія, жалобно выглядываетъ изъ своего угла, куда его поставили за какой-нибудь дѣтскій проступокъ.

Вернувшись въ столовую, мистеръ Боффинъ увидѣлъ, что мистрисъ Ламль все еще стоитъ по одну сторону стола, а мистеръ Ламль по другую.

— Я позабочусь, — сказалъ онъ, показывая имъ билеты и ожерелье, — чтобъ все это было возвращено по принадлежности.

Мистрисъ Ламль взяла съ углового столика свой зонтикъ и теперь обводила имъ узоръ на скатерти обѣденнаго стола, какъ незадолго передъ тѣмъ обводила на обояхъ стѣны въ квартирѣ мистера Твемло.

— Надѣюсь, вы не скажете ей правды, мистеръ Боффинъ? — проговорила она, поворачивая къ нему голову, но не подымая глазъ.

— Нѣтъ, не скажу, — отвѣчалъ мистеръ Боффинъ.

— Я разумѣю насчетъ того, чего стоитъ ея другъ, — пояснила она ровнымъ голосомъ, упирая на послѣднее слово.

— Нѣтъ, — повторилъ онъ. — Я только намекну ея родителямъ, что за ней слѣдуетъ немножко присматривать, но больше ничего имъ не скажу.

— Мистеръ Боффинъ! Мистеръ Боффинъ! — заговорила Софронія, продолжая чертить съ особенной старательностью. — Мнѣ кажется, на свѣтѣ не много людей, которые на вашемъ мѣстѣ отнеслись бы ко мнѣ такъ бережно, съ такимъ вниманіемъ, какъ вы. Желаете вы принять мою благодарность?

— Благодарность всегда можно принять, — сказала съ обычнымъ своимъ добродушіемъ мистриссъ Боффинъ.

— Въ такомъ случаѣ благодарю васъ обоихъ.

— Софронія, вы, кажется, расчувствовались, моя милая? — спросилъ насмѣшливо ея супругъ.

— Полноте, сэръ! — перебилъ его мистеръ Боффинъ. — Хорошо думать о другомъ — вещь совсѣмъ не плохая. Не плохо и то, когда другой хорошо думаетъ о тебѣ. Мистрисъ Ламль ничего не потеряетъ, заслуживъ чье-нибудь доброе мнѣніе.

— Премного обязанъ. Но я обращался съ вопросомъ къ мистрисъ Ламль.

Она все чертила по скатерти съ мрачнымъ, неподвижнымъ лицомъ, и не отвѣтила ему.

— А спросилъ я потому, — продолжалъ Альфредъ, — что я и самъ склоненъ расчувствоваться, видя, какъ вы присваиваете чужія деньги и вещи, мистеръ Боффинъ. Наша Джорджіаночка вѣрно сказала, что три пятифунтовые билеты лучше, чѣмъ ничего, и если продать ожерелье, то на вырученныя деньги можно купить кое что.

— Да, если продать, — добавилъ мистеръ Боффинъ, пряча ожерелье въ карманъ.

Альфредъ слѣдилъ за нимъ глазами и такимъ же жаднымъ взглядомъ проводилъ билеты, которые тоже исчезли въ жилетномъ карманѣ мистера Боффина. Потомъ онъ, не то съ раздраженіемъ, не то съ насмѣшкой, посмотрѣлъ на свою супругу. Она все чертила на столѣ, но пока она чертила, въ ней совершалась борьба, и эта борьба нашла себѣ выраженіе: кончикъ ея зонтика привелъ по скатерти нѣсколько глубокихъ послѣднихъ штриховъ, и изъ глазъ ея упало нѣсколько слезинокъ.

— Чортъ бы побралъ эту женщину! Она и въ самомъ дѣлѣ расчувствовалась! — вскрикнулъ Ламль.

Она отошла къ окну, ежась подъ его гнѣвнымъ взглядомъ, съ минуту постояла тамъ, глядя на улицу, и повернулась къ нему совершенно спокойная.

— До сихъ поръ вы не имѣли причинъ жаловаться на мою сентиментальность, Альфредъ; не будете имѣть ихъ и въ будущемъ. Не обращайте на меня вниманія… Мы, вѣроятно, скоро уѣдемъ заграницу на заработанныя деньги?

— Да, скоро уѣдемъ, вы это сами знаете. Вы знаете, что намъ надо уѣхать.

— Я не возьму съ собой своей сентиментальности, будьте покойны. Впрочемъ меня, все равно, скоро отучили бы отъ нея. Но вся она цѣликомъ останется здѣсь… Да уже и осталась… Вы готовы, Альфредъ?

— Какого же черта я ждалъ, Софронія, какъ не васъ?

— Ну такъ идемъ. Я очень жалѣю, что изъ-за меня задержалось наше великолѣпное отбытіе изъ этого дома.

Она вышла, и онъ послѣдовалъ за ней. Мистеръ и мистрисъ Боффинъ были настолько любопытны, что, тихонько приподнявъ штору, смотрѣли, какъ они пошли по длинной улицѣ, удаляясь отъ дома. Они шли подъ руку дружной, солидной четой, но повидимому не разговаривали другъ съ другомъ. Было бы, можетъ быть, слишкомъ смѣло предположить, что подъ этимъ солиднымъ семейственнымъ видомъ скрывается нѣчто въ родѣ стыда двухъ мошенниковъ, скованныхъ вмѣстѣ невидимыми кандалами; но ничуть не слишкомъ смѣло утверждать, что они до смерти надоѣли другъ другу, что они были противны сами себѣ и что имъ опротивѣло все на свѣтѣ.