Эклиптика - Бенджамин Вуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Очень мило с твоей стороны. Спасибо. – Я искренне улыбнулась. – А я подумывала, не копнуть ли в направлении Сент-Айвса. Дулси говорит, сейчас многие художники уезжают в Корнуолл. Знаю, Джим всегда любил город, но он ведь вырос на юго-западном побережье.
– И почему я всегда считал его северянином?
– Не знаю. Может, тебя слишком часто били по голове?
– Это бы многое объяснило. – Поковырявшись пальцем в ухе, он стал разглядывать влажные залежи серы под ногтем. Мимо снова прошла официантка с подносом, но на этот раз он ничего не взял. – Куда бы Джим ни свалил, уверен, у него все в порядке. Он может о себе позаботиться, если припрет.
Как ни странно, из уст боксера эти слова меня приободрили.
– Надеюсь, ты прав.
– Ну конечно, прав. – Берни уставился на меня. Что-то вялое в его чертах придавало ему полуобморочный вид. Тем вечером он как-то особенно пристально изучал мое лицо, бросая на меня долгие, оценивающие взгляды, которых я старалась не замечать. – Слышал, девочки поведут тебя в “Уилерс”. – Он кивнул в сторону толпы, но было ясно, кого он имеет в виду – Дулси и двух ее подлиз-ассистенток.
– Если честно, я бы лучше отправилась домой спасть.
Берни, похоже, удивился.
– Раз ужин за счет галереи, закажи устрицы номер два.
– Может, так и сделаю.
– Лучшие во всем Лондоне. Отменное старое местечко, “Уилерс”. И фаршированный краб у них что надо, попробуй обязательно. И тюрбо, если место останется. – Тут он заметил, что мой интерес угас. – Или давай я отвезу тебя домой в Килберн. Мне по пути.
– Я не могу просто уехать. Это невежливо.
– Да ладно. Давай сорвемся. Никто и не заметит.
– Это моя выставка, Берни. Я не могу.
Он подсдулся и окинул взглядом зал.
– Дело твое. Но знаешь, люди пришли сюда не для того, чтобы глазеть на твои работы, а для того, чтобы их за этим увидели. Я думал, ты уже давно все поняла.
– Я стараюсь быть непредвзятой.
– Пустая трата времени. Джим бы со мной согласился, будь он тут.
Мне не понравилось, что он приплел Джима, чтобы выбить меня из колеи.
– Так вот зачем ты пришел? Ради светской хроники?
Он пожал плечами:
– Не буду врать. Когда Макс велит куда-нибудь приехать, я являюсь в назначенное время. А если мне еще и картины нравятся, это просто приятное дополнение.
– А эти тебе понравились?
– Я еще не решил.
– Не стану тебя торопить. Когда определишься, пошли телеграмму.
Кажется, мои слова его задели.
– Если честно, предыдущие твои работы мне нравились больше. Сегодня меня ничто не взяло за душу.
– А диптих ты уже видел?
– Да, самая сильная вещь на этой выставке. Но она не пугает, как твои ранние полотна.
У меня бы язык не повернулся сказать Берни или кому-то еще, что я довольна отобранными для показа работами. Всего три дня назад, когда мы с Дулси собирали выставку, меня охватило такое разочарование, что захотелось выбежать на Бонд-стрит, прыгнуть в такси и уехать домой. Мы по-разному компоновали полотна, вешали и перевешивали, пока результат не устроил нас обеих. Когда монтажник закрепил последнюю этикетку, Дулси сказала: “Чудесно. Лучше не придумаешь”. Я ожидала, что этот миг будет радостным – кульминация всех моих стараний и надежд, – но никакой радости я не испытала. Семь из девяти представленных полотен создавались постепенно, не один месяц, и эти усилия слишком бросались в глаза. Я хотела включить в выставку шесть других экспонатов – старые работы, написанные за ночь, в горячке, на чердаке. Я знала, что по технике они уступают новым, но сама их незрелость создавала волнующее напряжение. Дулси заставила меня сомневаться: “Я не совсем понимаю, что ты в них нашла. Конечно, они эффектны и, если заглядывать в будущее, сойдут для ретроспективы, но сейчас мы хотим сделать тебе имя… Ты же знаешь, что вся выставка затевалась именно для этого? Это тернистый путь. Хорошо мужчинам, они могут себе позволить в первой же крупной выставке разить наповал. А женщине надо раздразнить публику. Поиграть в недотрогу. В общем, ты поняла. Покажешь более смелые вещи в следующий раз, когда у тебя уже будет постоянная аудитория”.
Дулси любой разговор могла превратить в монолог. В “Роксборо” она начинала секретарем, но быстро поднялась по карьерной лестнице. Она так хорошо составляла графики выставок и вела учет продаж, что вскоре ее назначили помощником директора, а когда тот из-за болезни вышел на пенсию, место досталось ей. Более уважаемой женщины на лондонской культурной сцене было не найти. Она построила репутацию, угадывая тенденции развития рынка, и помогла сделать карьеру многим моим кумирам. Макс Эвершолт почти во всем полагался на ее чутье, а я шла у нее на поводу, поскольку верила, что ее взгляды продиктованы опытом богаче моего. Если она говорила, что мои последние работы самые утонченные, я обязана была прислушаться. Всякий раз, когда с ее губ срывалось слово “востребованная”, оно жалило меня в самое сердце, а затем, подобно умирающей пчеле, взвивалось в небо. Будь рядом Джим, я бы сильнее ощущала эти уколы. Слишком много “бы”.
В результате единственной работой, не проданной на закрытом показе, оказалась та, которой я гордилась больше всего, – диптих маслом, включенный в выставку в качестве уступки. Я назвала его “Богобоязненный”. На левом полотне формата четыре на шесть футов до самого горизонта один за другим тянулись горные хребты, написанные в темно-серых тонах, – я раз за разом проскребала краску ребром мастихина, а в некоторых местах, чтобы приглушить тон, давила на холст ладонями (кое-где даже отпечатался рисунок моей кожи). В правом верхнем углу виднелись ярко-белые полосы. Эти смазанные линии перетекали на правое полотно – оно было той же высоты, но вдвое уже. Его занимал силуэт младенца. Призрачная фигура касалась краев полотна, заключенная в раме, как во чреве; безлицая форма, спрятанная в бледной дымке мазков. Спина выгнута, плечи прижаты к левому краю холста, точно подпирают собой горы. Издалека казалось, будто младенец останавливает лавину, а скалистые горы, в свою очередь, не дают ему повалиться назад. Я повесила полотна на расстоянии четверти дюйма друг от друга, чтобы подчеркнуть их связь. В тот вечер за ужином диптих стал предметом споров.
– Странно, что никто его не купил, учитывая, как быстро разошлись остальные, – сказал Макс Эвершолт. Он предложил наполнить мой бокал шабли, но я помотала головой. – Хотя, надо заметить, он немного выбивался. Некоторых возмутило уже одно название. Жена Теда Сигера даже стоять рядом не захотела, а мы все знаем, кто в этой семье распоряжается чековой книжкой.
– Сигеры уже несколько лет ничего у нас не брали, – ответила Дулси. – Я пригласила Теда лишь потому, что его полезно иметь под рукой: скоро ведь конец налогового года. Диптих найдет себе дом. Как говорят в Египте…
Тут обе ее ассистентки рассмеялись. Макс бросил на меня беспомощный взгляд. Я непонимающе уставилась на него.
– У них тут, похоже, свои шуточки, – сказал он. – Какая досада.
Дулси перестала улыбаться. Ассистентки притихли.
– Мы просто обсуждали это по пути
