Оборотень в погонах - Владимир Серебряков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты видишь? – спросил я у Женьки, закончив осмотр.
– Что?
– То, чего тут нет, – ответил я на манер пифии. – Пошли на кухню.
– Слушай, ты меня замотал! – возмутился Женька. – Это не квартира, а дракошня какая-то, от кухни до сортира троллейбус пускать можно!
– Пошли-пошли, – кровожадно приказал я. – Сейчас ты будешь свидетелем тому, как я с треском сяду в лужу.
– Тогда пойду, – согласился покладистый Женька.
Эксперт-патохилер мне попался на удивление трезвый. Обычно эти сермяжные хароны пьют по-черному. Хотя если бы я постоянно имел дело с трупами – сброшенной человеческой оболочкой, лишенной духа, разума и жизни, изношенной, грязной, нелепой, – я бы тоже спился.
– Проверьте содержимое его желудка, – приказал я.
– Что? – Эксперт воззрился на меня взглядом бешеного кролика. – Ему раскроили череп, на случай, если вы не заметили. И умер он от этого, будьте покойны.
– Я знаю, – ответил я. – Проверяйте.
Патохилер покорно вздохнул и опустился рядом с телом на колени. Чтобы сосредоточиться, он закрыл глаза, и протянул руки вперед, отчего поза его приобрела гротескное сходство с позой целителя, налагающего руки на больного.
Пальцы патохилера коснулись дряблого старческого живота, без сопротивления прошли через кожу и зашарили где-то внутри.
– А вот какое у нас сердечко, – бубнил лекарь, – дрябленькое, бляшковатое такое… ай, а аорта-то как каменная, снутре штукатуреная…
Рука его скользнула глубже, и лекарь замолк. Я невольно нагнулся к нему.
– Интересно… – пробормотал он через минуту-другую. – Некоторое количество… буры. Очень странно.
– Она вообще ядовитая? – поинтересовался я.
К стыду своему я плохо разбирался в бытовых ядах – как раз во время этого курса у меня случился скоротечный роман, и зачет я сдавал на одних молитвах. Как ни странно, сдал с первого раза: вытащил один из трех выученных билетов.
– Вообще да, – ответил медик. – А в такой дозе – нет. Чтобы отравиться бурой насмерть, нужно ее столько сожрать – не всякий желудок выдержит. А тут и чайной ложки не было.
– Тогда понятно. – Я разогнулся. – Ну что, Жень, пошли к бабке?
– Ты умом двинулся? – тихонько взвыл мой коллега. – Тебе одного раза мало было?
– Пошли, – Я попросту потащил его за собой, ухватив за рукав.
В комнате бабки Дарьи было душно. Мелкая пыль висела в воздухе, сухостью опаляя горло. Сама хозяйка шуршала чем-то в углу, распространяя белесые пыльные волны.
– Дарья Васильевна Феоктистова? – вопросил я, с трудом удерживаясь, чтобы не расчихаться.
– Ась? – недружелюбно откликнулась бабка, с кряхтеньем разгибаясь.
– Вы обвиняетесь в убийстве Олега Родольвовича Кромера, – провозгласил я. – Вы можете что-то сказать в свое оправдание?
Бабка Дарья уперла руки в боки и воззрилась на меня, как на очередного шестиногого супостата.
– А чего он пруссаков разводил? – взвизгнула она.
Когда орущую и сквернословящую бабку упихали, наконец, на благочинский ковер, Женька обернулся ко мне и голосом голодного волота потребовал:
– Колись!
– А чего колоться? – удивился я.
– Колись, как старуху расколол!
– Все просто. – Я пожал плечами. – Ты топор этот видел? Мисюрины бы его просто не подняли. Могли поднять Кольцов, Кольцова и бабка Дарья. Но Кольцовы были заняты исключительно друг другом – он буянил, она терпела. Оставалась бабка. И я принялся искать мотив.
– Ну и? – не выдержал Женька, когда пауза затянулась.
– У Кромера не было холодильника, – ответил я. – Продукты он хранил в комнате, в тепле. Для помешанной на борьбе с тараканами старухи это был вполне веский мотив. Вначале она попыталась травануть ветерана, а когда не получилось – в сердцах огрела его топором.
Женька уныло помолчал.
– Да! – воскликнул он внезапно, расцветая на глазах. – Я же говорил – типичная бытовуха!
Всеволод Серов
Полдень.
Тень ушла. Вымерла. Нет, вру, ее и не было никогда. Тень – это миф, легенда, такая же, как прохлада, дождь, снег. Хотя нет, снег – во-он он. Отблескивает себе, зараза, на верхотуре. Глумится фарфоровым оскалом. Здесь в полдень даже кустики усыхают. Плавятся в слепящем мареве. А уж живые твари и подавно носы не высунут. На весь Афган остались только мы, грешные, да три «гробовика», на которых мы рассекаем.
А ведь как меня учили любить лес! Настоящий егерь, учили, должен сливаться с лесом, растворяться в нем, становится частью его. Любить по-настоящему, а не так как эти снобы-эльфы, хоть и живут в нем чертову уйму веков. Только они лес не любят, хоть и треплются об этом направо и налево. Они его куль-ти-ви-руют. Подстригают изо дня в день, словно британский газон. А от настоящего леса – с чащобами, буреломами – шарахаются не хуже каких-нибудь горных гномов. По таким местам дорога только волкам да егерям.
А теперь мы трясемся в мертвой железяке посреди выжженной пустыни и от ближайшей «зеленки» добрая дюжина верст, да и нельзя нам в нее соваться – наверняка басмачи в ней кишат, что блохи на собаке.
Терпеть ненавижу!
Гробовики высаживают нас у подножья. Капитан дожидается, пока они удалятся, строит нас и спокойно так, ласково командует: «Вперед».
Вперед – это значит вверх.
Когда мы, взмокнув, взбираемся на вершину, за первой горой обнаруживается вторая. Б… прости, господи, наверняка и третья имеется. Этот горный массив, в Бога, в душу… И нам по нему переться к месту засады. Ночью. Я е..!
Под утро капитан объявляет привал. Расползаемся под валуны, занимаем круговую оборону. Воды мало. Мы уже выхлестали почти половину запаса, а ведь нам еще и в засаде сидеть.
К полудню выясняется, что мы сидим еще и без связи. Основной канал отчего-то накрылся медным тазом, а к запасному молитвеннику служка поленился захватить переплет. Капитан лупит его по ушам, но связь от этого не появляется.
Сержант Аоэллин нашел лозой воду. Пытаемся до нее докопаться – ни хрена. Сплошной камень. Костяной предлагает рвануть его к чертям шашкой. Не пойму, шутит он, или всерьез. Весь в пыли, только глаза из-под чалмы блестят.
Темнеет. Выдвигаемся ближе к дороге. Здесь, похоже, действительно Край Непуганых Идиотов. Чуть ли не каждые полчаса шляются какие-то личности – так руки и чешутся сграбастать такую группку и потолковать по душам во-он за теми валунами. Но капитан дает отлуп. В чем-то он прав – если этих придурков кто-то хватится…
Под утро я начинаю кемарить с открытыми глазами и вижу, как ко мне подбирается толпа басмачей размером с палец. На головах у них почему-то не чалмы, а маленькие островерхие зеленые колпачки. Пытаются продать анаши. Разгоняю.
Примерно к полудню Костяной дорывается-таки до воды. С помощью двух шашек. Очень вовремя, валуны уже раскалились так, что плюнь – зашипит. Забиваемся под них как можно глубже и изо всех сил завидуем ящерицам.
По дороге проходят два ишака и верблюд. С ними семь рыл; из них двое, похоже, гоблины. У троих луки, один тащит ружье, другого оружия не видно. Это явно не тот караван, ради которого мы тут парились.
Оживает карманное зеркальце командира. Нашим наконец стало интересно, чего это мы молчим уже битые сутки. Почесались, называется. Завяжи мы прошлой ночью бой, нас бы уже давно нашинковали в мелкую сечку.
Как бы то ни было, теперь связь есть. Штабные маги наскоро закляли духа-ретранслятора – как я понял, что-то вроде астрального вестника, но труба пониже дым пожиже. Все бы ничего, главное, что бы он не слинял с перепугу когда начнется.
Темнеет.
На дороге появляются три орка. Один – в зеленой чалме хаджи, двое других – с ручными бомбардами. Разведка боем, вот как это называется.
Мулла вдруг останавливается. Пальцы его левой руки быстро-быстро перебирают четки, а правая медленно поднимается, будто в трансе, нашаривая чарометное гнездо. Капитан дает Аоэллину отмашку.
Чтобы выстрелить из лука, эльфу приходится встать. Его гибкая фигура явственно выделяется на фоне склона, но это уже неважно. Первая стрела пробивает глотку муллы наискось, широкий наконечник режет сосуды и гортань. Две других укладывают охранников прежде, чем те успевают обернуться.
– Тре-е!..
Потом на склон обрушивается огненный дождь. Это раньше мне казалось, что здесь жарко. Теперь я с тоской вспоминаю полуденную прохладу. Пламенные капли стекают по бокам валунов, оставляя глубоко проеденные дорожки. Коротко вскрикивает Костяной, зажимая прожженный рукав.
А по дороге, вслед фронту озаряющего путь смертоносного ливня, уже катится душманская орда.
Я припадаю к камням, выцеливая вожаков в неверном свете жидкого пламени. Они падают один за другим, но орда рвется вперед и вверх. Мелькают в прицеле хари – людские, орочьи, гоблинские. Аоэллин рядом со мной, преодолевая отвращение, палит из жезла.
– Джинн!..
Это капитан, и в голосе его звучит тревога. Я отрываюсь на миг от окуляра, чтобы бросить взгляд на парящую поверх противоположного гребня фигуру.