Капитан «Дьявол». История пирата (часть первая) - Эмиль Новер

Это сооружение губернатор любовно называл «креслом смерти и послушания». Здесь Стейз развязывал языки упорным и расправлялся с непокорными. Редко какому рабу удавалось выжить после истязаний на этом «кресле», невольники с опаской и ненавистью взирали на колодки, и те, кто шел на «кресло», знали, что идут почти на верную смерть.

Ирландца посадили лицом к стене, окружавшей двор, устроив «кресло» таким образом, губернатор давал всем возможность увидеть, во что превращается спина истязаемого.

Ноги и руки обреченного быстро продели в отверстия так, что Кинг сидел ссутулившись. Надсмотрщик клацнул замком, запирая колодки, подошел к ирландцу сзади и вытащил нож.

Умелым движением англичанин разрезал рубашку до пояса, открыв взорам многочисленные синяки и кровоподтеки.

Кинг уже пришел в себя и теперь смотрел на деревянную стену перед глазами, безучастный к своей дальнейшей судьбе. О чем он думал? Конечно, жалел, что не сумел вырваться отсюда, не вдохнул полной грудью хорошо знакомого и такого родного воздуха ирландской земли, пьянящего душу и сердце. Он вспомнил Джона, Майкила, Нэда, Огла и, естественно, Элин — милую и красивую ирландку, изза которой он, в сущности, и принял все издевательства и побои, а в конечном итоге примет смерть. Неожиданно он вспомнил другое женское лицо, обрамленное шелковистыми локонами, глаза, с интересом взиравшие на него. Он всегда любовался очаровательной дочерью губернатора, испытывая некоторую неловкость от сознания того, что он в какой-то степени являлся и ее собственностью, но скоро всему этому придет желанный конец.

Вскоре появился губернатор. Он был без камзола, рукава его рубашки засучены, обнажая толстые руки, в одной из которых он держал бич, свернутый кольцом. (Чарникс недовольно сравнил Стейза с мясником на бойне). Это было страшное орудие пытки. Сплетенный из конского волоса, бич несколько раз вываривался в молоке и высушивался на солнце, в результате чего обрел большую прочность и действовал, как гибкое железо. С двадцати ударов на спине наказуемого проступала кровь, на сороковом ударе бич ложился на оголенное и взлохмаченное мясо. После сотни ударов истязаемый умирал, либо до конца своих немногих дней не мог встать и медленно отдавал богу душу. Обычно наказывали подчиненные губернатора, он лишь отдавал указания, но сегодня

Стейз решил сам взяться за то, что люди, уважающие себя, перекладывают на палача. Охваченный желанием показать свои верноподданнические чувства в присутствии офицера флота его величества, он встал слева от помоста и приготовил бич, щелкнув им в воздухе.

Бич прошел по сине-красной спине Кинга, пересекая ее наискось, пониже правого плеча легла ярко-красная полоса.

Вторая такая же полоса легла почти на том же самом месте, и Кинг заскрежетал зубами. Если в первый раз удар пришелся по нетронутой коже, то после второго ирландец почувствовал, как она наливается кровью, готовой вот-вот вырваться наружу.

Стейз бил мастерски. Еще в молодости он испытывал наслаждение, издеваясь над беззащитными людьми со всей изощренностью, на которую была способна его жестокая натура. Губернатор по должности и палач по призванию, он сейчас находился на своем месте и под лестные замечания английского капитана увлеченно предавался излюбленному занятию.

Кинг был достаточно сильным и мужественным человеком, но выдержать это он не смог. Сороковой удар бича вырвал из его груди дикий крик, заставивший дрогнуть сердца собравшихся рабов и слуг, голова ирландца бесчувственно откинулась назад.

Стейз поморщился. Он только разошелся, давно не брал в руки бич, и — на тебе! — предмет потерял сознание.

Подозвав одного из надсмотрщиков, он приказал нагнуть голову Сэлвора, чтобы она не мешала. Приказание было исполнено и истязание продолжилось.

Но Кингу не было суждено умереть в колодках, под бичом. Когда он в восьмой раз прошелся по его окровавленному телу, находящегося без сознания, послышались испуганные крики людей, разбегавшихся в стороны, цокот копыт и звонкий девичий голос заставил палача остановиться.

— Отец!

Джозиана подоспела вовремя. Еще полчаса — и ей пришлось бы только сожалеть, стоя у окровавленного трупа.

Лицо девушки пылало гневом: глаза, в которых читалось презрение и сожаление, что отец выступает в такой неприглядной роли, метали молнии в сторону губернатора, который стоял, словно пригвожденный к месту, с окровавленным бичом в руке, будучи ошарашенным неожиданным появлением дочери.

Вид дочери рядом с наказываемым рабом отрезвляюще подействовал на губернатора. Легкомысленная девчонка! Позволить такое в присутствии его рабов, слуг, подчиненных, английского капитана! Нет, Стейз этого так не оставит.

— Джозиана! — загремел над двором властный голос.

Девушка быстро обернулась к отцу и, обратив на него взор своих пламенных глаз, почти крикнула:

— Да! Я — Джозиана, я — ваша дочь и мне стыдно видеть своего отца в такой грязной и подлой роли. — Быстро подойдя к нему, она не менее горячо продолжала: — Разве вы не могли поручить это кому-нибудь другому? Как вы не постеснялись унизиться в глазах подвластных вам людей? В вас нет ни капли христианского милосердия! Неужели вы подлый язычник? Тогда я не ваша дочь, а вы мне не отец!

Услышав такое заявление, Стейз опешил: если до этого он пытался вставить слово в гневный поток Джозианы, то теперь прекратил эти попытки, не зная, что можно сказать.

Капитан попытался помочь губернатору и произнес:

— Должен заметить, прекрасная леди, что вы слишком много внимания уделяете этой грязи, что неприятно удивляет меня.

— Вы бы лучше позаботились о грязи на вашем корабле, чем искать ее в делах губернатора Багамских островов, — бросила девушка в лицо оторопевшему от неожиданности мужчине. Обращаясь к отцу, Джозиана дрожащим от волнения голосом произнесла: — Мне стыдно за вас, отец! Как, как, вы, губернатор, могли опозорить себя перед всеми и пасть так низко! И я — ваша дочь! О боже!

Джозиана больше не могла говорить. Из ее прекрасных глаз неудержимым потоком побежали слезы, стекая по раскрасневшимся щекам, и девушка бросилась в дом.

Губернатор не смог выдержать вида слез своей дочери и, извинившись перед капитаном Чарниксом, велел расковать раба и поспешил в дом. Но, уходя, он успел бросить своим верным псам:

— Если жив, бросьте в подвал, пусть подыхает, мразь!

Ангел ада

Когда-то у губернатора был небольшой подвал, где хранились спиртные напитки, и находился он недалеко от утопающего в зелени дома главы колониальной администрации. Но со временем Стейз счел неудобным такое отдаление и приказал расширить подвал, находившийся под домом, не забыв при этом и старое место. Подземное хранилище стало теперь казематом, предназначенным для тех, кто осмеливался оказывать сопротивление деспотизму губернатора. Ходили слухи, что Стейз велел прорыть ход от старого подвала к новому и лично появлялся в застенке, превращая его в камеру пыток. Однажды несколько рабов сломали деревянный люк подвала, чтобы помочь своему обреченному товарищу, но им пришлось уйти, ни с чем: Стейз позаботился о железной решетке, наглухо перекрывавшей вход.