Спасенный Богом: Воспоминания, письма - Василий Кривошеин

Вхожу в деревню. Вижу, как по улице идут два солдата с винтовками и… погонами. Они не обращают на меня внимания, проходят мимо. Не хочу переходить улицу и догонять их, предпочитаю иметь дело сразу с офицерами. Навстречу мне идет бравый унтер, толстый, краснощекий с погонами и кокардой, но совсем не такой, как большевицкий. Милый, с добрым русским лицом. Он как будто не обращает на меня внимания. Сам подхожу к нему. "Скажите, где здесь офицеры?" Унтер сразу настораживается. "А Вам на что?" — "Хочу сделать заявление". — "Какое?" — "Я только что перебежал от красных". Лицо унтера добреет, но остается серьезным: "Ах так, пойдемте, пойдемте!"

Проходим с унтером по деревне, около одного из домов, на траве, отдыхает группа офицеров и добровольцев. Человек пятнадцать. Сразу, "с места в карьер", начинаю рассказывать мою историю. Поездка, аресты, "кубанцы", бегство и т. д. Говорю залпом, не останавливаясь. Никто не перебивает, слушают с напряженным вниманием. Один только доброволец спрашивает неожиданно резко, как бы с целью подловить: "Почему же красные при аресте часы у тебя с руки не сняли?" "Сам не знаю, — отвечаю я. — Сначала сняли, а потом отдали".

Вижу перед собою хорошие русские лица, исчезли все эти татуированные "товарищи" Азарченко, "красные кубанцы", для которых расстрелять человека все равно, что выпить стакан воды, караульные начальники, ведущие на расстрел генералов, матросы "красный террор", визжащие комиссары в черных куртках, придурковатые красноармейцы. Все исчезло и осталось позади со своим кровавым символом, красной звездой[42]. "А каковы теперь Ваши намерения? спрашивают меня. — Почему Вы пришли к Белым?". "Чтобы поступить в Добровольческую армию, — отвечаю я, — чтобы сражаться против красных". — "Так поступайте к нам сейчас". Я соглашаюсь. "А какая здесь часть?" — "Команда пеших разведчиков Второго Дроздовского полка"[43].

На душе глубокое спокойствие и радость. И твердая вера в Бога, явно неоднократно спасавшего меня за этот долгий путь от верной смерти. И уже не стихами Есенина, а словами "Отче наш" молюсь я Богу и благодарю Его.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: У ДОБРОВОЛЬЦЕВ

Глава 1

Последние дни наступления

Марш вперед, Россия ждет

Дроздовского бригады.

Боевая песня Дроздовцев

Несколько успокоившись от пережитых волнений и освоившись с новой обстановкой, я понял, как я голоден. Ведь за последние три-четыре дня кроме хлеба, да и случайно мне перепадавшей скудной картошки, я более суток вообще ничего не ел и не пил. Я попросил дать мне есть. Мне ответили, что походная кухня с обедом, еще не прибыла. Тем не менее, один из солдат поделился со мною хлебом, и меня повели в избу, где я напился воды и хозяйка, молодая баба, угостила меня похлебкой. Я набросился на еду и ел так много, что солдат, который стоял рядом, улыбнулся и сказал: "Не ешь сразу так много, после голодовки это может тебе повредить!" Хозяйка, когда других не было в комнате, спросила: "Скажи, а почему ты к ним перешел? Ведь у них строже!" Я был огорчен этим замечанием. "Зато у них лучше. А у большевиков, расстрелы, мародерство и голод. Потому я от них и ушел".

Через час привезли обед. Ну, и конечно я снова пообедал. Мне показалось, что это был вкусный и сытный обед. Но на самом деле, в то время в Добровольческой армии хорошо кормили. По общему мнению, в то время как Красная армия превосходила Белую в смысле техники, вооружения, обмундирования, у добровольцев продовольствие было лучше поставлено, особенно в смысле мяса и хлеба. А то, что у белых был недостаток техники и одежды, меня удивило. Я был уверен и воображал, что англичане снабдили Белую армию всем нужным.

Вернулись два солдата, посланные на разведку. Усталые, с лицами, покрытыми толстым слоем коричневой пыли. И шинели их были тоже в пыли. "Ох уж эта война, — сказал один из них, — нет на свете ничего худшего, чем война". Немного позже слышу, как один солдат рассказывает. Ему было поручено, что-то "реквизировать" у населения, — не то пищу, не то одежду. Его рассказ меня удивил: "Ну я, конечно, первым делом пошел к попу, грожу ему "давай, а то плохо будет"!" "И как тебе не стыдно было требовать у попа, — срамит его другой. — Ведь ему красные "братушки" и так глаза повыцарапали". Очевидно, первый только недавно попал к Белым из Красной армии и не разобрался еще в настроениях.

После обеда мы движемся вперед в северо-восточном направлении. Подвод крестьянских, как обычно, не хватает. На них кладут вещи, а большинство идет пешком. Я иду в этой колонне. Мне еще не выдали винтовку, говорят, что меня отправят для проверки в какой-то штаб. У меня узкие сапоги, и после вчерашнего суточного "марш-броска", я не могу идти, так разболелись ступни ног (в общей сложности я прошел верст 50–60). Прошу сесть на подводу, но них едут старшие и мне отказывают: "Должен идти пешком", но потом соглашаются. Мы мирно беседуем, офицеры расспрашивают о "Совдепии". Отношения офицеров и солдат между собой, скорее простые, но уважительные. Солдатам лет под тридцать, видно, они проделали германскую войну. Кто они — добровольцы, мобилизованные или пленные, а может перебежчики от красных. Понять трудно. Офицеры симпатичные, образованные. К вечеру, пройдя верст десять, ночуем в деревне.

На следующий день, 21 сентября, меня переводят в офицерскую роту[44]. Об отправке в штаб для проверки больше речи нет, слишком явно, что я "свой", белый, а не большевицкий агент. Мне выдают винтовку, хотя я с ней хорошенько не умею обращаться, первый раз в жизни держу в руках. Выдают также две ленты патронов, вешаю их на себя крест-накрест. Прошу выдать мне шинель, а то я хожу в одном непромокаемом летнем плаще, а уже наступают холода. Мне говорят, что "у нас" в одежде недостаток, вот когда добудем у пленных красных, тогда выдадим. Я новое обмундирование получил через две недели, тонкую, не зимнюю шинель, так что стал носить сверху мой плащ. В таком виде я был похож на чучело. Поручик Андреев много раз говорил мне не делать этого, но я отвечал: "Не могу, замерзаю. Дайте шинель потеплее". В офицерской роте было тогда около 80 человек. В первых трех взводах действительно офицеры, в четвертом взводе, куда меня зачислили, было четыре-пять офицеров, остальные 15–18, добровольцы. В послеполуденное время получилось известие: Дмитриев взят нами![45].