Щит земли русской - Владимир Буртовой

Иоанн с трудом приходил в себя от оцепенения, едва нашелся, что ответить кагану:

— Если о выкупе хотел вести речь князь Киевский, то почему не послал своих знатных мужей с подарками кагану? Почему поручил это чужому человеку, жизнь которого ему не дороже червя под ногами?

Парфен качнулся от таких слов, сделал попытку вскочить на ноги, но два рослых нукера тут же навалились ему на плечи, посадили на ковер. Сумел лишь руку протянуть к Торнику, словно предостеречь хотел от необдуманных слов и по ступков.

— Иоанн, о чем твоя речь? К чему склоняешь ты печенежского кагана? Князь Киевский о равном мире хлопочет, а не о выкупе за свои земли! Разве не об этом же помыслы боже ственного василевса? Опомнись!

Иоанн Торник знал теперь только одно — он разоблачен, а потому надо спасать себя. Парфен Стрифна домой возвратиться не должен! Заговорил так, будто и не слышал слов младшего василика:

— Думается мне, о повелитель степи, прислан сей человек от князя Владимира доглядывать за твоим войском. Вчера только князь Киевский в свой город вошел с малой дружиной, потому и хочет знать, велико ли твое войско? А речь о мире нужна, чтобы со всех городов ратников собрать под Киевом и на тебя исполчиться.

Парфен Стрифна сумел вырваться из цепких рук нукеров, в гневе вскочил на ноги, резко обернулся к Торнику. На смуглом в кровоподтеках лице выступили капельки пота, стиснутые губы побелели. Не верил уже, что живым выйдет из каганова шатра — свой же предал, подвел под смерть!

— Ты изменил своему василевсу, Иоанн Торник! Подлый Иуда, тебя ждет лютая смерть… Попомни мои слова, лютая смерть ждет тебя в этой земле!

Уржа хлопнул ладонями. В шатер вошли еще двое нукеров.

— Уведите и глаз с него не спускайте, — распорядился он.

Разгневанного Парфена силой уволокли из Белого Шатра.

Не зная, что он еще предпримет, Иоанн Торник с поклоном обратился к Тимарю, любезно попросил:

— Дозволь, о справедливейший повелитель, мне допросить Парфена с глазу на глаз о силе киевской дружины? Обильное вино развяжет ему язык, среди своих посольских стражников он будет не таким настороженным и враждебно настроенным.

Каган медленно, в раздумии уставил тяжелый взор в византийского василика, чуть приметно усмехнулся, словно заранее знал о помыслах Торника, потом повернулся к сыну. Требовательно, будто у взрослого мужа, спросил:

— Как присоветуешь, сын мой? Что будем делать с византийским посланцем? Сами стеречь будем, выкупа дожидаясь, или соплеменникам выдадим?

Араслан тряхнул перед собой стиснутой плетью с красиво украшенной камнями рукоятью, выпалил разом, словно заранее все обдумал:

— Пытать его надо — скоро ли вся дружина Урусов соберется к Кыюву? Иной пользы от него не видать нам в силу его упрямства. Думаю, от нашего друга Торника Парфену не убежать.

Тимарь одобрительно цокнул языком, покосился на Иоанна.

— Возьми своего соотечественника. Младший посланец императора мне не нужен. Если князь Владимир речь хочет вести только о мире, а не о выкупе, время тратить не будем зря. А сам допытай его. И мне скажешь о делах Кыюва, — и Тимарь рукой махнул византийцу, чтобы тот удалился.

«Будто стеклянного насквозь просмотрели… Даже помыслы мои для них не тайна», — откланялся Торник печенегам. Мелко подрагивали колени, когда вышел из просторного шатра. Постоял недолго, успокаиваясь, потом взял Парфена за руку и повел к своему становищу, возле которого виднелись посольские возы и византийская стража.

Парфен Стрифна тяжело дышал и выдергивал руку из цепких пальцев Торника — идти рядом с изменником было выше его сил.

— Ты предал василевса, Торник! Ты уподобился Иуде! Подлый перебежчик! Жалкий трус. У тебя даже не хватило сил поступить так, как поступил Иуда, который наложил сам на себя руки! Справедливый василевс достойно покарает тебя, а род твой продадут в презренное рабство!

Иоанн скорбно улыбнулся, покосился на гневом искаженное горбоносое лицо Стрифны, сделал слабую попытку оправ даться:

— Поживешь с нами — многое увидишь, узнаешь. Моей вины нет в том, что печенеги вновь напали на Русь. Я встретил кагана уже на киевской земле, он удерживает меня около себя силой. Принужден служить ему в надежде, что после похода на Русь уговорю Тимаря повести войска против арабов. В таком помысле мне окажут содействие многие печенежские князья, среди которых и известный тебе внук Кури князь Анбал, опасный претендент на место в Белом Шатре каганов. А ты кричишь не разобравшись изменник!

Парфен вытер лицо платком — кровь из разбитого носа продолжала течь, судорожно выдохнул, делая попытку успокоить сердце, — в груди покалывало, мешало дышать и думать. Повернул измученное лицо к Торнику, высокому, сутулому, с проступившей желтизной на щеках. Сказал примирительно, словно поверил словам старшего василика:

— Отпусти меня в Киев. Надобно известить князя Владимира, что каган мира не ищет.

— Ныне это невозможно, брат Парфен, потому как печенеги будут доглядывать за нами. Пусть успокоятся твоим якобы известием, что в Киев пришла совсем малая дружина, а прочие войска еще весьма далеки от стольного города. Дня через два-три уйдешь ночью. И скажи князю Владимиру, пусть не скупится и даст печенегам откупного. За это божественный император втройне выдаст ему золотом и товарами, лишь бы дружину прислал в Константинополь. Иначе Тимарь до зимы осядет под Киевом. Слух был, что и соседние торки собирают силы Тимарю в поддержку.

Парфен долго смотрел на белые стены осажденного Белгорода — над городом в розовых лучах подступающего вечера поднималась легкая серая дымка. Малыми карликами казались отсюда дружинники на помосте, и, словно степные былинки на слабом ветру, чуть приметно качались их длинные копья. Чем-то напуганные черные вороны медленно кружились над куполами церкви.

— Скажу, как ты просишь, — ответил Парфен, опуская жадный взор на вытоптанную землю под ногами.

Иоанн сердцем уловил нотку неискренности вырвавшихся слов младшего василика. Худые лопатки покрыли колючие мурашки озноба.

«Стрифна не поверил мне, а стало быть, выдаст безжалостному Василию. И быть мне брошенным в сырую яму к голодным тиграм! Ох, великий бог, спаси и помилуй от лютости человеческой!»

Пошел рядом, спотыкаясь на ровном месте — отчего-то вдруг в глазах потемнело.

После ужина Иоанн отозвал в сторону Алфена, высыпал ему в широкую и потную ладонь горсть монет и прошептал:

— Сядешь у изголовья Стрифны. Пусть спит спокойно… Но рассвет для него больше не наступит… Ты понял меня? Сделаешь так — прощу все твое воровство из моих возов, против уворованного втрое награжу, как возвратимся в Константинополь.