Тяжкие повреждения - Джоан Барфут

Какой вдохновляющий собеседник, этот Стивен Годвин. Тенденции?

— Знаете, — сказала она, — нет. Я попробую объяснить. — Она ходила по комнате с переносной телефонной трубкой в руке, взад и вперед, взад и вперед, и телефон пощелкивал в такт ее словам и очень освежавшей ее злости. — Дело вот в чем. У него больше нет семьи, в залог за него не будет внесено ни гроша, и я понятия не имею ни о каких его тенденциях.

Дети сидели на кухне, но, скорее всего, прислушивались. Число вещей, до которых ей было дело, которые она могла предотвратить, было не бесконечно.

Голос у него стал успокаивающий, как будто он говорил с опасно растревоженным большим животным.

— Поймите, я знаю, что вы чувствуете.

Да ну?

— Это очень непростое для вас время, понятно, что вы расстроены, любой бы расстроился. И все-таки поверьте мне, у меня есть опыт в таких делах, потом вы пожалеете, что не начали действовать уже сегодня. Вы с мужем уже давно вместе. У вас дети, о них тоже нужно подумать. Если не прилагать усилий, все выйдет из-под контроля. Лучшая защита — это нападение, вот о чем я говорю.

— Мне не нужно напоминать, — сказала она ледяным тоном, — чтобы я думала о детях. Я наняла вас, и на этом мое участие заканчивается. Да, и еще мне нужно знать, насколько этим делом заинтересуются журналисты. Полицейские сказали, что это возможно.

— Понятно. Да. Такое возможно. Пока я могу только сказать, что это будет зависеть от того, что еще происходит в городе. Но рано или поздно они заинтересуются. Уважаемый бизнесмен, молодые сотрудницы, вы понимаете. Должен предупредить, что говорить с прессой было бы очень неразумно.

— Это я знаю. Да и потом, мне нечего сказать.

— Послушайте, я еще раз прошу, не дайте вашему раздражению, каким бы обоснованным оно ни было, все погубить. Простите, но все это выглядит так, будто вы считаете его виновным. У вас есть для этого основания?

— Нет, никаких оснований.

Едва ли она могла сказать, что ей было ясно, что Джеймс виновен. Или что он сам признал это довольно-таки омерзительным образом, когда позвонили в дверь. Она представила себе, как Стивен Годвин качает головой, положив трубку, и думает: неудивительно, что Джеймса потянуло к более сговорчивым женщинам.

— Папа не может вернуться домой? — спросила Аликс из кухни.

Они все слышали.

— А вы хотите, чтобы вернулся?

Так нечестно. Что девочка может ответить на такой вопрос? Она не успела ответить, потому что заговорил Джейми — новым, рычащим, угрожающим голосом:

— Пусть лучше не возвращается.

О боже. Айла подтащила к себе стул. Это оказался стул, на котором обычно сидел Джеймс. Вот, опять она это делает: замещает его образ своим. Закат золотил кленовый стол; почему этот жуткий день выдался таким солнечным?

— Послушайте, — сказала она, — я не знаю, что вам сказать. Я не знаю, как помочь. Вы оба расстроены, вы злитесь, вы запутались — и я тоже. Но я вам вот что скажу: мы друг друга не бросим. Дома мы можем плакать, орать, ругаться, что угодно, а еще мы будем друг о друге заботиться. Я не буду вам говорить, что в этом нет ничего плохого, потому что все на самом деле плохо, и я не могу сказать, что будет дальше, я не знаю. Но мы справимся. А еще нам придется думать и о других. О ваших бабушке и дедушке, ваш отец — их сын, и мне придется им все рассказать, это будет нелегко. Главное, нужно держаться вместе и заботиться друг о друге, и тогда мы справимся.

Речь вышла не очень зажигательная, но они как-то выпрямились.

Потом приехала Мэдилейн, раскрыла объятия, и Айла, прижимаясь к ней, наконец почувствовала, что вот-вот рассыплется на атомы и молекулы. Ей хотелось совсем раствориться в крепких маминых объятиях, но, разумеется, сделать этого было нельзя. У нее были свои дети. Мгновение, и она выпрямилась, и просто сказала:

— Спасибо.

Мэдилейн кивнула, погладила Айлу по руке.

— Я понимаю, — сказала она, и Айла подумала, что, возможно, в самом деле понимает.

Она оставила Мэдилейн с Джейми и Аликс, они трое уселись рассеянно играть в скрэббл при включенном телевизоре.

— Только никаких новостей, — шепотом сказала Айла матери.

Стоять в знакомой гостиной у родителей Джеймса и рассказывать им обо всем оказалось невыносимо.

— О господи, — бледнея, сказал его отец. Из пожилого человека он внезапно превратился в старика.

Айла поняла, что и он тоже смог все себе представить. Мать Джеймса, как и Аликс, уткнулась лицом в сложенные руки.

Они были неплохими людьми. Он был их единственным сыном, единственным ребенком. Рушилось то, что они создавали всю жизнь.

Но внезапно его мать переменилась, в ней появились ярость, и жесткость, и мощная целеустремленность. После секундной растерянности ум у нее прояснился, хотя ясность эта была совсем иного рода, нежели у Айлы.

— Так, — сказала она, — что будем делать? Это нелепо. Это чудовищно. Нужно немедленно этим заняться. Избавиться от этого.

Интересно, что она имела в виду.

Отец Джеймса, встряхнувшись и собравшись, а еще, возможно, испугавшись и запутавшись, тоже нашел слова:

— Что за глупость, — сказал он. — Запятнать имя человека, и из-за чего?

Правда, это было и его имя. Ему было небезразлично, что станет с этим именем.

Айла не могла ни помочь, ни объяснить, ни рассказать, ни утешить. Она едва могла спасти себя саму. Она оставила их возводить любые стены, которые удастся выстроить. Так поступают родители: в отличие от жен, которые делают поспешные выводы. Еще она оставила им телефон Стивена Годвина. Насколько она понимала, они попытаются внести за Джеймса залог. Ей было все равно, удастся им это или нет.

— Как сделать, чтобы дети не узнали? — спросила мать Джеймса, когда она уходила.

По мнению Айлы, несколько запоздалая забота о внуках.

— Они уже знают почти все, что я вам рассказала. К тому же они были дома, когда его арестовали. — Его мать вздрогнула, представив себе, как это, «арестовали», и Айла коснулась ее руки. — С ними все будет хорошо. Они, разумеется, не пошли в школу. Да, я совсем забыла, но боюсь, что об этом могут сообщить в новостях. Вам лучше быть готовыми к этому.

Мать Джеймса была шокирована:

— О, нет.

Его отец положил ей руки на плечи. Казалось, он тоже в шоке. Впрочем, разве не для всех это было шоком?

— Чего хотят эти девушки? — спросил он. — Чего они добиваются?

Должно быть, он забыл, как безжалостен его сын, как Джеймс добивается того, чего хочет.

По возвращении домой время показалось пустым и остановившимся. Было нечем заняться, столько нужно было сделать. Измученная Аликс бесцельно слонялась по дому; в подвале Джейми, сложив руки, злобно смотрел телевизор; Мэдилейн делала яичный салат.

— Я подумала, может быть, бутербродов сделать? — сказала она. Беспомощно посмотрела на Айлу: — Я не знаю, что делать. Не знаю, чем помочь.

— Просто будь с нами. Спасибо. Ты не знаешь, как я могла так ошибиться? Ты знала, какой он на самом деле?

— Нет, милая, нет. Кто же мог знать? Не мучай себя. Это с его сердцем что-то не так, а не с твоим. Знаешь, я очень хорошо усвоила, что нельзя до конца понять, что у человека на сердце. Если он хочет что-то скрыть, никогда не узнаешь, что там.

Откуда Мэдилейн это знала? Основываясь на каком опыте? Айла не могла спросить. У нее в голове не осталось места для нового знания, тем более для откровения.

— Ну, по крайней мере, — задумчиво продолжала Мэдилейн, — хорошо, хоть не мальчики. Это было бы еще большим ударом.

Они уставились друг на друга. Айла видела, что мама пытается сохранить серьезное лицо, и почувствовала, как в ней начинает пузыриться что-то непривычное. Услышала, что фыркает. И обе они захохотали, постанывая и утирая слезы.

— Ох господи, — выдохнула Айла, — всегда может быть еще хуже.

С этим ничего нельзя было поделать. Они не могли остановиться.

— Мам! Бабушка! — мгновенно отрезвил их Джейми. Он был мрачен, как туча.

Мэдилейн успокоилась первой.

— Не сердись, — сказала она, — это просто разрядка. Нам всем иногда нужно разрядиться.

— Я ухожу.

Он развернулся. За ним захлопнулась входная дверь.

— Черт, — сказала Айла.

В кухню вплыла Аликс:

— Вы тут что, смеялись?

По тому, как она это произнесла, ясно было, что она с удовольствием не поверит своим ушам.

— Куда Джейми пошел?

— Ему захотелось пройтись, — сказала Мэдилейн. — Кушать хочешь? Я приготовила яичный салат. Мы с мамой просто разговаривали. Наверное, увлеклись и стали говорить слишком громко.

Айла не была уверена, что сможет что-нибудь съесть, чтобы ее не стошнило, но салат был хорош: вкус из детства, обычная, мамой приготовленная еда. Аликс поковырялась в тарелке:

— Ты пойдешь к папе? А то вдруг он скажет… Ну, ты знаешь.

Что он ничего не сделал, подумала Айла; наверное, Аликс имела в виду, что он может это сказать. Или что непонимание, путаница, просто зло было в чем-то другом. Или что он, папа-волшебник, может обернуть время вспять и вернуть их к относительному счастью, к чудесно скучному представлению о мире, которое было у них сутки назад.