На секретной службе - Сергей Донской

– Почему? – искренне удивился Бондарь.

– Это мое личное дело. Считайте это моим бзиком. – Пинчук раздраженно пощипал кустистую бровь. – Я не собираюсь ни в кого стрелять.

– Даже если придется защищать Оксану?

– Я бизнесмен, а не ковбой. Немолодой, между прочим. Стреляют пусть другие. Те, кому за это деньги платят.

Произнеся эти слова, Пинчук со значением поглядел на Бондаря, который, казалось, целиком сосредоточился на управлении автомобилем.

По обе стороны от шоссе проплывали черные поля, усеянные сухими стеблями подсолнухов. Глядеть на них было тягостно, как будто путь лежал мимо останков несметного воинства, полегшего в битве неизвестно за что, непонятно во имя какой цели.

– Умирают и те, и другие, – сказал Бондарь. – И те, кто стреляет, и те, в кого стреляют. Исключений не бывает. Даже для самых близких нам людей.

– Да вы философ, Женя, – усмехнулся Пинчук, безуспешно попытавшись вложить в свои слова достаточную толику сарказма.

– Я просто человек, который привык находиться по обе стороны от прицела, – возразил Бондарь, утапливая педаль газа до предела.

XIV. Дорога, ведущая в ад

Ворота им открыл проворный парень, выскочивший из затемненного тонировкой микроавтобуса. Поскольку хозяин не счел нужным с ним поздороваться, то и Бондарь не стал притворяться более вежливым, чем был на самом деле. Просто въехал во двор и затормозил на бетонной площадке перед крыльцом.

Когда он вышел наружу, его взору открылся совсем еще новый трехэтажный дом, украшенный довольно нелепыми колоннами, ампирным фронтоном с лепниной и чугунным балконом, черным, как больной зуб. Над дубовыми, ручной работы дверьми таился глазок телекамеры, в каменной кладке желтела медная кнопка звонка.

– Работает? – спросил Бондарь, указав кивком на камеру.

– Сейчас нет, – ответил Пинчук, выбираясь из «Ситроена».

– Почему?

– Потому что Оксану раздражает гудение монитора. У нее от этого болит голова.

– Настоящая головная боль возникает у чересчур беспечных людей.

– Спасибо, я в курсе, – вежливо ответствовал Пинчук, делая не менее вежливый жест в направлении открытой двери. – Прошу.

Мужчины вошли в холл, сверкавший новизной, хрустальными финтифлюшками массивной люстры и дорогим паркетом. Не менее помпезно выглядела огромная гостиная, куда завел гостя Пинчук: повсюду мебель, стилизованная под старину, в углу напольные часы, в центре необъятное жерло камина с тлеющими углями, на стенах картины в золоченых рамах.

– Любите живопись? – предположил Бондарь.

– Люблю пейзажи, особенно морские, – ответил Пинчук.

– Картины, наверное, дорогие?

– Может быть, на Западе за них отвалили бы немалые деньги. Но я скупаю их по дешевке. Тут неподалеку живет старый художник, который дни напролет торчит на берегу, рисуя море, еще раз море и ничего, кроме моря.

– Местный Айвазовский?

– Лишь бы не Ван Гог, – туманно ответил Пинчук, дожидаясь, пока гостю надоест разглядывать помещение. Присаживаться он не предлагал. Надо полагать, желал как можно скорее спровадить Бондаря с глаз долой.

Из-за духа противоречия тот притворился, что не замечает нетерпеливого перетаптывания хозяина. Неспешно прохаживался по комнате, трогая безделушки, неопределенно хмыкал, с удовольствием втягивая в себя запах лака и дорогой кожи.

Пинчук, с неодобрением наблюдавший за ним, вздрогнул, когда часы издали недолгий мелодичный перезвон, прежде чем мерно и гулко пробить девять раз.

– Не хотите ли отдохнуть? – спросил он.

Бондарь пожал плечами:

– А я и так отдыхаю… У вас комфортно, Григорий Иванович. Прямо как в мебельном магазине.

– В мебельном магазине принято делать покупки, – заявил Пинчук с довольно натянутой улыбкой. Зная о привычке Оксаны расхаживать по дому полуодетой, он с трудом играл роль гостеприимного хозяина.

Его нервозность не укрылась от Бондаря.

– Не терпится спровадить меня с глаз долой? – усмехнулся он.

Пинчук потрогал свои роскошные брови и сказал:

– Просто хочу проводить вас в комнату, где вы будете жить. Там хорошо. Мои… мои мальчики всегда останавливались наверху, когда приезжали меня навестить. Правда, в последнее время это случалось не так уж часто.

– Оксана относилась к ним хорошо? – осведомился Бондарь с самым невинным видом.

– Теперь это не имеет значения. Идемте.

Насупившийся Пинчук пошел вперед, показывая гостю дорогу.

Лестница, по которой они поднимались, убегала круто вверх и на середине словно переламывалась пополам, сворачивая вбок под очень странным углом. То же самое повторилось между вторым и третьим этажами. Складывалось впечатление, что Пинчук очень спешил, когда возводил дом. Обосноваться тут было для него важнее, чем вникать в азы архитектуры.

– Вот мы и пришли, – сообщил он, стараясь отдуваться не слишком шумно.

Наверху было три комнаты: слева по коридору – большая, справа – две поменьше. Несмотря на заверения Бондаря, что ему будет удобно в любой из них, они начали заглядывать во все двери по порядку. Мебели в каждой из комнат было раз-два и обчелся; лишь бледный свет осеннего утра заполнял собой пустующие пространства. В самой большой комнате обнаружилась двуспальная кровать, книжный стеллаж и такой громадный платяной шкаф, что в нем могло бы спрятаться целое семейство домовых. На столе пылился компьютер, к которому никто не прикасался по меньшей мере целый год. Примерно так же выглядел музыкальный центр «Акай», изготовленный где-то на заре перестройки. Зато портативный телевизор сиял свежепротертым экраном.

– Нравится? – поинтересовался Пинчук, оставшийся на пороге.

– Очень уютно, – соврал Бондарь, втягивая ноздрями застоявшийся воздух. В комнате пахло так, будто тут хранились древние библиотечные архивы или превратившиеся в труху гербарии.

– Тогда располагайтесь, а когда будет готов завтрак, я пришлю за вами Раису. Она же принесет вам все необходимое.

– Раиса – кухарка?

– Да уж не кошка.

С этими словами хозяин исчез, предоставив гостю обживаться самостоятельно.

Самым приятным сюрпризом оказалась ванная комната, дверь в которую скрывалась за шкафом. Открывая ее, Бондарь вспомнил несчастную Милочку и подумал, что еще долго будет входить в ванную с мыслью о ней. На вечную память благодарных потомков не тянет, но все-таки хоть что-то…

Вместо умерших всегда остается что-то.

А больше ничего.

Совсем ничего.

Холодный душ, обрушившийся на голову, избавил его от необходимости думать. Частично избавил. На некоторое время.

Растершись полотенцем и тщательно расчесав влажные волосы, Бондарь вернулся в комнату. Постель была аккуратно прибрана, но одна из двух подушек была едва заметно примята, а рядом с ней словно дожидался хозяина аккуратно сложенный махровый халат голубоватой расцветки. На ночном столике у кровати стояла старая лампа, а рядом лежала книга. «Дикий фраер», гласило название. Скорее всего, бандитский роман читал кто-то из покойных сыновей Григория Ивановича. При мысли об этом смотреть на примятую подушку стало неприятно. Как будто там преклонил голову невидимый призрак.

Отвернувшись, Бондарь еще раз обошел свои новые владения. Тяжелый дубовый шкаф, высившийся в двух шагах от кровати, был заполнен аккуратно рассортированными мужскими сорочками, свитерами, брюками, носками и нижним бельем. Судя по покрою, все это барахло принадлежало Пинчуку-старшему. Как всякий современник социалистической эпохи, он привык хранить любые, даже абсолютно ненужные вещи. Для какой надобности? Хорош бы он был в одном из своих допотопных югославских костюмов за рулем «Бьюика» или «Ситроена», сказал себе Бондарь, продолжая осмотр помещения.

У окна стоял неказистый письменный стол. В его верхнем ящике Бондарь обнаружил дешевую шариковую ручку, три запасных стержня и стопку писчей бумаги, все листы в которой были девственно чистыми. Во втором ящике хранились презервативы «Сикрет сервис» и канцелярские принадлежности. Третий ящик был пуст. Ни блокнота с телефонными адресами, ни случайных записей на скорую руку. Бондарь провел рукой по столешнице – на пальцах осталась белая пыль. Не очень густая. Недельной давности, не более того.

Он распахнул двойную раму окна, выходившего прямо в сад, и выглянул наружу, где было серым-серо. Гулявший среди голых деревьев ветер гонял по земле опавшую листву, кружил мелкий сор, трепал бурьян у забора. Сухие стебли беспорядочно раскачивались, корчась, словно от боли. За оградой раскинулся поселок, состоящий из однотипных кирпичных особняков, еще дальше горбило необъятную спину море. Все в этом пейзаже выглядело точь-в-точь, как на выцветшей черно-белой фотографии. Хотелось прибавить яркость или увеличить контрастность. А то и вовсе заменить фотографию на цветную.

Бондарь отошел от окна. Вдоль дальней стены тянулся застекленный стеллаж, забитый старыми книгами, журналами и справочниками. Он пролистал, сняв с полки, пять или шесть томов наугад; все они были изданы еще до перестройки и давным-давно утратили всякую актуальность. Никому не нужная «История КПСС», географический атлас СССР, телефонный справочник семидесятого года. Потом внимание Бондаря привлекла книжонка, явно выпущенная в смутные времена кооперативного движения, проходившего под негласным лозунгом «дешево и сердито». На яркой обложке красовался хищный брюнет в смокинге. В одной руке он держал пистолет с неправдоподобно длинным стволом, а другой рукой приобнимал голую блондинку, розовую, как креветка…