Похождения Стахия - Ирина Красногорская

– Совсем забыла, – сонно пробормотала Гликерия (он уже тоже впал в дрему), – слышала, вроде бы Мориц Саксонский в Москве.

«Этому-то еще что надо?» – подумал волонтер и на всю ночь лишился сна.

Глава XVI

В лесу близ замка Вирцау

Он любил собирать грибы и стыдился этой любви: не мужское дело, да дело ли? В Борках по грибы ходили только бабы и ребятишки. Увидеть мужика с корзиной подосиновиков ему ни там, ни в Измайлове не доводилось. В Измайлове и самому было не до грибов. Вспомнил о них лишь в Вирцау – летней резиденции герцогов Курляндских. Леса вокруг замка стояли отменные. Не уступали рязанским по обширности своей, долголетию и обилию болот и непроходимых чащоб. Вблизи Вирцау их постоянно обихаживали, и в этой части устраивались герцогские охоты. А дальше от дворца они были безлюдны, сумрачны, как и мещерские, укрывали зверей непуганых и разную лесную нечисть. Придворная обслуга сказывала: в самой глуши скрывается форстманн, леший то есть. Фрейлины поминали не раз и никсо, русалку.

В существование леших и русалок Стахий верил. Знал еще в Борках людей, которые трезвыми глазами видели их. И рассказы очевидцев не похожи были на досужую выдумку. Верил Стахий: лесной человек, лесовик, лешак, способен возникнуть, словно бы из ничего, и скрыться вмиг, как бы в никуда – был и не стало. Верил и мечтал увидеть эту нежить. Верил, но сам от себя скрывал нечестивую мечту, маскировал наивным желанием насобирать грибов. Приличнее для мужчины было бы укрыть ее за охотой или хотя бы за упражнениями в стрельбе. Но люди бывалые и в Курляндии и в Борках утверждали одно: жильцы лесов и болот не жалуют человека с ружьем, да и с иным железом. На глаза ему стараются не попадаться, строят злые козни. Те, кто не вернулся из леса, сгинул в чащобах или болотах, были охотниками или дровосеками.

Итак, ружья в лес Стахий не брал, корзинкой не отягощался, чтоб людей не смешить. Бродил по дебрям налегке, с торбочкой, фляжкой и суковатой палкой: в умелых руках и она неплохое оружие. Руки у него сызмальства были умелые, а умение свое он постоянно совершенствовал. Телохранитель царевны или герцогини – не страж при шлагбауме.

За долгие годы жизни в Курляндии и многие месяцы в Вирцау (из них тоже годы набежали) он хорошо узнал местные леса и полагал, что даже ночью выйдет по звериной тропе к пограничному с Польшей озеру. Днями озеро влекло его неодолимо. Вроде бы и красотой не отличалось: болотная топь на подступах, окоем из рогоза и камыша, острый запах прели и рыбы, черная непроглядная вода. Знакомая, родная невзрачность – вроде бы он и не покидал Борок, верстах в пяти они за спиной.

Стахий неторопливо прикладывался к фляжечке, и чувство единения с оставленной родиной усиливалось. Не замечал, как соскальзывает на хвойный подстил с высокой сосны белка, как подплывает к самому берегу лебединая семейка, как осторожная лосиха показывает из куста треугольную морду. Из дремы выводил громкий хруст валежника под чьей-то тяжелой поступью, испуганное верещание чаек. Но лесовик не показывался. Озерные или болотные жилицы, русалки, тоже не проявляли к чужаку любопытства. Он же чувствовал: нежити таятся поблизости, в зарослях камыша, на топком дне озера, пережидают, когда чужак уйдет.

То ли в Борках, то ли в Измайлове женщины говорили: жилицы болот хвостов не имеют, часами сидят на деревьях. Сушат на ветвях длинные зеленые волосы, расчесывают их тонкими охочими до щекотки пальцами. С деревьев высматривают зазевавшихся мужиков. Прыгают на них рысями, щекочут до смерти. Он надеялся, его не постигнет участь этих бедняг: русалки якобы щадят иноземцев, но все-таки в русалью неделю в лес не ходил. В русалью неделю болотные девы особо глумливы, опасны и для людей, и для зверья. Удержу на них нет. Сохатых к деревьям привязывают на съедение комарам, медведей в топи сталкивают. А что с людьми делают, кто же скажет, – ни один повстречавший их назад не возвращался.

Как-то расположился он на своем любимом месте, невдалеке от озера. Приложился пару раз к фляжечке, тут бы и вздремнуть, но… Услышал пение. Голос высокий, вроде женский. Мелодия будто знакомая. Слова непонятные. Встревожился. Откуда женщина в такой глуши? Не заблудилась, выходит, если поет. Не русалка ли? А вдруг леший? Говорят, он немой. На всякий случай убрал фляжку, поднял палку, но продолжал сидеть. Голос приближался. Наконец из чащи вышла особь, по виду женского пола, с вязанкой хвороста на спине. По одежде – простолюдинка: синяя юбка, того же цвета корсаж на белой рубахе, волосы под красным платком. Русалка? Да какая русалка взвалит себе хворост на спину, да еще и запоет! Женщина. Конечно, обычная баба. Она плюхнулась на траву. Вязанки не сняла и петь не перестала. Он узнал песню. Ее пели мещерские куршанки, когда переправлялись через Оку. Они жили в лесных деревнях на левом берегу реки и наведывались в Переяславль на торг. До главного городского базара почему-то никогда не добирались, будто сил им не хватало пройти еще две-три версты. Располагались обычно близ церкви Воскресения сгонного, на самой окраине. Торговали лесной ягодой, травами, грибами. Лопотали меж собой не по-русски. Горожане говорили, что лесные люди и не мордва, хоть и нехристи они: тоже молятся кустам и деревьям, вместо церквей у них священные рощи, вместо икон какие-то деревянные идолы-божки. Божков он видел на перекрестье лесных дорог. Говорили, песни поют курши во славу этих божков, князь у них свой, Меленя, живет в городище, что зовется по его имени Меленки.

Вспомнил про мещерских, рязанских, куршанок и радостно стало, словно землячку встретил. А ведь видел куршанок в Митаве прежде, но казались они всегда чужими. Эту незнакомку за свою сразу принял. Окликнул приветливо:

– Ау, красавица!

Женщина поперхнулась песней. Только теперь его увидела, хотя сидела от него в пяти шагах. Хотела вскочить – и упала навзничь. Вязанка перевесила, притянула к земле, мешала встать. Он поспешил на помощь. Женщина завизжала. Взметнулись с дубов птицы, сорвались с вековых сосен шишки. Эхо покатилось на болото, к озеру.

– Чего орешь? Весь лес переполошила, – сказал он грубо по-русски.

– Герр ляйбвахе! – обрадовалась женщина.

– Что же так плохо по-немецки? – Он помог ей подняться.

– Слишком много языков учить пришлось: польский, немецкий, шведский. Теперь, может, еще и русский, – она засмеялась. – Я вас сразу не признала, с испугу. За разбойника приняла. Взять с меня нечего, и не молоденькая, а все боязно.

Она и впрямь не была молодой, лет под пятьдесят. Но ему показалась очень даже привлекательной. Он охотно переложил вязанку на свою спину.

– Нам, чай, в одну сторону? – спросил игриво.