Феномен советской укранизации 1920-1930 годы - Елена Борисёнок

С аналогичных позиций критиковали национальную политику КП(б)У известные оппозиционеры Г.Е. Зиновьев и В.А. Ваганян. Весьма характерно заявление Зиновьева о том, что украинизация «льет воду на мельницу петлюровцев», что вызвало взрыв негодования среди украинских сторонников Сталина{471}.

В этой ситуации Каганович, действуя по рекомендациям Сталина, решил выбить почву из-под ног сторонников оппозиции. На заседании Политбюро, посвященном народному образованию{472}, он подверг резкой критике работу Наркомата просвещения. По существу Шуйского обвиняли в ущемлении прав нацменьшинств. Например, в Одессе, «в которой из 9700 учеников, находящихся в школах, 3100 являются украинцами, 3156 русскими и 2926 евреями», все школы были украинизированы. Шуйский попытался возразить: «Украинизированы с тем, чтобы перевести их потом в другие школы». На это Каганович резонно заметил: «Так вы бы раньше перевели в другие школы, а потом уже украинизировали школы. Нельзя же лишать детей возможности обучаться на своем языке»{473}.

Весьма грозно звучало обвинение Шуйского в «утере классового подхода». В вину ему ставились некоторые учебные пособия, выпущенные украинским Наркомпросом. «Конечно, детям не следует преподавать глубокие научные анализы, но нужно, чтобы то, что преподается детям, было строго выдержано и соответствовало нашему коммунистическому миросозерцанию», – настаивал генеральный секретарь КП(б)У. Так, например, в пособии О. Курыло по начальной грамматике украинского языка «ни одного слова нет о деятелях партии, о Ленине, о советском правительстве»; в пособии по истории украинской литературы А.К. Дорошкевича «излагается содержание дискуссии, которая у нас была недавно по вопросам литературы», но совершенно не освещается позиция июньского пленума, осудившего творчество Хвылевого{474}.

Вывод из всего этого был очевиден: все достижения украинизации являются результатом «серьезнейшей работы всей нашей партии» и «меньше всего в этом заслуга Наркомпроса, который не сумел охватить и руководить этим процессом, шедшим мимо Наркомпроса»{475}.

Пытаясь дискредитировать Шуйского как главу Наркомпроса, Каганович на объединенном пленуме ЦК и ЦКК КП(б)У в феврале – марте 1927 г. заявил, что Комиссариат просвещения «дошел до невероятного развала». «Я думаю, что так могут поступать только люди, которые ставят интересы своей „парламентской“ политики выше деловой работы по руководству крупнейшим и важнейшим наркоматом, только люди, для которых игра в дискуссию дороже крупнейших, важнейших задач нашего строительства», – с пафосом восклицал генсек. И продолжал, уже обращаясь к новому наркому просвещения: «Я думаю, что тов. Скрыпник наконец упорядочит работу Наркомпроса, там очень длительное время руководитель почти не работал»{476}.

Кампания, развернутая против шумскизма, послужила причиной осложнения в отношениях между ВКП(б) и КПЗУ. Член ЦК КПЗУ К.А. Саврич (Максимович) заявил, что не видит принципиального расхождения Шумского с линией ЦК КП(б)У и поэтому не согласен с решениями об отзыве Шумского с Украины. Большинство КПЗУ во главе с Васильковым, Турянским, Максимовичем солидаризовалось с национал-коммунистами в КП(б)У в отношении сути, темпов и перспектив украинизации. На этой почве в 1927 г. и произошел первый конфликт между руководством КПЗУ и КП(б)У, переросший в идеологическую кампанию и приведший к расколу в КПЗУ. Руководство КП(б)У, по мнению большинства ЦК КПЗУ, сделало ряд отступлений от линии XII съезда, выразившихся в торможении темпов украинизации, недооценке украинизации пролетариата, формализме, кампании против «бывших» (то есть боротьбистов и укапистов). Раскол КПЗУ в 1927– 1929 гг. ослабил ее влияние на Западной Украине и стал «началом конца». Следующий кризис КПЗУ произошел в 1933 г., он связан с разногласиями по поводу коллективизации и свертывания украинизации. В 1938 г. КПЗУ по решению Коминтерна прекратила свое существование.

Для публичного выражения своих убеждений Шуйский выбрал не слишком удачное время. Возможно, кампания против Шумского развернулась именно в 1926-1927 гг. не случайно. В это время международное положение СССР начало ухудшаться. С весны 1926 г. обострились англо-советские отношения из-за поддержки Коминтерном всеобщей забастовки английских шахтеров. Летом 1926 г. во Франции к власти пришел антисоветски настроенный четвертый кабинет Пуанкаре. В 1927 г. положение стало еще сложнее: весной советское руководство тяжело переживало разгром коммунистического движения в Китае. Однако гораздо более серьезные последствия мог представлять разрыв дипломатических отношений с Великобританией (27 мая 1927 г.). В Москве опасались, что страны Запада предпримут военную акцию против СССР с помощью стран Восточной Европы. В стране нарастала военная тревога, особенно после убийства советского посла П.Л. Войкова в Варшаве 7 июня 1927 г. Под угрозой войны сталинское руководство стремилось к уничтожению оппозиции. Сразу же после печального события в Варшаве ОГПУ расстреляло 20 «белогвардейцев», что было расценено мировым общественным мнением как возвращение красного террора. Весь год на организованных по всей стране партийных собраниях принимались резолюции, осуждающие «троцкистско-зиновьевский блок». Учитывая возможную внешнюю угрозу, сталинское руководство не могло допустить и других проявлений оппозиционности, особенно в граничащей с Польшей Украине.

К тому же центральное руководство вынуждено было учитывать и настроения большинства членов КП(б)У Как справедливо замечают Дж. Мейс и В.Ф. Солдатенко, «пророссийски настроенные члены партии, а они составляли 2/3 от общего числа, были недовольны политикой украинизации, и существовала определенная угроза, что они могли примкнуть к так называемому „антипартийному блоку“»{477}. С этим нельзя не согласиться, если учитывать, что открыто критиковать политику украинизации было небезопасно, а Зиновьев как раз придерживался негативной оценки национальной политики на Украине.

И Зиновьев, и Каганович, каждый по-своему, стремились заручиться поддержкой украинских коммунистов. Каганович сделал тактически верный ход, убрав Шуйского с поста наркома просвещения. «Отстранение Шуйского было политическим сигналом русским, что украинизация носит временный характер»{478}, – пишут Мейс и Солдатенко. Каганович стремился заручиться поддержкой старых большевистских кадров на Украине, нейтрализовав слишком уж горячее «украинизаторское» рвение бывших боротьбистов.

Таким путем он мог получить опору среди украинцев-выдвиженцев, а одновременно помешать большинству членов КП(б)У свернуть к оппозиции. Отношение Кагановича к украинизации весьма ярко характеризует следующий факт: несмотря на то что Лазарь Моисеевич выучил украинский язык, которого раньше не знал, говорил он на нем в основном тогда, когда было необходимо показать знание «мови». Так, выступая в июле 1928 г. на выпускном собрании курсов окружных работников, Каганович говорил о необходимости изучения чиновниками украинского языка исключительно по-русски. На просьбу с места говорить по-украински он заявил: «Я сегодня не выступаю по-украински исключительно потому, что страшно устал и голова болит… Я украинский язык знаю, но не настолько, чтобы думать по-украински»{479}.

Таким образом, украинизационную политику большевиков следует рассматривать в контексте партийно-политической борьбы в РКП(б)-ВКЩб). В одном из писем Сталину Каганович писал: «3-го июня [1927 г. – Е. Б.] собираем пленум ЦК… придется остановиться на внутрипартийных вопросах было бы очень хорошо если бы я имел кое-какие указания или материал хотя для меня ясно, что… придется [ставить] вопрос о Зиновьеве и вообще о разворачивающ [ейся] вновь фракционной работе ставить твердо и решительно у нас заметно оживление фракционной работы, они слабы, слабее чем в прошлом году в это время, но работу оппозиция разворачивает с той же безпардонностью не только в Харькове но и в других городах Украины (Николаев, Запорожье и т. д.) успех или правильнее не успех прежний, но внимание партии мы мобилизовываем…»{480}

Обратим внимание и на то, что Каганович, критикуя Шуйского, стремился противопоставить его компартии. В своих воспоминаниях украинский генсек указывал на тесную связь различных «националистических уклонов» и оппозиции: «Нами… велась идейно-партийная борьба с группами, отражавшими и выражавшими в большей или меньшей степени идеи… буржуазных националистов и внутри партии оказывавшими поддержку троцкистскому оппозиционному блоку»{481}.

Курс на украинизацию определялся не только программными положениями коммунистической партии, но и сугубо политическими расчетами, а сама кампания приобретала немалое практическое значение в борьбе за власть. Перед Кагановичем стояли конкретные цели, обусловленные расстановкой сил во внутрипартийной борьбе в центре. Защищая позиции Сталина на Украине, Каганович вынужден был постоянно бороться с «националистическими уклонами различного типа». На X съезде КП(б)У в ноябре 1927 г. он выступил с разоблачением ряда «выступлений в общепартийном масштабе, которые целиком поддерживают и прикрывают русский националистический уклон в рядах КП(б)У»{482}. Инициаторами таких выступлений он считал Зиновьева, Ваганяна и Ларина. Они, «взяв под сомнение всю политику партии на Украине в области национального вопроса», наносили, по мнению Кагановича, непоправимый вред ВКП(б), поддерживая «шовинистический уклон в партийных рядах». По своему обыкновению, глава украинских коммунистов стремился проявлять объективность. Разоблачая Зиновьева, Ваганяна и Ларина, он указывал и на недопустимость «национального шовинизма Хвылевого», «серьезные ошибки» Шуйского. «Несмотря на разный подход, несмотря на разные полюсы, уклон шовинизма великорусского – Зиновьева, Ваганяна, Ларина – и уклон Шуйского имеют сходство, потому что корень у них один и тот же. Это – мелкобуржуазный мещанский национализм»{483}, -подводил итоги генеральный секретарь КП(б)У.