Только когда мы вдвоем (ЛП) - Лиезе Хлоя

Мама вскидывает бровь.

— Я не припоминаю, чтобы говорила такое. Я научила тебя, что большинство мужчин приносит разочарование. Но в то же время я говорила, что есть и хорошие, редкие алмазы среди своего вида. Тяжёлая (и лично для меня отпугивающая) часть проблемы заключается в том, чтобы отличить одно от другого, и иногда на это требуется немало времени, — она всматривается в мои глаза. — Хочешь поговорить об этом?

— Нее, — я махаю рукой и проглатываю комок раздражающих слёз, вставший в горле. — Как я и сказала, я не хочу больше думать о нём. Как ты сегодня чувствуешь себя, мама?

Её улыбка слегка натужная, как и у меня.

— О. Так себе.

Нервирующе уклончивый ответ от женщины с агрессивной формой рака.

Страх стискивает моё нутро и скручивает узлом.

— Что доктор Би говорит в последнее время?

Мама берёт слишком долгую паузу. Мои ладони сжимают мокрые шорты в кулаках, выжимая свежую лужу воды на кафель у моих ног.

— Мама?

Её вздох тяжёлый. Обычно после такого она говорит мне что-то, что мне не понравится.

— Уилла, я кое-чего не говорила тебе, а должна была. Иди сюда, — она похлопывает по матрасу.

Я смотрю на своё насквозь вымокшее тело.

— Не стоит. Я промокла до нитки.

— Да бред, — мама машет рукой. — Меня всё равно скоро ждёт душ. Это согреет меня, а потом мне поменяют постель. А теперь иди сюда, Уилла Роуз.

Я послушно подвигаюсь по матрасу и прижимаюсь к маме.

Она смотрит на меня.

— Готова?

— Да, мама. Пожалуйста, скажи мне.

— Ладно, это насчёт доктора Би.

Я поднимаю голову.

— А что насчёт него?

Мама закусывает губу.

Из-за чего, чёрт возьми, ей лукавить?

— Вы двое... — я играю бровями. — Ну, ты понимаешь?

Мама смеётся, и это смех, который я хочу запомнить. Это не звучит как смех больного человека. Это звучит как её прежний смех, звонкий, похожий на колокольчики. Её улыбка такая широкая, голова сама запрокидывается, пока она хохочет.

Мой смех поначалу тихий. Но вскоре уже нет. Он громкий, не сильно отличающийся от её смеха, и вскоре мы хохочем так сильно, что аж до слёз. Мама поворачивается, утыкаясь лицом в подушку, когда смех переходит в сотрясающий кашель. Её кашель унимается прежде, чем мы привлекаем внимание медсестры, и мама снова устраивается на подушке, вытирая глаза.

— Ох, Уилла, умеешь же ты ляпнуть. Фух, — мама счастливо вздыхает. — Так вот, о чём это я? А, точно. Нет, мы не... ну, ты понимаешь.

Я тоже вытираю глаза и снова кладу голову на её плечо.

— Ладно, тогда что?

— Ты не можешь никому рассказывать, Уилла, потому что это почти нарушение врачебной этики. Алекс может потерять всё, если поползут слухи.

— Что?

Мама всматривается в мои глаза и понижает голос.

— Доктор Би... точнее, Алекс... мы давно знакомы. Мы вместе служили в нескольких командировках, затем пять лет назад случайно наткнулись друг на друга на встрече ветеранов. Осознав, что мы оба живём в Лос-Анджелесе, мы договорились поддерживать контакт, просто как друзья, к твоему сведению. Если когда-нибудь увидишь его жену или поговоришь с ней, то поймёшь, почему.

Я хмурюсь.

— Мама, ты с головы до пят завидная невеста. Ты до сих пор огонь.

Мама усмехается и нежно накрывает мою щёку ладонью.

— Спасибо, милая. Думаю, у меня было несколько десятилетий красоты, но неважно. Суть в том, что совет по медицинской этике заявит, что Алекс не должен быть моим доктором, раз у нас есть общее прошлое. Они скажут, будто эмоции помешают ему делать свою работу...

— Последнее, что я хочу слышать о твоём онкологе, мама — это то, что он непригоден лечить тебя, — неужели его суждения не были объективными? — Почему... чем ты думала? — шиплю я.

Мама вздыхает.

— Он на сто процентов способен разделять работу и личное. Мы не очень хорошо знакомы. Он очень рассудителен и очень честен со мной. Я говорю тебе, что это будет выглядеть плохо, а не то, что это на самом деле плохо. Поверь мне, я поступаю правильно, позволяя ему быть моим лечащим врачом. Алекс лучший в своём деле, Уилла. Знаю, это немного мутно, но ему нужно было сделать это для меня, и я не собиралась отказывать, учитывая его профессиональные достижения.

— Почему ему нужно было это сделать?

Мама отводит глаза, теребя одеяло, которым накрыты её костлявые колени.

— В нашей последней совместной командировке я спасла ему жизнь перед тем, как его уволили в запас по состоянию здоровья.

У меня отвисает челюсть.

— Ты спасла его? Как?

Мама прикусывает полную нижнюю губу — оригинал той реплики, которую унаследовала я.

— Мне не нравится часто думать об этом. Это был ужасный день.

Я сжимаю её ладонь.

— Я не хочу давить на тебя.

Мама редко говорит о своих армейских командировках, но я знаю, что ей потребовались годы психотерапии, чтобы справиться с множественными ПТСР-триггерами.

— Всё нормально, Уилла. Мне просто нужна минутка, — уронив голову на подушку, мама смотрит в потолок. — Думаю, к этому времени ты достаточно знаешь об армии, чтобы понимать, что военный медик в команде эвакуации раненых с поля боя — это опасная и нервная работа. Ты вылетаешь в зоны конфликта, проводишь спасающие жизнь процедуры прямо в полевых условиях. Мимо тебя свистят пули, раздаются взрывы и крики. Если удастся выбраться, то ты летишь на вертолёте с людьми, у которых критические и, возможно, даже смертельные раны, и работаешь с тем, что есть под рукой, пока не добралась до базы со всем необходимым.

— Я не хочу вдаваться в подробности миссии и в то, как всё пошло под откос. Просто знай, что всё пошло под откос. Мы с Алексом были там, мы работали слаженной парой в полевых условиях. Мы оба были прекрасно хладнокровными, идеально разделяли работу и всё остальное, быстро работали вместе и странным образом могли понимать друг друга без слов. Алекс держал... — её глаза зажмуриваются. — Алекс пытался спасти жизнь солдата, когда ему в ногу попала пуля. Она раздробила его бедренную кость и рассекла бедренную артерию, хотя тогда я не знала деталей. Я заметила, как его ранили, а потом увидела много крови.

Я резко втягиваю воздух. Мама из числа таких медиков, которые воспитывают своих детей с пониманием собственного тела. Мы долгими вечерами изучали книги по анатомии, пока я сидела у неё на руках, а она учила меня латинским названиям костей и частей тела. Это привело к моей первой социальной оказии, когда я в детском саду задрала кофточку, показала на пупок и сказала всем: «Это умбиликус!»

Всё это к тому, что я понимаю значимость её слов. Я знаю, что артерия несёт кровь от сердца к остальному телу, но когда она разорвана, то выкачивает твои жизненные силы прямиком из твоего тела. И чем сильнее ты паникуешь, чем быстрее колотится твоё сердце, тем быстрее это происходит. Это фатальная травма, приводящая к быстрой смерти, если не предпринять радикальных мер.

— Чёрт, мам.

Мама кивает.

— Все уже забирались обратно в вертолёт. Алекс был последним оставшимся там мужчиной и держал Уильямса, который к тому моменту скончался. Капитан кричал мне забираться в вертолёт, но я не могла бросить Алекса, так что выбежала, оторвала полосу от своей футболки и наложила на его бедро самый быстрый жгут в мире, после чего затащила его задницу обратно в вертолёт.

Она спускает сорочку с плеча, показывая на жуткий шрам на лопатке. Рана воспалилась — она рассказала мне об этом несколько лет назад, когда решила, что я достаточно взрослая, чтобы знать правду.

— Получила пулю, знатно засевшую в скапулярной мышце, но я вытащила нас в безопасное место, и в остальном мы не пострадали.

Перед моими глазами появляются чёрные точки, сообщающие о том факте, что я задержала дыхание, слушая историю. Мой выдох превращается в один большой поток воздуха.

— Что было дальше?

Мама пожимает плечами.

— Нам обоим назначили лечение. Алексу сделали операцию. Мне тоже, но не экстренную. Моя рана воспалилась, и поначалу антибиотики не помогали, но в итоге всё наладилось. Я легко отделалась, но Алекс потерял всю ногу ниже середины бедра. Ему повезло, что он вообще выжил.