Хирург возвращается - Дмитрий Правдин

— Уверен! — твердо говорю я. — Острый аппендицит!

— Ой! И что же делать?

— Оперировать. По-другому нельзя!

— Доктор, а может, понаблюдать вначале? — Мама девочки испуганно смотрит на дочь.

— Нет! У нее уже клиника начинающегося перитонита. Только немедленная операция поможет избежать осложнений. Если вы согласны, то срочно подаем в операционную!

— Да-да! — кивает бабушка, глядя на свою дочь. — Правда, Валя?

— Да, мама, — размазывая по щекам слезы, соглашается Валя.

— Что за шум, а драки нет? — раздается невдалеке знакомый бас рентгенолога Роди. — Где тут наш хирург из Питера? Куда он запропастился?

Обе женщины как-то странно переглядываются, и бабушка смотрит в коридор, откуда доносится веселый голос ее мужа.

— Ой, Люба, а ты чего тут? — В дверном проеме показывается доктора Бобров. Увидев жену, он весь как-то сжимается и безвольно опускает плечи.

— Мы-то здесь по делу! — гневно отвечает она. — А вот ты, сволочь такая, где весь день лазаешь?

— Так я это, — глазки у него бегают, — на работу вызывали! Я же тебе утром говорил!

— Ничего ты мне не говорил! А почему на телефон не отвечаешь? Почему вечно недоступен? — Женщина грозно смотрит на мужа снизу вверх.

— Батарейка, наверное, села. — Он съеживается еще больше. — А что произошло?

— Что произошло? — Она сжимает маленькие кулачки. — Все никак не угомонишься? Все мало тебе! Все жрешь и жрешь ее, проклятую! И когда только она тебе поперек горла встанет? Ирод!

— Да что такого-то? — отступает на шаг назад вмиг протрезвевший Родион. — Ой, Валюха, и ты тут? — мямлит он, заметив заплаканную дочь. — Что у вас происходит? Может мне кто-нибудь хоть что-то прояснить?

— Папа, у Ксюши животик болит сильно. Доктор, — она показывает на меня, — говорит, что у нее острый аппендицит и начинается перитонит. Надо срочно оперировать.

— Как перитонит? У Ксюшеньки? — белеет рентгенолог. — Какой доктор говорит? Ты, Дима, ее смотрел?

— Послушай, Родион Афанасьевич, у ребенка острый аппендицит. Появились перитонеальные знаки. Надо…. — Он не дает мне договорить, а с ходу метит мне в голову правым кулаком. Я ухожу в сторону, и удар достается дверному косяку, возле которого я стою.

— А-а-а! Су-у-ука! — вопит доктор Бобров, выкатив по-рачьи глаза и перехватив ушибленную руку здоровой. — А, тварь! — Он сгибается от дикой боли пополам. — Накаркал!

— Деда! Деда! — начинает плакать Ксюша. — Не надо! У меня животик болит!

— Так, быстро берите девочку и везите ее в операционную! — командую медсестре Марине. — Вы, родственники, помогите!

Сам же обхожу сидящего на корточках рентгенолога (он все продолжает массировать травмированную кисть) и начинаю заполнять историю болезни.

— Дмитрий Андреевич, — обращается ко мне жена Боброва, — вы простите Родиона, он как выпьет, так совсем дурным становится.

— Идите к ребенку, — я отрываюсь от писанины, — помогите лучше медсестре.

— Конечно, конечно! А что с Родей?

— Пускай тут побудет — успокоится!

— Ах ты, гад! — стонет Родион. — Я из-за тебя, кажись, руку сломал! Как же я теперь работать стану?

— Сделай снимок, ты же рентгенолог! — советую я, заканчивая писать историю болезни.

— Ты заранее знал, что у Ксюши аппендицит! Почему сразу не сказал?

— Дурак ты, Родя, все мозги уже утопил в алкоголе! Откуда я мог знать про твою внучку?

— Ты же сам сказал, что могут кого-то из моих родственников привезти, когда пить отказался!

— Я сказал «могут». И вообще, что тут расселся? Иди снимок делай!

— Если что с девочкой случится, я тебя удавлю!

— Вот ты сейчас это для чего говоришь? — Я подхожу к Боброву и крепко хватаю его за шиворот. — Чтобы у меня руки тряслись, когда я твою Ксюшу спасать начну? — Я смотрю в его мутные, залитые этанолом глаза.

— Прости, Дима! Прости дурака! Только спаси ее! — канючит пьяный рентгенолог.

— Только на глаза мне больше не попадайся, по крайней мере, до операции! — Я отпускаю его ворот и поспешно выхожу в операционную.

Операция прошла без сучка и задоринки: я удалил измененный червеобразный отросток, промыл живот и оставил дренаж, поскольку перитонит уже начался. Родственники Ксюши безмерно рады, благодарят и просят простить ее дедушку. Тот стоит в стороне, понурив голову и держа в руках еще мокрый рентгеновский снимок.

— Спасибо за внучку, Дмитрий Андреевич! — говорит Родион, когда я подхожу к нему.

— Пожалуйста!

— Извини! Прости ради Христа, бес попутал! Ксюша для меня все! Понимаешь? — не поднимая головы, просит он — похоже, искренне.

— Понимаю. Я уже не сержусь. Давай снимок твой, гляну…

— Да чего глядеть? Я же как-никак действующий рентгенолог. Кости у меня крепкие, — Родион демонстрирует отекший кулак, — ушиб всего-навсего.

— Да уж, хорошо, что я успел увернуться. Неизвестно еще, что бы со мной было!

— Это точно! — вздыхает Бобров.

На этом страсти стихают, и я возвращаюсь к себе в комнату. Около полуночи меня приглашают осмотреть странную даму: традиционно пьяную и всю покрытую синяками.

— Вот, приехал из командировки, — начинает повествование ее муж, приличный с виду человек: трезвый и чисто одетый. — А Люська, жена, значит, валяется на полу, возле дивана, вся грязная как свинья, в синяках, и ничего не хочет говорить. Я «скорую» и вызвал.

— Что с вами случилось? — интересуюсь я у поименованной Люськи, очень колоритной девушки лет двадцати пяти. Свалявшиеся длинные волосы свидетельствуют о том, что их не мыли минимум неделю. Красный старый свитер и синие потертые джинсы настолько грязные, что похоже, этой Люськой подметали улицу. На всем кожном покрове множество давнишних кровоподтеков разного размера, на лице огромный желтеющий уже синяк, занимающий половину мятого лица неестественно серого цвета.

— Не знаю. — Люська смотрит на меня пустыми мутными глазами. — Спала я, а тут Сашка приехал и вызвал «скорую».

— Ты ее так отоварил? — спрашиваю у Сашки.

— Да зачем мне это надо? Меня дома две недели не было, кто его знает, чем она все эти дни занималась?

— Ладно. Что да как, пускай разбирается полиция, а мы вашу жену госпитализируем в травматологическое отделение.

— А что, что-то серьезное?

— Разберемся! Или она чего-то себе вколола, или нюхнула, или… — я выдерживаю паузу и смотрю на Люськиного мужа, чтобы проверить его реакцию, но он остается абсолютно спокойным, — у нее черепно-мозговая травма.

— Надо так надо.

— Не лягу я ни в какую больницу! — неожиданно оживает пострадавшая. — Ты сказал, что пускай только посмотрят! Не-е-ет! — Неожиданно для всех нас Люська падает на пол и бьется в истерике, продолжая орать благим матом.

— Хорошо, — равнодушно соглашаюсь я. — Не хотите — пишите отказ и идите домой.

— Доктор! Дмитрий Андреевич, так нельзя! — вдруг вступает в разговор медсестра Марина.

— Чего нельзя? Это право пациента: выбирать, госпитализироваться в стационар или нет.

— Вы же сами предположили, что у нее может быть черепно-мозговая травма. А вдруг помрет дома?

— Не помрет! У нее скорее «белая горячка» разовьется, что-то она странная какая-то.

— Тем более надо на койку определить! — не сдается медсестра. — Похоже, она уже «белочку» словила! Компьютер головы мы сегодня не сделаем, а алкогольный психоз надо купировать.

— И как ее, по-вашему, уговорить? — гляжу я на дергающуюся на нечистом полу Люську. По правде говоря, мне за сегодня так надоели все эти алкаши, что я готов сам ее вынести на руках за пределы больницы, лишь бы не видеть больше пьяную рожу. Но вслух, конечно, ничего такого я не говорю.

— Так вы только команду дайте! — подскакивает Марина. — Будете госпитализировать?

— Если согласится, то буду, — неуверенно говорю я. — Только если алкогольный психоз выставляем, то ее надо в реанимацию, чтоб в окно не сиганула!

— В реанимацию так в реанимацию! Так чего тут развалилась, красавица? — Марина легко приподнимает Люську с пола за хлипкие плечи. — Не трепыхайся мне! Галя! Тащи коляску!

— Не буду ложиться в больницу! — продолжает тянуть старую песню юная алкоголичка.

— Я тебе не буду! — громко рявкает Марина и ловко вытряхивает пациентку из замызганного свитера и вонючих джинсов. Под одеждой у нее почему-то нет нижнего белья. Теперь грязь и синяки куда заметней.

— Ты что делаешь? — кричит Люська, стыдливо прикрывая руками выпачканные в чем-то черном отвисшие груди. — Вы чего меня позорите?

— Сядь и не вякай! Чего прикрываешься? Кому тут на тебя глядеть? Рожа-то черней, чем у трубочиста, а про тело и руки и вовсе молчу! — Марина ловко толкает грязнулю в услужливо подставленное санитаркой Галей кресло-каталку. — Поехали в душ! А вы, Дмитрий Андреевич, пока заполняйте на нее историю болезни.