Большая книга ужасов — 67 (сборник) - Мария Некрасова

Я торопился. Рана в боку колола, но надо было бежать. Лом, попробовавший крови, уже стал зверем и моим вожаком. Такие правила. Зверь без стаи хуже бездомного пса, и если Альфа-зверь (это больше не мой друг Лом) прикажет идти с ним убивать, я должен буду подчиниться. Если сам не успею стать вожаком. Поэтому я спешил. Боль от пули проходила быстро: добежав до леса, я уже не хромал.

Лес жил своей жизнью. Лиственные деревья, закрытые от солнца угрюмыми хвойными соседями, только раскрывали первые бледные листочки. Рыжая белка промчалась по сосне, цокая коготками, и нырнула в дупло. Там, на постилке из пуха, тоненько, почти неслышно человеческому уху, пищали розовые слепые бельчата.

Прочь от меня, вперед и в стороны веером разбегались звуки и запахи: зайцы драпали, сверкая черными пятками. Поджав хвосты, уходила волчья стая; даже медведица с медвежонком от меня удирала. С верхушки сосны запоздало вспорхнула сорока и улетела в сторону деревни. Я даже присел на минутку, чтобы дать им всем разойтись. В огромной тайге только мыши меня не боялись. Маленькие, а понимают, что зверюге вроде меня зубочистки не нужны.

Лапы колола опавшая хвоя, языку во рту было тесно из-за отросших клыков. Мир зверя ниже и шире: даже звезды будто приспустились вместе с небом, чтобы я мог разглядеть.

Я торопился, я гнал вперед все свои четыре лапы. Какой это кайф – пользоваться всем, что тебе дано, – а то на двух, как инвалид. Я бежал дальше, в тайгу, откуда тонким лезвием тянулся мне навстречу запах волшебной поляны. Я знал, отчего там гибнут деревья, я спешил их спасти, а заодно и себя, и деревню, и стаю. Стае нужен вожак, даже если она состоит только из меня и Лома. Стаю нужно уводить. Подальше из деревни, от людей с ружьями, подальше в тайгу, подальше от тех, кому мы можем причинить вред.

Запах силы заполнял поляну, как вода озеро, я без труда нашел источник и стал копать передней лапой. Я видел это во сне двадцать семь раз так ясно, как вижу теперь, я не мог ошибиться. Даже знал, какая там глубина, и рыл не торопясь, чтобы не устать раньше времени.

Когда умирает колдун, ему надо кому-то передать свою силу. Без этого не умрет, будет мучиться. Если никого подходящего поблизости нет, колдун передает силу любому предмету, хоть камню или палке. И тогда следующий, кто за нее возьмется, сам станет колдуном.

Колдун, который обратил меня в зверя, умер быстро и некрасиво, от чужой руки. От пули в голову, как подобает зверю. А рядом только и были что кочерга да старенькая мать, которую застрелили секундой раньше. Да, в лицо. Да, это она нас прогоняла… А потом убийцы сожгли дом и двор, и очень долго на это место никто не ходил – боялись.

Доски и бревна давно истлели, а кочерга осталась лежать, только теперь уже под землей. Сила, исходящая от нее как лучи, не дает расти ни траве, ни деревьям, не дает покоя припозднившимся туристам, неконтролируемая, бесхозная, она разрушительна. А я возьму. Я стану вожаком. Лучше я, чем бывший Лом.

Когти скребнули по металлу, и тонкая искра кольнула палец как удар тока. Кочерга отлично сохранилась – что ей, железке, сделается? Я аккуратно взял ее зубами, и почувствовал, как щекочут во рту мелкие искорки.

Тайга зашумела тысячью новых звуков, свежие запахи нахлынули на меня водопадом. Я услышал, как далеко на трассе заглох грузовик, как шумит самолет в небе, а в моем родном доме нервно ходит из угла в угол мать, поглядывая в окно. Мне надо было спешить.

Ужасный снежный человек, людоед, колдун-оборотень – и как мы его только не обзывали – стоял передо мной, сложив руки на груди, и мелко кивал:

– Зверю нужна стая. Стае нужен вожак. Лом больше не твой друг-мальчишка, а настоящий зверь, попробовавший крови. Он должен был стать Альфой… Но у тебя есть больше. У тебя есть сила колдуна, сила зверя и воля человека. У меня последнего не было. Теперь ты Альфа. Ты справишься.

Я хотел что-то спросить, но развернулся и побежал, потому что должен был бежать. Меня ждала деревня, меня ждала маленькая стая, и я торопился. Со всех сторон ко мне разноцветными лучами тянулись запахи, и я носом чуял, как уже далеко на поляне выклевываются почки на когда-то сухих деревьях.

Лом залег в овраге и мелко трясся. Его окружали люди с ружьями. Под ногами у них суетилась моя мать и орала, я не понимал, что конкретно, но догадывался. Она думала, что Лом – это я. Из-за нее никто и не решался стрелять, хотя все смеялись.

Я успел. Я заревел так, что в окрестных домах задребезжали стекла, и мужики с ружьями синхронно направили на меня фонари. Столько лучей, я думал, ослепну.

Лом драпанул из оврага, но далеко не ушел: встал в сторонке за спинами людей и вопросительно уставился на меня. Вот остолоп! Стоит кому-нибудь обернуться… В мою сторону грянул выстрел, но я был готов. Залег в траве и потихоньку пополз назад. Мать повисла на руке у дяди Коли и пыталась ему втолковать, почему стрелять нельзя. Остальные смеялись, что-то бормотали. Кто-то нарочно пальнул в воздух. Я лежал. Лучи фонарей шарили по траве в поисках мишени, я вжался в землю и через губу забормотал:

Пусть глаза явное не увидят, ноги мимо пройдут, дела мои не увидят, не найдут.

Откуда я это узнал? Слова пришли ко мне вместе с колдовской силой. Звуки выходили все такие же странные, как игривое ворчание большой собаки. Но, кажется, у меня получилось. Толпа с ружьями рассеянно перекинулась парой слов и вяло разбрелась по своим домам. Один даже споткнулся о Лома, но ругнулся и обошел, будто это какой-нибудь пенек.

Мать осталась. Она стояла на месте и вертела головой. Я знал, что она ищет меня, но не может увидеть. От нее пахло ирисами и молочаем.

– Ты домой собираешься? Или пулю в лоб захотел? – сказала она какому-то дереву. Вообще-то я не разбирал, что она говорит, но это было очень похоже. Я вышел. И мы пошли домой.

Всю дорогу мать что-то доказывала, явно мне, но смотрела при этом в другую сторону. Не так на нее действует моя магия. Может, оттого, что она меня знает как облупленного? Лом плелся за нами, точнее за мной, и вид у него был совершенно потерянный. Я втягивал носом его запах, силясь нащупать того мальчика с книжкой, – нет, не вышло.

Потом был длинный день, и я пытался многое объяснить матери, но она все твердила: «Тебя застрелят, тебя застрелят» – и не хотела ничего слушать. А вечером и вовсе заперла меня в погребе, чтобы не выскочил на луну.

Я не обиделся. Ничего. Я бы тоже запер. Я сижу среди банок и думаю, как быть дальше. Среди старых газет, которыми переложена картошка, я нашел плакат группы «Смайлики». Вот за ним и будет мой тайник. Я положу ноутбук на полку и прикрою плакатом, чтобы любопытный нашел сразу. А нелюбопытные мне не нужны… Мать жалко, ужасно жалко, но я теперь вожак…