Голос из хора - Абрам Терц

Следует учесть, что этот религиозный эпос, живой до сего дня и весьма обширный, разветвленный, обнимающий душу народа, складывался в Дагестане не ранее прошлого века, когда идеи ислама возродились в огне Шамиля. То есть почти на наших глазах происходит становление жанра, удаленное у других народов в необозримые времена.

Выспрашивая имена и детали, чтобы не ошибиться в смысле изложенных здесь событий, я почти не отходил от подстрочника и лишь немного упорядочил текст переложения - в надежде, что поэзия подлинника лучше сохранится в необработанном виде.

Когда Великого Пророка приблизилось время кончины,

Призвал, говорят, он к себе своего асхаба Билала,

Сказал он ему: - Настало время моей кончины,

Созови-ка в мечеть всех моих верных асхабов.

И Билал по его слову созвал это славное братство,

Объявив, что Пророк в мечеть их к себе приглашает,

С плачем асхабы собрались по его слову в мечети,

Читая молитвы и к Господу Богу взывая.

И став на то место, где всегда молитву читал он,

Пророк сказал им, к Господу Богу взывая:

- Жалел я вас, как жалеют отца и мать,

И как сестра страдает о брате, страдал я о вас*.

* Говоря но-нашему, Пророк свою любовь к ученикам сравнил бы с любовью родительской, но в Чечне любовь к отцу и матери стоит дороже, чем - к детям. И особенно почитается сильной и высокой любовь сестры к брату.

Скоро я преставлюсь, добрые мои асхабы.

Должен, любя вас, сегодня я с вами проститься.

Пусть теперь тот, кого я в жизни обидел,

Встанет и возьмет с меня долг - до наступления Судного дня.

Тогда встал, говорят, верный асхаб Укашат,

Сказав Пророку: - Мы были на Газавате,

Когда ты меня ударил. Если бы дважды и трижды

Не объявил ты нам свою просьбу, я бы не спросил с тебя долг.

И Пророк послал своего асхаба Билала,

Чтобы сходил он к Фатиме и принес ему розгу,

Фатима, услышав такое, заплакала, жалея Пророка:

- Кто посмеет себя ублажать, спрашивая долг с моего отца?!

И Билал-асхаб, говорят, передал розгу Пророку,

Пророк эту розгу передал асхабу Укашату,

И сказал Укашат: - Ты ударил меня по голому телу!

И Пророк тогда заворотил на спине рубаху.

Встал тогда Абу-Бакр, встали Умар и Усман,

И было ими сказано: - Если ты ударишь Пророка,

Кто тогда наши возмущенные сердца успокоит?

За старую обиду свою ты рассчитайся с нами.

Встали Хасан и Хусейн, и было ими сказано:

- Мы - сыновья Али, рожденные Фатимой.

Если нас ты ударишь, месть твоя совершится.

Долг получи ты у нас - чего тебе больше?

Тогда встал сам Муртазал-Али, и было им сказано:

- Если ты ударишь Пророка, кто наши сердца успокоит?

Если ты ударишь Пророка, куда ты сам денешься?

Вот за тело Пророка наши тебе тела!

Встал тогда Укашат, и было им сказано:

- Кто бы мог помыслить тебя ударить, Пророк?!

Стыд этот взял я на себя, убоявшись ада,

Дабы зрелище твоего тела святого спасло меня в будущей жизни.

Поражаюсь, как много мне дали отец и мать и как далеко продолжается их тихая жизнь во мне, пускай и не прямо. Как существуют в памяти какие-нибудь Жигули, Озерки, где они жили до моего рождения, никогда не виданные, да и бессмысленно, и уже неотвязные. Вспоминается храп отца - как охрана. Слыша его, я чувствовал себя защищенным. И запах его - охрана.

Сверхъестественно толстые, как морковины, пальцы. Взглянув на них какие грузы?! Но если белые и холеные - с толстой кожей? Но если - у тщедушного, у сморщенного словно философ-конторщик? Что исполнялось этими пальцами. Каждый - как хобот. При небольшой, в общем, ладошке...

...Предсказания обманывают гадателей, поскольку в расстановке событий те не принимают в сознание возможности проявления какой-то новой, не учтенной еще совершенно силы и опериру-ют знакомыми, актуальными именами. У Светония значится, что царствование Веспасиана (чей путь к императорской власти начался с Иудеи) было предуказано.

"На Востоке распространено было давнее и твердое убеждение, что судьбой назначено в эту пору выходцам из Иудеи завладеть миром. События показали, что относилось это к римскому императору; но иудеи, приняв предсказание на свой счет, возмутились, убили наместника, обратили в бегство даже консульского легата, явившегося из Сирии с подкреплениями, и отбили у него орла".

Забавно, как каждая сторона принимает благоприятные знаки на свой счет, в то время как во всемирной истории речь, вероятно, шла о незаметном тогда выдвижении нового царства - Христа. О том же у Тацита - по случаю осады Иерусалима Титом - читаем:

"Над городом стали являться знамения, которые народ этот, погрязший в суевериях, но не знающий религии, не умеет отводить ни с помощью жертвоприношений, ни очистительными обетами. На небе бились враждующие рати, багровым пламенем пылали мечи, низвергавшийся из тучи огонь кольцом охватывал храм. Внезапно двери святилища распахнулись, громовый, нечело-веческой силы голос возгласил: "Боги уходят", - и послышались шаги, удалявшиеся из храма. Но лишь немногим эти знамения внушали ужас; большинство полагалось на пророчество, записанное, как они верили, еще в древности их жрецами в священных книгах: как раз около этого времени Востоку предстояло якобы добиться могущества, а из Иудеи должны были выйти люди, предна-значенные господствовать над миром. Это туманное предсказание относилось к Веспасиану и Титу, но жители, как вообще свойственно людям, толковали пророчество в свою пользу, говорили, что это иудеям предстоит быть вознесенными на вершину славы и могущества, и никакие несчастья не могли заставить их увидеть правду".

Но каков самоуверенный, просвещенный Рим! И каков этот голос: "Боги уходят" - перемещение центров, культур и путей истории, начинающееся всегда - с храма!

...Что за сон привиделся мне вчера! Резкость в ощущении цвета и запаха оставляет уверен-ность, что в душе у нас выстроен дом, где давнопрошедшие образы сохраняются, как в музее, способные в любой момент оживать и возвращаться на прежнее место, продолжаясь уже вне времени, вне пространства, так что даже страшно таскать за собою этот запас. Цвет был зеленый, прозрачно-зеленый, похожий на камень, на кристалл, - чистый кусок затвердевшего цвета, излучавшегося у тебя из очей, но представленного теперь в каком-то отдельном значении - цвета. А следом за тем, безо всякой связи, тоже как абсолютное качество, приснился запах отца, столь отчетливо слышимый, что я его сразу узнал и подивился во сне точности ощущения, которое по памяти сейчас я не смог бы воспроизвести наяву. Неожиданность не в сюжете, подсказанном, по всей вероятности, моими дневными мыслями и письмами к тебе, но - в фактической очевидности образа и беспримерном соответствии этого призрачного материала - действительности. Если ду-ша прочнее вещей и держит их в себе так крепко, то, может быть, вещи тоже никогда не умрут?..

Что ребенку надо? - быть подле отца с матерью. Не так ли душа наша тоскует - когда и где?

В иконе Успения Пресвятой Богородицы, сколько помнится, Сын принимает на руки душу Матери. Беленькая фигурка похожа на спеленутого ребенка и дает нам повод представить, что душа в самом деле имеет детскую внешность.

Однако формально схема воспроизводит, могут возразить, не душу как таковую, но тело Богоматери, взятое вскоре на небо и обернутое в саван. Его малость объясняется, возможно, принятым в иконе соотношением величин физических и небесных. В целом же в композиции сомкнуты, как обычно, разные времена-повороты единого в общем События.

А все равно эта свечечка на руках так и тянет сказать: душа и дитя.

...Снег хорош еще тем, что идет ни к чему и дает лишь отдаленную, косвенную пользу. Снег безо всяких намерений. Не то, что дождь. Даже не то, что солнце. Он бескорыстен, бесцелен.

- Конь такой белый, что его и не видно, когда он по снегу скачет.

Чтобы написать что-нибудь стоящее, нужно быть абсолютно пустым.

Не устаю удивляться тому, как писатель ничего не знает, не помнит, не умеет, не может и этой немощностью своей - всем бессилием высказать что-либо путное - обращен ко всему свету, и только тогда он что-то может и знает.

Рисунки Матисса я люблю больше его живописи. В отличие от других художников, у которых рисунок вспомогателен и служит эскизом к картине, матиссовские картины всплывают в памяти эскизом к его рисункам, которые, как ни странно, идут дальше по тому же пути - чистого цвета.

...Измеряю жизнь количеством стрижки.

Мне нравится замедленность здешнего существования по сравнению с обычным ритмом жизни, которым, хотят - не хотят, руководствуются на воле, для того чтобы поспеть на автобус, на службу, в кино. Поэтому мысль в лагере течет как бы естественнее, без ухищрений разума кого-то опередить. Торопишься лишь в отдельных, локальных случаях, но в более обширном значении перестаешь спешить - (куда?). И бытие раскрывает шире свои голубые глазки.