Эдгар По в России - Шалашов Евгений Васильевич

— Таким пойлом у нас поят маленьких детей.

— О, вы совершенно правы! — жизнерадостно отозвался Пушкин на выпад младшего товарища. — Стало быть, пора переходить к более крепким напиткам.

Пушкин оплатил выпитое, разменяв ассигнацию на кучу серебряных и медных монет — маленьких и больших. Царственным движением руки сгреб серебро, оставив медь бармену. Увлекая за собой американца, стремительно помчался вперед.

Александр шел так быстро, что Эдгар едва успевал. Но, к счастью, идти было недалеко.

— Трактир для извозчиков, — объяснил русский поэт, указывая тростью на неприглядное здание в один этаж, перед которым располагался обширный двор, заполненный колясками, телегами и конями, жующими сено. — То же самое, что ресторация, только рангом пониже. Зато вкусно и недорого кормят. И водку водой не разбавляют.

Внутри заведения стоял стойкий запах лука и квашеной капусты. Американец сморщился, пытаясь решить — прилично ли будет прикрыть нос платком, но додумать не успел — увлекаемый Пушкиным, прошел через зал, заполненный бородатыми мужиками. Русские степенно хлебали суп, заедая его хлебом, держали в растопыренных пальцах широкие блюдца, шумно всасывая в себя огнедышащий чай. Водки или пива на их столах Эдгар не увидел. Что же, неудивительно — кто станет пить с утра, если он не скучающий поэт?

— Сюда! — сдвинул Александр занавеску, отделявшую от основного зала небольшой закуток на два столика. За одним уже сидел пожилой благообразный мужчина, коротко стриженный, в засаленном сюртуке, перед которым сиротливо стояла стеклянная рюмка, заполненная подозрительной бурой жидкостью.

Скользнув взглядом по благообразному, Александр скинул пальто и шляпу на руки подскочившего официанта, помог разоблачиться товарищу и быстро-быстро заговорил по-русски. Из его длинной тирады Эдгар понял только слово vodka, благо оно звучит одинаково на всех языках.

Первыми на столе очутились запотевший графинчик и тарелка, заполненная кусочками сельди с колечками лука. Эдгар ждал, что официант примется наполнять рюмки, но графинчик взял сам русский поэт. Не гнушаясь, Пушкин разлил почти прозрачный — с легким оттенком зеленого, напиток и уже открыл рот, чтобы сказать первый тост, но его сорвал благообразный, вставший из-за столика. Мужчина что-то виновато пробормотал и протянул рюмку.

Эдгар собрался осадить наглеца, осмелившегося вторгнуться в личное пространство двух великих поэтов, но Александр был более снисходителен. Хохотнув, Пушкин подставил бочок своей рюмки и вежливо кивнул, услышав хрустальный звон. Чокнувшись с американцем, Пушкин выпил, слегка прижмурился и, отправив в рот кусочек селедки, прожевал и только тогда пояснил изнывавшему от любопытства Эдгару:

— У нас считается неприличным пить одному.

— А, — только и мог сказать По, выпивая-таки свою рюмку.

Русская водка обожгла рот, спалила язык и скатилась вниз, взорвавшись изнутри.

— Селедочкой ее, селедочкой! — присоветовал русский поэт, с любопытством взирающий на американца. Но тот с честью вышел из положения, хотя на глаза навернулись слезы.

— Неплохо, — одобрил Александр. Разливая по второй рюмке, Пушкин повел бакенбардой: — У нас, знаете ли, иностранцы очень непривычны до русской водки. Кашляют, задыхаются.

— Ерунда, — хмыкнул По, испытывая легкое презрение к слабакам и радость от того, что не показал собственную слабость. — Когда я был студентом, никто не мог меня перепить.

— Вы учились в университете? — удивился Пушкин.

— Недолго, — ушел от ответа Эдгар. Ему не хотелось говорить русскому, что учеба в Виргинском университете не продлилась и года.

— Карты? Женщины? — полюбопытствовал русский поэт.

— Первое, — скупо процедил Эдгар, проклиная себя за длинный язык и пиво, этот язык развязавшее. Картежников никто не любит. Наверняка русский поэт станет относиться к нему гораздо хуже. Но, к его изумлению, Александр звонко расхохотался и потрепал своего американского коллегу по плечу:

— Как я вас понимаю!

— Вы тоже играете в карты? — удивился По.

Если уж говорить совсем откровенно, то Эдгар был изумлен не столько тем, что в карты играет именно Пушкин, а в том, что и в России играют в карты. Понятное дело, что в вист и штоф играют в Америке и Европе, но в России!

— Помните, недавно вы были секундантом на моей дуэли? Я стрелялся из чужих пистолетов, потому что собственные проиграл. Перекинулись в штосс с приятелем — хороший человек, только в картишки играет нечисто, сначала просадил вексель — весь гонорар, а потом пистолеты. Вексель отыграл, а вот пистолеты… К счастью, недавно выиграл дуэльную пару получше прежних. Мои были тульские, а эти аглицкие.

Эдгар с уважением посмотрел на Александра. Дуэльные пистолеты — красивые и дорогие. Значит, ставки в игре были крупные.

— Однажды я умудрился проиграть свою рукопись, — сообщил Александр.

Эдгар открыл рот, чтобы поинтересоваться — какой дурак станет принимать ставку в виде бумажных листов, испачканных чернилами, но вовремя прикусил язык, вспомнив, что Пушкин, в отличие от него самого, известный и, стало быть, печатающийся поэт, чьи стихи на бумаге должны что-то стоить.

— Я проиграл две с половиной тысячи долларов, — сообщил По со скромной гордостью. — Мой опекун был вынужден заплатить за меня долги, но университет пришлось оставить.

— Это хорошо, — кивнул Пушкин, разливая водку.

— Что хорошо? — не понял Эдгар. — Хорошо, что пришлось оставить университет?

— Хорошо, что есть человек, оплачивающий ваши карточные долги, — хмыкнул Александр.

Что было дальше, Эдгар Аллан По помнил смутно. Кажется, он вообще выпал из времени и действия. (А ведь говорили умные люди, что пить ему нельзя!) Когда же пришел в себя, то увидел, что яств и напитков, равно как и людей, прибавилось — за их столиком сидит уже и благообразный сосед, а рядом умостился длинноносый юнец, смотревший на Пушкина глазами влюбленной девственницы. Кажется, юнца звали не то Мик, не то Ник. Ну, или как-то так.

— Эдгар, почему ты ничего не ешь? — заботливо поинтересовался Александр, словно бы не заметив состояния юноши. А может, и на самом деле не заметив, увлекшись разговором.

Есть По совершенно не хотелось, а пить — тем более. Кажется, еще чуть-чуть — и он просто свалится под стол. Между тем благообразный что-то спросил у Пушкина, и тот перевел:

— Господин Тимохин — кстати, он приват-доцент Императорского университета, интересуется, как зовут вашего батюшку.

— Как зовут моего батюшку? — не понял Эдвард. — А зачем ему это?

В разговор вмешался благообразный.

— Вы заметили, что в России принято именоваться по отчеству? Скажем, меня Валерий Борисович. А господина Пушкина — Александр Сергеевич, что означает — сын Сергея. А нашего юного друга — Николай Васильевич.

— Имя моего отца было Дэйвид, — пожал Эдвард плечами. К отцу он трепетных чувств не питал, да и питать не мог, но скрывать его имя тоже не счел нужным.

— Вы, стало быть, будете Эдуардом Давидовичем, — констатировал Валерий Борисович.

— Это как у шотландцев, — догадался По. — Мак-Фергюссон, Мак-Магон?

— А у хозяина здешнего кабака фамилия Макагоненко, — сообщил Валерий Борисович.

— Хозяин — шотландец? — заинтересовался По. — Мак-Магон — сын орла.

Пушкин и Тимохин дружно расхохотались.

— Макогоненко означает, что он гонит — то есть выжимает, масло из мака, — объяснил Александр.

Внезапно Эдгару стало страшно. Он слушал своих собеседников — приват-доцента, Александра и этого долгоносого юнца, и понимал их разговор… Неужели он выучил русский язык за две недели? Разумеется, он гений, но выучить такой сложный язык за столь короткое время невозможно. Эдгар вспомнил своего предшественника на должности сержант-майора Армии Северо-Американских Соединенных Штатов — старого пьяницу Темпла, допившегося до того, что начал разговаривать с летучими мышами… Может, он тоже?..

— Александр, — робко поинтересовался юноша, — а на каком языке говорят с нами мистер приват-доцент и молодой человек?