Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой - Куртис Кейт

Разделенный на множество небольших квартир, с черными лестницами, беспорядочными коридорами, полуэтажами и антресолями, где приглушенные смех и шепот терялись позади древних стен и великолепных старинных дверей, дом на рю де ла Шез, был создан (даже в большей мере, нежели Сен-Морис-де-Реманс) для сосуществования обворожительно несоизмеримых миров. Мир молодости четырех мальчиков и двух девочек начинался на втором этаже, где веселые забавы, озорные проказы и непрестанные интриги и козни тайно поощрялись Леоном Юбером, консьержем, заправлявшим секретной почтой (которую маман, как предполагалось, не видела) и из чьей каморки дети могли звонить по телефону в город. Но соседствующие миры, хотя и различные между собой, часто сливались воедино во время еды, когда дети на равных, на дружеской ноге общались с министрами и политическими деятелями, изумляясь их тщетным усилиям вникнуть в тайны дипломатии и государственных дел. Поль Пэйнлеве, математик, премьер-министр и покровитель ранней авиации, величественный Леон Берард, с его необычной беарнской страстью к латинским и греческим изречениям, Даниель Винсент с жесткой щеткой черных усов, Эдуард Эриот, мэр Лиона и восходящая звезда в Радикальной социалистической партии, – все они были завсегдатаями на рю де ла Шез. Как и многие другие, слишком многочисленные, чтобы всех их назвать. Порой возвратно-поступательное движение приобретало столь интенсивный характер, что вело к комическим столкновениям, холодным поклонам и надменным прикосновениям к шляпам на лестнице.

Таковым предстал сей экстраординарный уклад жизни этого семейства перед Антуаном, впервые переступившим порог их дома во время своей учебы в Боссюэ. Сюда он снова вернулся осенью 1922 года. Наряду с четырьмя братьями – Роже, Анри, Оливье и Андре – в семье росли две дочери, младшая из которых, Луиза, как и Сент-Экзюпери, сочиняла стихи. Высокая, с темно-рыжими волосами и карими глазами, она обладала бледной прозрачной кожей, привлекавшей его внимание. Хотя она не отличалась почти безупречной красотой своей матери – черты ее лица, и особенно зубы, были слишком грубоваты, – восполняла это тем не поддающимся объяснению качеством, которое может определяться только словами «чаровница Вильморин»: очаровательной смесью воодушевления, непочтительного самомнения и ничем не сдерживаемых причуд. Жан Кокто, познакомившийся с ней дюжину лет спустя, описывал ее следующим образом: «Высокая, восхитительная девушка с хрипловатым голосом и немного угловатыми движениями школьницы… От смеха морщится кожа ее носа и поднимается деспотичная губа над ослепительными зубами… Доверчивое, совершенно простодушное, наивное, некультурное создание… Мадам Вильморин владеет красным воздушным шаром, который уносит ее от Земли и несет туда, куда она только пожелает».

Описание это, вероятно, столь же справедливо и для более молодой Лулу, с которой Сент-Экзюпери подружился в начале 20-х годов. Она не делала никаких попыток проявить мнимую эрудицию. И именно отсутствие претензий на культуру, внезапное удивление и аппетит, с которым она набрасывалась на любое открытие, удовольствие, получаемое ею от каждой новой вещи, присущая ей беззаботная непосредственность, с которой она, казалось, говорила или делала все, что приходило ей в голову в данный момент, делало ее обаяние неотразимым. Мало кто из мальчишек, познакомившись с ней, не подпал под ее чары. Сначала был сражен Бертран де Соссин, потом, в свою очередь, и Антуан де Сент-Экзюпери, хотя и обладал преимуществом более старшего возраста.

Это было, как легко догадаться, горячее ухаживание и одно из тех, на которое, к немалому удивлению ее братьев, Лулу отвечала взаимностью. Из-за отсутствия роз, для которых он был слишком беден, юноша ублажал ее одами и сонетами, которые она принимала с полагающейся благосклонностью, совсем как мадам Рекамье слушала юного Шатобриана. Серьезное заболевание бедра почти обездвижило ее, пока Антуан находился в Марокко, и даже теперь на рю де ла Шез ей приходилось проводить в постели большую часть времени. Болезнь не сказалась на ее обаянии и только подстегнула пылкое рвение ее молодых поклонников, которые пробирались наверх в ее комнату, мимо чопорных глаз мадемуазель Петерманн, ее гувернантки и дуэньи, дабы выказать свое запинающееся преклонение. Но всех влюбленных вскоре заслонил пылкий молодой Антуан. Брат Луизы позже так описывал происходившие события: «Она испытывала к нему своего рода страсть, которую можно объяснять большим обаянием, исходившим от него, и его рассказами о поэзии вообще и о своих собственных стихах». Большая часть его стихов, видимо, утеряна, но, возможно, Сент-Экзюпери намеренно уничтожил их позже, когда решительно перешел от стихов к прозе. Одно из них называлось «Город», и в нем, по воспоминаниям Анри Сегоня, ночные огни сравнивались с созвездиями.

Спеши мечтать и жить. Давно уж полдень пробил.И грозный мрак идет со склонов мощных гор.

Вот две уцелевшие строчки. «Carpe diem» Вергилия было здесь преобразовано в «Carpe somnium», а Ронсардовы «Mignonne… cueillez votre jeunesse» – в приглашение отобрать мечты у ярко светящихся склонов высокого полудня.

К недоумению ее братьев, которые не понимали, что такого она нашла в большом, неуклюжем пилоте, Луиза уступила этому поэтическому огневому валу и согласилась отдать своему «кузену» руку. Мать, не понимавшая ни слова во всем этом поэтическом пустословии, считавшая Антуана невыносимо скучным и, что намного хуже, относительно безденежным, неодобрительно смотрела на их отношения с самого начала. Но они обручились и даже объявили о помолвке официально. Мать Антуана, находящегося в затруднительном положении, послала своему влюбленному сыну для подарка невесте старую семейную реликвию – украшенное сапфиром и крошечными бриллиантами обручальное кольцо. Но подарок, тщательно и критически осмотренный братьями, помог мало, и лед, образовавшийся вокруг их отношений, не растаял. Вильморины привыкли жить на широкую ногу, а тут было ясно одно: у жениха Лулу за душой ни гроша! И что за профессия такая – пилот! Она станет женой пилота! Со всеми вытекающими неприятными последствиями, без привычных удобств и радостей. Переезжая – вот это да! – с одной нагоняющей тоску базы на другую, из одного бесцветного гарнизонного городка в другой, такой же безрадостный, по прихоти каких-то далеких и, весьма вероятно, столь же бестолковых военачальников. И это, помимо всего прочего, постоянно рискуя остаться вдовой. Ибо стоит только этому молодому велеречивому пилоту оказаться в воздухе, его ничто, похоже, не сможет обуздать. Он готов сотворить в воздухе несколько диких петель, а затем летать на бреющем полете над полями и лугами с такой скоростью, что волосы становятся дыбом даже у слушателей его рассказов! И все это лишь бы поразить, ослепить своих приятелей из отряда в Ле-Бурже, которые наблюдают за его полетом! Для Вильморинов, так же, как и для Соссинов, он относился к числу уже приговоренных к смерти. Мрачное прозвище, выдвигаемое в качестве веского довода, чуть было не оправдало себя в один из воскресных дней в начале 1923 года.