Тринадцатая рота - Николай Бораненков

Балабонцев замялся:

— Посмотреть можно, а допросить… допросить нельзя, товарищ командир.

— Как нельзя? Почему?

— Он заминирован. В карете.

— Кто заминировал? Что за чушь?

— Сам себя заминировал в целях безопасности. И к тому же пьян. А впрочем, может, и проспался. Давайте посмотрим.

Они подошли к карете, охраняемой часовым — пожилым рабочим, вооруженным винтовкой.

— Спит? — спросил Балабонцев, кивнув на карету.

— Храпит, — ответил часовой.

— Разбудить! — приказал Рубцов. Часовой забарабанил в дверь прикладом:

— Арестованный! Проснитесь! Да очнись же. В карете послышались сонное мычание человека, сладкая зевота, хруст костей и протяжное и-е-ха-ха-ха!

— Господин генерал! — постучал в оконце Балабонцев. — Вас можно на минутку?

— Чем могу быть полезен? — ответила карета.

— Имеем честь сообщить вам, что вы вместе с вашим войском захвачены в плен. Ваше дальнейшее сопротивление бессмысленно. Выходите. Сдавайтесь! Мы гарантируем вам жизнь, оружие, награды.

— Милостивый сударь, — заговорил «генерал». — Зачем уговаривать куму, если она засватана. Не тратьте даром слов. Если бы плен был раем, я бы с удовольствием поднял руки и отправился туда, но, поскольку плен всегда был адом, я лучше предпочту голодную смерть или долгое ожидание того часа, пока меня не освободят те, кому это положено.

— Фанатик. Что с ним? — отступился от кареты Балабонцев. — Под колеса мину и к богу в рай.

— Вы, сударь, как вижу, привыкли пугать, — послышалось из кареты. — А на пугало ноне и вороны хотели чихать.

Балабонцев выхватил из кобуры пистолет. Рубцов отстранил его плечом:

— Подожди, не горячись, я сам поговорю, — и, вынув из кармана темно-синих галифе коробку спичек, портсигар, протянул это через оконце в карету: Господин генерал, прошу вас, угощайтесь.

— Вот это другой разговор, — ответил человек из кареты. — За чаркой да цигаркой и упрямую сосватали.

Комбат с любопытством читал еще рекламу на карете, как в оконце повалил дымок и оттуда просунулась дегтярно-черная борода.

— С кем имею честь беседовать? Ваш чин и ранг, ибо по существующему артиклю с младшими чинами мне не положено, — сказала борода, возвратив портсигар и спички. — Претит субординация. Я, сто дивизий вправо, сто — влево, генерал! Я могу, если что, протест.

— Не беспокойтесь, — улыбнулся комбат. — Все в норме. Вашу субординацию мы не заденем даже вожжой. Прежде всего скажите, куда вы ехали?

— Этот вопрос, сударь, вам задавать бы не следовало, ибо вы сами прекрасно знаете, что на конях ездят только вперед. Стало быть, и мы ехали туда же вперед.

— Блестящий ответ, господин генерал, — похвалил комбат. — Не смею вас с этим тревожить. Еще вопрос к вам.

— Весь к вашим услугам, — пыхтя в бороду, ответил "повстанческий генерал".

— Зачем, с какой целью вы ехали? Кого искали? Кто вас послал? — высыпал сразу несколько вопросов Рубцов. «Генерал» важно выпустил дым.

— Если б я сказал вам, что ехал бесцельно, вы бы сочли меня за идиота, ибо бесцельно ездят только они, но, поскольку средь генералов нет идиотов (иначе кто бы им доверил войска), выходит, что у меня цель была. Но вот какая, вспомнить никак не могу. Не по рангу выпил, извините, заспал.

— Бросьте валять дурака, генерал! — крикнул Балабонцев. — Вы отлично знаете, куда ехали. Вы искали нас, партизан. Ну, так вы их нашли. Вы в руках партизан.

Борода пронзительно свистнула, юркнула назад и долго кашляла там и чихала. Потом в карете забулькала жидкость, звякнули кружки и раздалась команда: "Матрена, смирр-на-а! Для встречи дивизий, равняйсь!"

— Вот тебе и храбрый генерал, — сказал Балабонцев. — При одном упоминании о партизанах рассудок потерял. Вы слышите, слышите, какую околесицу понес?

Комбат подошел к Балабонцеву, протянул руку:

— Поздравляю! Горячо поздравляю с пленением очень важной персоны липового генерала.

— Товарищ комбат! Да что вы? Какая липа? Не может быть. Он же в мундире. И все о дивизиях, ста дивизиях бубнит.

— От кружки водки, товарищ Балабонцев, сто чертей в бочке наплетешь. А ну, где у вас этот личный представитель президента? Может, и тот такая же липа?

— Никак нет. Тут без осечки. Тут точненько. За этого ручаюсь головой. Жулик чистейшей воды. Мать афера. Перед Гитлером на лапках… Да вот вам доказательство, — Балабонцев протянул командиру отряда Железный крест. — Сам лично конфисковал. И плюс карета с рекламой, а на карете флаг с портретом Гитлера.

— Вот как?! Ехали даже под флагом?

— Так точно! А на флаге под косым Гитлером золотая надпись: "Поможем фюреру дойти до конца!"

— Где этот флаг?

— У меня в повозке. Разрешите принести?

— Давайте и флаг, и всю шатию-братию сюда. Свиту имею в виду.

— Вас понял. Сейчас доставлю.

Не знал, не гадал и не думал комбат Рубцов, что всю эту «шатию-братию» возглавляет старшина Бабкин. Он стоял перед ним все такой же веселый, улыбчивый, молодцеватый, с природной бесшабашной удалью и хитрецой, только не в гимнастерке старшины Красной Армии, а в черном фраке иностранного дипломата или господина, в кармане у которого по меньшей мере — миллион. А рядом с ним!.. О чудо! Не сон ли это? Не привидение ли белым днем?

Комбат потряс головой, пытаясь стряхнуть наваждение, очнуться от сна. Но не тут-то было. Никто не исчез. Став в шеренгу, как на перекличке, все они стояли перед ним. На правом фланге — старшина, на левом — ротный писарь, на середине — шеф-повар.

— Товарищ капитан! — вскинул руку к цилиндру Гуляйбабка. — Оставшаяся в тылу противника тринадцатая строительная рота двадцать шестого саперного батальона выведена в полном составе. Потери — два коня и карабин. Один человек ранен. Старшина роты Бабкин!

— Слыхали? — кивнул Балабонцев. — Вот так и со мной. Крутился, как уж. А вот это? Это что? — развернул на палке черный флаг Балабонцев. "Благотворительное единение искренней помощи сражающемуся Адольфу". И заметьте, не какой-нибудь, а искренней. Искренней помощи Адольфу! Вот она, какая штука получается. На словах одно, а на дело другое — искренняя помощь фюреру!

— Товарищ младший лейтенант, читайте лучше, — почти потребовал Гуляйбабка.

— Читал сто раз. Пусть теперь прочтет вот сам товарищ комбат. Может, я безграмотный, без очков не так прочел.

— Стойте! — поднял руку Гуляйбабка. — Коль вы ничего не поняли, дайте мне уголек или карандаш.

Старик с козьей бородкой, в котором Гуляйбабка без труда узнал проводника деда Калину, подал кусок головни.

— Разрешите штандарт, — попросил Гуляйбабка и, как только младший лейтенант и дед Калина исполнили просьбу Гуляйбабки, мазнул над буквой И в слове БЕИПСА хвостик и воскликнул:

— Читайте! Вслух читайте наш пароль и девиз.

— Бей пса! Бей пса! — раздалось вокруг. — Ай да хлопцы! Качать их! Качать!!! Комбат обнял старшину:

— Не обижайся, Иван Алексеевич. Хлопцы не знали пароль.

— Ну что вы, товарищ комбат. Ни в коем случае. А вот на деда Калину я в обиде. Ох, в какой обиде! — погрозил пальцем старшина.

— Это за что ж ты на него?

— Да как же? Объявился честно указать дорогу, а завел в болото. И паче того — карабин стащил.

— Виноват. Звиняюсь, — поклонился дед Калина. — Был такой грех. Обмишулился малошть. Возьмите свой карабинчик. Вертаю его.

Старшина подержал карабин в руках и тут же вернул его Калине:

— Возьмите, дедок. Вы настоящий партизан. Храните и бейте фашистского пса. Спасибо вам, что привели нас к своим.

Дед Калина замахал руками:

— Нет, нет. Не мне спасибо, а вот товарищу командиру. Он ведь вас давно на прицеле держал. Еще с той поры, как вы тронулись из Луцка. Только не знато было дело, кто едет в вашем хваетоне.

В карете раздался крик:

— Братцы! Да что же это? Такая радость, а вы меня… взаперти. Да откройте же. Пустите, сто полков вперед!

— Кто у вас? Что за "генерал"? — спросил комбат.

— Мой кучер Прохор. Отбывает за нарушение дисциплины трое суток гауптвахты. Сутки уже отсидел, двое осталось, а впрочем… в честь такой радости выходи, Прохор! Амнистия тебе.

Бойцы отряда подхватили прямо из кареты "генерала повстанческой армии", и, как старик ни умолял оставить его в покое, как ни кричал: "Смирно! Разойдись!", пришлось ему все же побыть в роли волейбольного мяча.

Толпа у кареты росла. Росло и ликование встретившихся после долгой разлуки строителей пограничных дотов. Не принимал в этом участия лишь Балабонцев. С грустью смотрел он на "генерала повстанческой армии" и вздыхал: "Эх, если бы это был не кучер, а в самом деле генерал!" Однако вскоре и он, послав к чертям собачьим повстанческих генералов, присоединился к общему веселью, приказал жарить кур. По курице на каждого солдата БЕИПСА, а "генералу повстанческих войск" за то, что так славно сыграл свою роль, целого гусака.