О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

Именно так и было в то утро. Минуты шли, и я видел, как лицо Зигфрида наливалось краской. Он отвечал сдавленным голосом, который постепенно превратился в крик. В конце разговора он бросил трубку на рычаг и оперся о стол, тяжело дыша.

Затем я, не веря своим глазам, увидел, как мисс Харботтл потянула на себя выдвижной ящик стола, где она обычно хранила свои бумажки. Она выловила одну из них и протянула ее Зигфриду под нос.

«Что это?» — спросила она.

Я подавил желание закрыть глаза и продолжал в ужасе глазеть на сцену. В течение нескольких секунд ничего не происходило, и Зигфрид неподвижно стоял в кабинете в напряженном молчании. Потом он изменился в лице, одним решительным взмахом вырвал бумажку из руки секретаря и начал методично рвать ее на части. Он не сказал ни слова, но, отрывая клочки, все ближе напирал на мисс Харботтл, которая вынуждена была двигать свой стул назад, пока не уперлась в стену.

Это была странная картина. Мисс Харботтл со слегка приоткрытым ртом, с крашеными кудряшками, в тревоге стоявшими дыбом, напряженно выпрямила спину, а Зигфрид с разъяренным видом в безумном исступлении продолжал рвать бумажку. Сцена закончилась тем, что Зигфрид, разорвав бумажку на мелкие кусочки, метким броском отправил ее в корзину, как заправский копьеметатель. Обрывки полетели аккуратной кучкой, как конфетти, какие-то из них упали мимо, а Зигфрид, не говоря ни слова, намотал на руку зонд и уверенным шагом вышел из комнаты.

В кухне миссис Холл развернула пакет и достала пирог, кусок печенки и гроздь восхитительных сосисок. Она бросила на меня вопросительный взгляд.

— Похоже, сегодня утром вам повезло, мистер Хэрриот.

Я откинулся на дубовый буфет.

— Да, миссис Холл, мне тоже так показалось. Наверное, очень здорово быть начальником нашей конторы, но знаете ли, жизнь помощника — это тоже неплохо.

Тристан проявляет героизм

День начинался плохо. В четыре часа утра Зигфрид поймал брата, который только что вернулся с вечеринки по случаю встречи звонарей.

Это мероприятие имело место ежегодно и начиналось с прибытия в Мойкем автобуса со звонарями местных церквей. Однако они лишь ненадолго останавливались на море, а когда не направлялись из одного паба в другой, то пили пиво из кувшинов, привезенных с собой.

Когда они под утро въехали в Дарроуби, большинство пассажиров автобуса находились в бессознательном со-стоянии. Почетный гость праздника Тристан вылез из автобуса у заднего крыльца Скелдейл-хауса. Он слабо помахал рукой, но автобус уехал, и смотрящие в пустоту лица за его окнами никак не отреагировали на его прощание. Он прокрался в сад и с ужасом увидел свет в окне комнаты Зигфрида. Бежать было некуда, и когда его попросили объяснить, где он был, он сделал несколько безуспешных попыток произнести слово «звонари».

Видя, что он попусту тратит время, Зигфрид решил приберечь свою ярость до завтрака. Тогда-то Тристан и рассказал мне все, а потом в столовую вошел его брат и накинулся на него.

Но, как обычно, больше всего досталось самому Зигфриду, который вышел из себя и охрип от крика. Через десять минут после его ухода я обнаружил, что Тристан удобно устроился в чулане Бордмана, а тот слушает его рассказ с интересом и одобрением.

Старик очень повеселел со времени приезда Тристана домой, и они оба много времени проводили в темной комнате, куда свет поступал через маленькое оконце, освещавшее ряды ржавых инструментов и карикатуры Бэрнсфадера, висевшие на стене. Комнатушка обычно была заперта, и посетителей в ней не привечали, но Тристану здесь были рады всегда.

Часто случалось так, что когда я заглядывал к ним, то видел, как Тристан затягивается очередной своей сигаретой, а Бордман рассказывает ему про свою жизнь. «Мы шесть недель были на передовой. Французы были у нас слева, а шотландцы — справа». Или так: «Бедный старина Фред — только что он стоял рядом со мной, и вдруг его не стало. Ничего от него не осталось — только пуговица от брюк».

И в то утро Тристан бойко приветствовал меня, и я в очередной раз подивился гибкости его характера и его способности ивовым прутиком сгибаться под шквалами житейских неприятностей и выпрямляться после того, как они проходили. В руке у него было два билета.

«Джим, сегодня в деревне — танцы, я тебе обещаю. Я прихвачу кое-кого из моего гарема в госпитале и прослежу, чтобы у тебя все было нормально. Но это еще не все — гляди, — он провел меня в шорную мастерскую, поднял доску в стене и достал бутылку хереса. — Нам будет чем промочить горло между танцами».

Я не стал спрашивать его о том, откуда взялись билеты и вино. Мне нравилось ходить в деревню на танцы. В битком набитом зале в одном конце играли три музыканта — пианист, скрипач и ударник, а в противоположном дамы в возрасте хлопотали вокруг закусок. Там стояли стаканы с молоком, громоздились горы сандвичей, ветчины, домашних копченостей, а также пирожных со взбитыми сливками.

В тот вечер на мой последний вызов Тристан поехал со мной, и в машине мы говорили только о танцах. Причина вызова была довольно несложной — легкое воспаление глазницы у коровы, — но ферма располагалась далеко в холмах, и, когда мы закончили, уже наступали сумерки. Я чувствовал себя прекрасно, и вечер обещал быть приятным. Мы въехали на единственную пустую улицу, мощенную серым камнем, увидели в небе последний багровый отблеск, и на землю опустилась лиловая ночь. Ветра не было, было лишь мягкое движение воздуха, который долетал до нас с тихих вересковых полей. Он был полон сладкой свежести и дарил нам смутную надежду. В воздухе стоял запах дыма от топившихся дровами каминов.

Когда мы добрались до нашего офиса, Зигфрида там не было, но на каминной полке лежала записка для Тристана. В ней говорилось: «Тристан, езжай домой. Зигфрид».

Так уже случалось и раньше, ведь в Скелдейл-хаусе не хватало всего, но особенно кроватей и одеял. Когда прибывал неожиданный гость, Тристан собирался и уезжал к матери в Бротон. Обычно он без возражений садился на поезд, но в тот вечер получилось иначе.

— О боже, — сказал он. — Видимо, вечером кто-то приезжает, и, конечно же, именно я должен исчезнуть. Чертова традиция, должен сказать! Но каково послание! Есть у меня личные дела, нет у меня дел — это неважно. О нет! Даже вопроса не ставится, а удобно ли мне? Просто — «Тристан, езжай домой». Как вежливо и продуманно, не так ли?

Вообще не в его привычках было так заводиться. Я попытался успокоить его:

— Послушай, Трисс. Может быть, мы пропустим эти танцы? Ну не последние же они.

Тристан сжал кулаки.

— Почему я должен спускать ему такое обращение со мной? — Он весь кипел от злости. — Все-таки я — человек, не так ли? У меня — своя жизнь, и я не поеду вечером в Бротон. Я собрался на танцы, значит, я пойду на танцы, черт бы меня побрал.

Слова повисли в воздухе, но меня охватило чувство тревоги.

— Минутку. А как быть с Зигфридом? Что он скажет, когда вернется и обнаружит тебя в доме?

— К черту Зигфрида! — сказал Тристан, и я оставил его в покое.

Зигфрид вернулся, когда мы переодевались на втором этаже. Я первым спустился вниз и обнаружил его сидящим у камина и погруженным в книгу. Я ничего не сказал, а просто сел рядом и стал ждать взрыва.

Через несколько минут вошел Тристан. Он тщательно перерыл свой небогатый гардероб и теперь блестяще вы

глядел в своем сером костюме с чистым воротником рубашки, тщательно выбритый и причесанный.

При взгляде на него лицо Зигфрида залила краска.

— Какого черта ты тут делаешь? Я же сказал тебе отправляться в Бротон. К нам приезжает Джо Рэмедж.

— Я не мог.

— Почему?

— Не было поездов.

— Что значит — не было поездов, черт возьми?

— А вот так — не было.

Эта перебранка пробудила во мне обычное внутреннее напряжение. Разговор принимал традиционную форму: краснолицый Зигфрид задыхался от гнева, а его брат хранил бесстрастное спокойствие, ведя оборонительный бой с мастерством, отточенным за многие годы.

Зигфрид опустился в кресло, подумал некоторое время, держа брата на прицеле своих прищуренных глаз. Красивый костюм, прилизанные волосы и начищенные ботинки, казалось, служат для него дополнительным источником раздражения.

— Хорошо, — сказал он внезапно, — может быть, это даже хорошо, что ты остался. Я хочу, чтобы ты выполнил мое поручение. Удали гематому на ухе свиньи Чарли Дента.

Это было бомбой. Про ухо свиньи Чарли Дента речи не было.

За несколько недель до этого Зигфрид сам ездил на ферму Чарли, расположенную дальше по улице в окрестностях нашего городка, чтобы осмотреть распухшее ухо. Это была обычная гематома, и единственным способом вылечить ее было вскрытие, но по какой-то причине Зигфрид не стал его делать, а отправил к ней меня на следующий день.