Отвергнутая - Лаура Паркер

Она целовала другого мужчину! Память об этом зажгла еще не совсем потухшую злость, засевшую в глубине его сознания.

— Что вы здесь делаете? — тихо спросил он, но в голосе его слышалась клокочущая ярость.

Филадельфия не ответила. Она знала, что должна что-то сказать, объяснить свое присутствие, но не могла.

Он быстро затащил ее в комнату и закрыл дверь.

У нее перехватило дыхание, когда Эдуардо вновь обернулся к ней. Она помнила Эдуардо Тавареса как красивого мужчину, но не представляла себе этой жгучей красоты мужского тела, так что ей стало стыдно даже смотреть на него. Филадельфия хотела опустить глаза, но при этом ее взгляд уперся в его широкую грудь. Его смуглая кожа была шелковистой, под ней чувствовались мускулы, когда он дышал, и два плоских шоколадного цвета соска. Она никогда раньше не видела мужчину без рубашки, и этот урок анатомии поколебал ее равновесие сильнее, чем она могла себе представить.

Она сделала шаг назад, но там для нее не было места между стеной, узкой кроватью и умывальником.

— Я не должна быть здесь. — Она произнесла эти слова так тихо, что ему понадобилось следить за ее губами, чтобы понять, что она говорит, и он понял, что вспоминает поцелуй, который она подарила Уортону. Да, она не должна быть здесь. При его нынешнем настроении она вообще не должна находиться с ним под одной крышей.

Она смущенно придержала полы своего халата.

— Я пришла предупредить вас об опасности.

Филадельфия произносила каждое слово медленно, надеясь, что так они не будут слышны за стеной.

Он не отреагировал: забыл, как она прекрасна, забыл мягкую золотистую глубину ее широко расставленных глаз, забыл, как ее рот может быть одновременно аскетически правильным и жаждать поцелуя, забыл, как скулы ее лица подчеркивают силу характера. Ее дыхание обдаст теплом его лицо, если он придвинется к ней чуточку ближе. Дрожь ее плеч вызвана не только страхом. Она наконец-то увидела в нем мужчину, и он воспользуется этим.

Эдуардо взял ее одной рукой за подбородок и приподнял его, а другой притянул к себе.

Когда он прижал ее грудь к своей, тонкий шифон ее халата словно расплавился от его горячей кожи, и она почувствовала, как жар его обнаженного тела обжег ее груди. Ощущение было такое, словно к ее нежной коже приложили горячий утюг. Она инстинктивно хотела сделать шаг назад, но отступать было некуда, потому что его руки обнимали ее, и она видела перед собой только его черные глаза на красивом лице. И она смотрела в эти глаза, когда он наклонился к ней.

— Сегодня вы целовали мальчика, — прошептал он, прижимаясь щекой к ее щеке. — А теперь поцелуйте мужчину.

Она закрыла глаза, чтобы отрешиться от сознания того, что должно произойти, но ей это не помогло. В тот момент, когда его губы коснулись ее губ, она в изумлении широко открыла глаза.

В первый момент она испытывала наслаждение от теплоты его губ на своих.

Но это было только начало. Кончиком своего языка он раздвинул ее губы, потом легонько лизнул ее язык. Повинуясь инстинкту, она последовала его примеру. Она слышала, как он застонал от наслаждения, и ощутила трепет его тела, когда он прижимал ее все крепче к себе. Осмелев, она обняла его, удивляясь ощущению его обнаженного тела. Под ее опущенными веками вспыхнул водопад звезд, летящих сквозь восхитительную тьму.

Эдуардо чувствовал, как Филадельфия сдается, в то время как его желание становилось до боли острым. Он с такой легкостью, так естественно мог положить ее на свою узкую кровать и овладеть ею, но не должен делать этого, испытывая злость и ревность. Он хотел пристыдить ее за то, что она осмелилась поцеловать Уортона в то время, как к нему относилась так, словно он не мужчина из плоти и крови. Эдуардо не рассчитывал, что она так страстно ответит на его поцелуй, — словно она хотела соблазнить его.

Он напряг всю свою волю, причинив себе почти физическую боль, и поднял голову. Ясно же, что нельзя возбудить ее страсть без того, чтобы не загореться самому, как нельзя порезать себе руку и не увидеть кровь.

Он отступил к двери, поднял щеколду.

— Идите.

Это слово прозвучало как вздох, и он нежно подтолкнул ее.

Филадельфия не верила самой себе, когда услышала, как он закрыл за ней дверь. У нее возникло ощущение нереальности происшедшего, настолько сильное, что она чуть было не поддалась искушению броситься на эту дверь и кричать, протестуя против его действий. Однако удержалась даже от того, чтобы глубоко вздохнуть.

Испытывая головокружение от изумления, от глубокого потрясения, охватившего ее, Филадельфия прислонилась к стене и закрыла глаза. Ее бросало то в жар, то в холод. Только что он держал ее в объятиях, которым, она надеялась, не будет конца. И вот она уже стоит в тишине темного коридора, прислушиваясь к громкому стуку собственного сердца.

Она на ощупь пошла вниз по лестнице на свой этаж.

И только когда уже лежала в постели, она попробовала обдумать происшедшее. Это одновременно развеселило ее и потрясло. Она поцеловала Эдуардо Тавареса, и ей это понравилось! Филадельфия дотронулась до его обнаженной спины и плеч, ощутила пульс, силу и жар его тела. Даже сейчас ее груди еще побаливают при воспоминании о том, как они прижимались к его мускулистой груди. Она будет стыдиться, чувствовать себя униженной, оскорбленной, потрясенной, но сейчас, вся еще охваченная всепоглощающей страстью, она испытывала такое возбуждение, какое не испытывала никогда в жизни.

Стоило ей закрыть глаза — и к ней возвращался каждый момент этого поцелуя.

Она не сказала ничего из того, что собиралась, но сейчас это казалось не столь важным. Утром будет достаточно времени для разговоров и сожалений. В ее голове застряла только одна мысль, что она дважды целовалась, и второй поцелуй стер в ее сознании след первого.

Филадельфия выпрямилась, когда в дверь библиотеки тихонько постучали.

— Войдите.

Горничная сказала:

— Сюда идет Акбар, мамзель.

— Tres bien[9], — ответила она как можно спокойней.

Для этой встречи она очень тщательно оделась и чувствовала себя строгой и собранной.

Дверь библиотеки тихо открылась, пропустив знакомую фигуру в индийском костюме. Фальшивая борода вновь была на месте, грим наложен. В этом обличье он выглядел совершенно другим, нежели тот мужчина, к которому она вторглась прошлой ночью, и она была ему за это благодарна. Филадельфия так много хотела ему сказать, а сейчас чувствовала, что не может. Еще вчера она сказала бы, как рада его благополучному возвращению, как начала беспокоиться за него и за себя. Но говорить все это после того, что случилось в его комнате, было слишком поспешным и, наверное, глупым. Он сейчас был так далек от того страстного мужчины, которого она обнимала ночью несколько часов назад, как Бомбей от Нью-Йорка.