Путь начинался с Урала - Михаил Фомичёв

Укрываясь от огня, захожу в дом, в котором, как оказалось, разместился медпункт первого батальона. Врач Печерский хлопочет возле окровавленного бойца.

— Много раненых?

— Около сорока человек эвакуировали в бригадный медпункт.

К дому подползают санинструктор Тоня Зубкова и минометчик Молчанов. Они волокут носилки, на которых лежит раненый. Тот просит пить.

Антонина Филипповна его уговаривает:

— Потерпи еще, милый, сейчас напою.

— Кто это?

— Гвардии рядовой Семенов. Ранен в грудь и в обе ноги.

Носилки с раненым внесли в хату, бережно опустили на солому. Лицо Семенова было бледным. Видно, боец потерял много крови. Узнав меня, он улыбнулся, тихо сказал:

— Товарищ комбриг, а все-таки мы их отогнали. Я троих отправил на тот свет, а четвертого не успел: полоснул он по мне из автомата. Ну, ничего, маленько подлечусь — и назад в бригаду.

Молча слушаю его и восхищаюсь силой духа советского солдата, его готовностью до последней капли крови, до последнего дыхания сражаться за любимую Родину.

Мотострелки, достигнув поймы реки, вынуждены были залечь: плотный огонь не давал и головы поднять. И тут я узнал неприятную весть. Увлекшись боем, начальник штаба батальона гвардии старший лейтенант Покрищук, вырвавшись вперед, оторвался от своих. Его окружили гитлеровцы, свалили и пленили. Бойцы пытались освободить офицера, но не смогли: слишком силы были неравными.

— Видите — вдоль шоссе отходит группа немцев. Там и мой начальник штаба, говорит гвардии капитан Приходько.

Я взглянул в бинокль. Фашисты торопливо удалялись на юго-восток. Что же предпринять? Подзываю командира танковой роты гвардии старшего лейтенанта М. Ф. Коротеева:

— Обстреляйте вон ту группу немцев. Там наш человек.

— Ясно.

Резко ударило орудие, и снаряд разорвался у цели. Еще несколько выстрелов. Гитлеровцы рассыпались по полю. Одни побежали к реке, а три человека спрятались под мостом на шоссе. Танкисты уложили еще несколько вражеских солдат.

К обеду бой стих. Вдруг на шоссе показался человек. Он махал нам руками. Оказалось, это был Покрищук. В то время, когда танкисты вели стрельбу, он сумел уничтожить двух гитлеровцев и убежать.

Через час-другой бой вспыхнул вновь. Я позвонил в штаб второго танкового батальона.

— Гвардии капитан Федоров слушает.

— Сосредоточьте огонь по левому флангу. Не давайте гитлеровцам выйти из леса.

Я решил взобраться на крышу дома, откуда лучше будет руководить боем. Направляюсь к лестнице. Меня окликает гвардии лейтенант Ясиновский:

— К вам корреспондент.

Передо мной стоит, держа под уздцы лошадь, невысокого роста смуглый юноша. Конь испуганно фыркает, опасливо косится по сторонам, всякий раз вздрагивает от разрывов мин и снарядов. Узнаю поэта и специального корреспондента Челябинского рабочего, его я несколько раз видел на совещаниях в штабе корпуса. Михаил Львов подает мне командировочное предписание.

Он вместе со мной поднимается на крышу дома, пристально оглядывает поле боя. Просится к танкистам:

— Хочу людей видеть непосредственно в бою.

Я отговариваю. Львов, натянув на голову шапку, спускается вниз.

— Раненых несут, я к ним. А к вам еще вернусь.

Мне видно, как поэт наклонился над раненым, оттеснил санинструктора Тамару Костину и понес с бойцом носилки. А спустя минут пятнадцать — двадцать он с автоматом в руках уже сидел на броне танка Коротеева.

Позже, когда ослабли атаки противника, Михаил Львов зашел в штаб.

— Уж больно ты храбр, корреспондент. Зачем на передовую ушел?

— Вы же не возражали. — Он присаживается возле разведчиков. До меня доносятся обрывки разговора. Соколов, улыбаясь, говорит:

— Ходим к немцам, для нас это привычное дело. Приволокли языка. Что же тут героического? — Он с трудом стягивает раскисший сапог: — Вы уж простите, посушиться надо.

У штабного домика собрались бойцы, сержанты и офицеры. А рядом, возле вырытой могилы, на плащ-накидках лежали тела павших в бою гвардейцев. Обнажив головы, воины застыли в тягостном молчании. Гвардии подполковник Богомолов со скорбью в голосе говорил о гвардии старших лейтенантах Кучме, Морозове и Яхнине, отдавших свои жизни за Родину.

Потом слово берет гвардии капитан Чирков:

— Товарищи, мне очень трудно сейчас говорить. Я потерял лучшего друга, Яхнина, с которым вместе учился в Магнитогорске. Он честно выполнил свой долг — в тяжелейших условиях доставил в бригаду боеприпасы. Но вражеская пуля не пощадила его. — Чирков смахнул слезу, повернулся к танкистам и крикнул: Смерть немецким захватчикам! Огонь!

Рядом стоявший танк послал в сторону леса один за другим три снаряда. Всполохи озарили вечерние сумерки. Снаряды гулко разорвались в расположении пехоты противника.

Когда стемнело, мы вынуждены были все имеющиеся в наличии резервы выдвинуть к реке Гнезна. За счет роты управления пополнили подразделения батальона автоматчиков, на наиболее угрожаемых участках поставили танки первого и третьего батальонов.

— А если противник атакует нас с запада, чем сможем помочь Федорову? спросил меня гвардии майор Кришталь.

— Пока ничем, пусть рассчитывает на свои силы.

В подразделениях я встречался с политработниками, коммунистами. Говорил с бойцами. И как нам ни было трудно, воины уверенно отвечали:

— Выстоим! Романувку ни за что не сдадим!

Лишь поздно вечером я возвратился в штаб. Снял разбухшие от сырости сапоги, выжал мокрые портянки. Хотел немного вздремнуть. Но едва прилег, как в штаб вошел гвардии старший сержант Виктор Колчин.

— Комкор вас просит к рации, — доложил он.

Генерал Е. Е. Белов сообщил, что штаб корпуса в 29-я гвардейская Унечская мотострелковая бригада выдвигаются для сосредоточения в районе Романува Села. Я доложил, что мы с трудом сдерживаем бешеный натиск противника. Генерал подтвердил: держаться до последнего. Просить ли подкрепления? Ведь нам уже обещали, но подвезли лишь боеприпасы. Пока раздумывал, рация замолчала.

Я возвратился на КП. Ночь, а в подвале никто не спит. Молча сидит, о чем-то задумавшись, начальник штаба Баранов. Рядом с ним, склонившись над картой, штабные офицеры Гаськов и Валеев. Тут же начальник политотдела Богомолов. Михаил Александрович вернулся из подразделений и теперь выливает из сапог воду. Он был у артиллеристов, минометчиков и автоматчиков.

— Успокоился немец, — выжимая мокрую портянку, нарушает молчание Богомолов. — Только надолго ли? — Он придвигается поближе к огню, и теперь мне хорошо видно его лицо. Богомолов осунулся, глаза запали. Ему, как и всем нам, в эти дни приходится много бывать в ротах и на батареях.