Вкушая Павлову - Д. Томас

— В их доме всем заправляет Кете, — пробормотала она; ее рука еще сжимала мою после любовных ласк; мои мысли были далеки от Бауэра. — Она ждет, как паук, готовая в любой момент наброситься на него. Она ему запрещает! Мы с тобой никогда ничего друг другу не запрещали. — Она забывает о свечах на шаббат, но суть не в этом — в главном она права. — Что за робкий хер! Все говорил о том, что хочет меня и как хочет меня, но так ни на что и не решился.

— Это было бы опасно для тебя, — проворчал я.

— Конечно! Но в моей жизни никогда не было опасности! Это меня и влекло. А охмурить импотента — это тебе не раз плюнуть!

— Но ты говорила, что никогда не собиралась с ним спать.

— Я и не собиралась. Я знала, что он на это не пойдет.

Ее лицо бледным пятном выделяется на темном континенте, имя которому — женщина; губы раздвинуты в улыбке.

— Зиги, в ту ночь, когда ты закатил истерику, я ласкала его гениталии!

— Ты — что?

Смешок.

— После того, как он поцеловал меня. Я ухватила его там внизу и начала мять. И думала: черт побери, наверное, ничего не получится. А он сказал: «Почему вы это делаете со мной, Марта?» А я ответила: «Потому что мне хочется».

Я хмыкнул:

— Просто здорово!

— Вообще-то мне показалось, что эрекция была, хоть и слабая.

— Невозможно!

— По крайней мере, я почувствовала какое-то движение. — Вздох. — Жизнь такая хрупкая! — Она отвернулась от меня. — Спокойной ночи, Зиги.

На следующую ночь она не пришла в нашу спальню. Сказала, что раздражена тем, как ясно я дал понять, что хочу ее. Мужчины такие озабоченные. «Может быть, твои сыновья сейчас умирают от ран, а у тебя на уме только секс, секс, секс!»

Вместо постели она повадилась ходить в сад. Я незаметно следовал за ней; она сидела, задумчиво глядя на звезды. Это пугало меня. Марта никогда не смотрела на звезды. Казалось, что она внезапно погрузилась в свой собственный мир, безразличный ко мне. «Я — это я, — резко сказала она однажды. — Когда я снова почувствовала желание, ты решил, что это для тебя. Нет! Это было для меня!»

Она призналась, что и в третий раз целовалась с ним. Я, наверно, уже убрался восвояси со своим биноклем, когда это случилось.

— Если бы только он согласился встретиться со мной за городом, в какой-нибудь сельской таверне, мне бы этого хватило.

— Просто поговорить?

— Ну, может быть, потом еще один или два поцелуя в его драгоценной машине.

— Ну и оставила бы его озабоченным, — заметил я. — Правда, ты бы могла… облегчить его. Если, по твоим словам, он способен к эрекции…

— В платочек. Фу, какая гадость, правда? — Она скривила рот.

— Мне это не кажется гадостью. Я бы даже назвал это полумерами. Сексуальная жизнь должна быть абсолютно свободной. Я бы не возражал.

Даже после этого упражнения в фантазировании у Марты разболелась голова.

И все же время от времени она ко мне наведывалась. Но в нашей любви не было и намека на страсть коротких до-Филипповых ночей.

Мы были похожи на Мазурские болота{115} после тех затяжных боев. И подобно тому как наши храбрые австрийские армии сражались на земле наших суеверных, пейсатых и шейлоксатых предков в Галиции, так и мы с Мартой вели войну, корни которой уходили в далекое прошлое: в наше собственное прошлое. Это была война родом из детской. Поверили вы тому, что я рассказал о ее происхождении, или нет, — а если появятся документы, «опровергающие» мою версию, вы должны иметь в виду, что семейка Бернайс поднаторела во всякого рода фальсификациях, — мы с Бауэром были для Марты dramatis personae[15], олицетворяющими прошлые конфликты и соблазнения. И у него, и у меня тоже были свои личные театры. Мой пьяный вызов ему — «Вы хотите переспать с Мартой» — был лишь выстрелом в Сараево, случайной искрой.

Мне начинало казаться, что игра стоит свеч — я готов был переносить убийственные артобстрелы ради редких сладостных передышек. Возвращение на поле битвы стало для нас обоих навязчивой идеей.

— Марти, ты когда-нибудь говорила с ним о любви?

— Только в ту ночь, когда Анна утащила тебя от нас. Я сказала ему, что это немножко похоже на детскую влюбленность. Он не понял меня и сказал: «Я вас не люблю». Я сказала, что не говорила, что люблю вас. Потом мы услышали, что к двери снова приближается Анна — она громко кашлянула, — и на этом все и кончилось.

Если я входил в тот момент, когда она одевалась к обеду, то воображал себе, что бы могло получиться, наблюдай я за тем, как она одевается на свидание с Филиппом. «Как ты думаешь, ему это понравится?» — спросила бы она, оглаживая свои панталоны. А я бы ответил: «Не сомневаюсь, что понравится». Я просто стал Мартой, которая чмокала меня в щечку на ночь перед уходом из дому для поездки с ним в «мерседес-бенце». Он приветливо махал мне; он знал, что я знаю, чем именно они собираются заниматься.

Как-то субботним вечером за партией в тарок один из моих партнеров безо всякого злого умысла упомянул Бауэра, кажется, в связи с благотворительным фондом, который тот создал для семей погибших солдат. Я упал в обморок — свалился прямо на пол. Это вызвало шумный переполох, и все решили, что такова была моя реакция на упоминание о жертвах войны. Я упал в обморок в шестой или седьмой раз в жизни. Предыдущие случаи связаны с Флиссом и Юнгом.

Англичане прорвали наш фронт во Фландрии. Осень, как у Рильке, начала колобродить для тех, у кого все еще нет дома, кто ходит вдоль пустых аллей.{116}

глава 25

Чувствую себя достаточно хорошо для того, чтобы Анна немного покатала меня по саду. На земле еще похрустывает морозная корочка; от вида почек, завязавшихся на деревьях, теплеет на сердце. Конечно, это только ремиссия. Размышляю над увиденным сном: шапка в газете, сообщающая, что новая «Куин Элизабет» после тайного перехода благополучно достигла безопасной гавани. Анна в некотором смысле — моя королева-девственница{117}, и я благодарен за ее спасение.

Но у меня возникает ощущение перехода гораздо более длительного — скажем, через Атлантику. Об английской королеве эпохи Ренессанса известно, что в ней сочетались огонь и лед. Может быть, это косвенный намек на нашу горничную, Марту, которую в преддверии войны и менопаузы непредсказуемо бросало то в страстный жар, то в холодную ярость. Можно сказать, что ее швыряло, как суденышко посреди Атлантики во время шторма, но в конце концов она достигла безопасной гавани.

Когда Анна думает, что я сплю, она садится на мой священный, почти египетский стул и читает мои невротические дневники времен войны. Узнавая, какими были отношения ее родителей в то время, она явно и зачарована, и в ужасе. Мне неловко оттого, что она это читает, и поэтому меня вроде как застопорило на сем незначительном (если не сказать стеснительном) эпизоде моей жизни, тогда как есть куда более важные события, о которых я должен рассказать. Например, об удивительном спиритическом сеансе, в котором Юнг, Ференци и я участвовали во время нашего путешествия через Атлантику; все верно: это мы повезли через океан нашу «королеву-девственницу» — психоанализ. Может быть, сейчас, думая об этом, я сплю. Время еще будет; я вернусь к этому.

А пока я должен завершить начатую историю, потому что в ней суть нашей науки. Я одновременно хотел устранить Бауэра — убить его, если понадобится, — и получить признание от Марты. Я хотел, чтобы она с глазами, полными слез, сказала: «Прости меня, но я люблю его глубоко и страстно, как никогда не любила тебя». И чтобы предоставила «вещественное доказательство» своих слов. Эта двойственность отразилась в моих дневниках, которые теперь читает Анна. Она все еще воплощенная доброта, но теперь относится ко мне чуть более сдержанно.

Из-за такой двойственности процветающие страны уничтожают себя в войнах, и потому же я отреагировал на Отто Бауэра (брата Иды) так, как я на него отреагировал. Вы прочитаете об этом через одну-две страницы, если не вмешается Сет.

Анна хочет, чтобы я прошел курс психоанализа. В Англию приехала выдающийся психоаналитик доктор Тод. Анна хочет отвезти меня к ней, но та живет в Дувре, а для меня это далековато.

глава 26

— Я так вам благодарна, что вы пришли, профессор! — встретила меня Ида в своем доме рядом с дворцом Разумовского. Вид у нее был изможденный, глаза запали — совсем как в тот день, когда отец впервые привел ее ко мне пятнадцатью годами ранее.

— Не за что. Ваш дом по пути к тому месту, где я обычно раз в неделю развлекаюсь — играю в тарок.

— Я бы и сама к вам пришла, но, по-моему, фрау профессорша не очень рада членам нашей семьи.

— Она все еще сердится на вашего отца, — сказал я, — но вы бы не почувствовали себя нежеланной гостьей.