Вернуться из ада! С победой и пленными - Александр Марков

– Уходим, – коротко бросил Мазуров.

Раненые могли передвигаться сами, но остальные помогали им идти, поддерживая под руки. Тича приходилось подталкивать, не столько заставляя его идти, сколько указывая нужное направление, точно он ослеп. То же самое происходило и с двумя его помощниками. Пленные увязались следом. Как мухи, они липли к Тичу, думая, что если будут находиться возле него, то обязательно останутся в живых, хотя еще совсем недавно они относились к профессору с недоверием.

Ворота давно открыли. Их механизмы работали прекрасно и не скрипели, потому что шестеренки периодически смазывались. На них даже не появилось еще оспинок ржавчины, будто их совсем недавно отлили на заводе.

Штурмовики не оглядывались. Не из-за того, что это плохая примета, их мало что могло испугать, даже черная кошка, перебежавшая дорогу, просто они очень спешили. Точно кто-то подталкивал их в спины, невидимый, как ветер, но его присутствие чувствовалось. Они оставляли в этом замке часть своего прошлого, бросая его, как кость голодному оскалившемуся псу, лишь бы побыстрее уйти подальше, а то он догонит и укусит.

Возле ворот ждал Ремизов, а потом их догнал Александровский. Он до самой последней секунды оставался на башне, наблюдая за обстановкой.

Площадь, ворота и мост все еще окутывали сумерки, во власти которых замок будет находиться еще как минимум два, а может и три часа.

Как только они оказались за воротами замка, прошли мост и ступили на землю, Рингартен и Рогоколь, пряча в ладонях тряпочки, незаметно подобрались сзади к пленным солдатам. Те в самое последнее мгновение почувствовали опасность, и лишь сделали попытку оглянуться, но не успели даже повернуть голов, только качнули ими в сторону, когда штурмовики зажали тряпочками их носы и рты.

Тряпочки заглушили крик, который, прорвавшись наружу, отфильтрованный тканью, превратился в хрип, затем, когда силы стали покидать пленных, – в стон, а вскоре и вовсе умолк. Тела солдат конвульсивно, как в припадке, изгибались, пытаясь вырваться, но штурмовики крепко стиснули их, зажав руками и не давая шевелиться. Это было страшное зрелище. Немцы, думая, что их душат, рефлекторно вскинули руки к шеям. Глаза у них выпучились, как от недостатка кислорода, вылезли из орбит. Потом они решили, что их отравят. Тела изогнулись в последний раз и повисли, как одежда на вешалке, но тряпочки были пропитаны не ядом, а всего лишь хлороформом. Штурмовики положили бесчувственные тела на землю. Они могли бы оставить пленных солдат в замке на площади перед донжоном, но боялись, что во время взрыва осколки камня поранят или даже убьют их. Спокойнее было бы, конечно, расстрелять этих солдат еще тогда, когда они выбрались из горящей казармы с поднятыми руками, но штурмовики не убивали тех, кто сдался в плен, а взять их с собой тоже не могли. Аэроплан и без того будет загружен почти до предела. Билеты были только для Тича и его помощников.

Тич по-прежнему напоминал сомнамбулу, и все произошедшее с солдатами не произвело на него никакого впечатления. Зато его помощников эта сцена повергла в ужас. Наверное, им показалось, что их убьют если не сейчас, то чуть позже, стоит им только подумать, что опасность уже миновала. Однако вскоре они сообразили, что солдат только усыпили, и, когда штурмовики вновь двинулись в путь, ассистенты Тича немного успокоились, но их лица, глаза и движения оставались напряженными еще очень долго.

На невысокой, не доходившей до брюк траве, как слезы или пот, проступила роса. Кожа ботинок не пропускала влагу, но они набухли и отяжелели. Прохладный ветер взбадривал, прогонял сон и служил неким подобием душа.

Их настиг звук взрыва, будто где-то неподалеку открыли бутылку шампанского, демонстративно выстрелив в небо пробкой, причем предварительно хорошенько взболтали бутылку, чтобы она наполнилась газами. К этому времени они дошли до леса. Гипнотическое воздействие замка ослабело.

Оглянувшись, штурмовики увидели, что донжон в объятьях пламени. Оно вырывалось из пустых окон, взбиралось на крышу, постепенно объедая башню и оставляя после себя только каменный скелет. Камень выстоял, но окна в некоторых местах были теперь далеки от геометрически правильных форм. Замок напоминал теперь маяк, на вершине которого горит огонь, освещая окрестности и сообщая капитанам проходящих мимо него кораблей, где их поджидают скалы и утесы. Четко выделялись зубья стен – нижняя оскаленная челюсть, а верхняя давно рассыпалась, осев пылью во внутреннем дворе. Вот почему ее было там так много.

Скорее всего, огонь не сумеет перекинуться на другие постройки и угаснет, как только в донжоне уже нечему будет гореть, а возможно, и гораздо раньше, но он обязательно уничтожит склад, лабораторию, кабинет Тича и… витраж в стене. Стекло, наверное, уже лопнуло от адского пламени, а Персифаль расплавился, так и не найдя Грааль.

Место стоянки они нашли только по ориентирам. За несколько часов дерн успел почти срастись. Корни трав переплелись. Азарову вновь пришлось воспользоваться кинжалом, чтобы разрубить их, но к помощи лопатки он прибегать не стал. Он выгребал землю ладонями, осторожно обнажая кожух рации, как делает это сапер, обнаруживший мину, при этом Азаров что-то напевал себе под нос. Остальные штурмовики, как обычно, ему не мешали. Расположившись неподалеку, они сели на траву, используя эти несколько минут для передышки. Струйки пота смыли часть краски с их лиц. Она осела грязными пятнами на воротниках курток. Дым попробовал закрасить обнажившуюся кожу, но ему удалось сделать ее лишь немного темнее. Глаза воспалились, покраснели от бессонницы, усталости и огня.

– Чего я не пойму, – сказал Александровский, – так это почему им сегодня не спалось. Что они делали в лаборатории? Впечатление такое, что нас ждали.

– Взорвать там все хотели, – предположил Рингартен. – Общество профессора опостылело, вот они и взбунтовались.

– Получается, мы им помогли? В смысле все взорвали.

– Получается, что так.

Ремизов засмеялся:

– Представляю, какие у нас были бы лица, если, захватив замок, мы выяснили, что там уже кто-то поработал. Свалили бы все на союзников.

– Точно, – кивнул Александровский.

– Разведка кулаки бы тогда кусала. Повезло, – сказал Ремизов.

– Ну я думаю, такой прыти от союзничков никто и не ожидал, – подытожил Рингартен.

У Азарова было шесть насадок – тонких металлических прутьев, из которых, вставляя один в другой, можно соорудить антенну высотой около двух метров. Но Петр сделал все гораздо проще. Он связал из тонкого металлического провода некое подобие лассо, раскрутил его над головой и забросил петлю на макушку ближайшего дерева. Ветви ухватили провод, не дали ему долететь до вершины, но, тем не менее, он повис примерно в метрах десяти над землей. Азаров не стал повторять попытку. В лучшем случае ему удалось бы улучшить свой результат метра на два-три, но для этого придется повозиться и потерять десять-пятнадцать минут драгоценного времени. Конец провода штурмовик присоединил к антенному гнезду, включил рацию и стал ждать, когда она нагреется. Лампы медленно раскалялись, немного потрескивая, как сухие ветки под ногами. Затем к этому звуку прибавился треск статических помех, когда Азаров закрутил тумблером, ощупывая пространство. Звуковой диапазон был чист. Но это вовсе не означало, что радиопереговоры никто не слушал. Немцы могли следить за эфиром. Азаров надел наушники, приложил к губам микрофон.

Он как заведенный повторял и повторял какие-то слова, смысл которых сам, наверное, уже не понимал. Кто-то вложил их ему в голову на гипнотическом сеансе, когда он спал. Петр вспоминал их, только когда прикасался к рации. Проскальзывали какие-то имена. Через какое-то время те из штурмовиков, кто слушал радиста, поняли, что он произносит имена персонажей романов Карла Мая. Было похоже, что у радиста начался бред. Он несет какую-то околесицу, пересказывает содержание книг, которые прочитал в детстве. Он говорил на немецком с легким баварским акцентом. Если его подслушивали немцы, то они могли принять его позывной за переговоры радиолюбителей, а могли и не принять. У всех частных лиц радиопередатчики изъяли еще в самом начале войны, а тот, кто не сдал его, рисковал угодить за решетку, поскольку нарушение этого приказа расценивалось как серьезное преступление и считалось, что штраф в качестве наказания в этом случае мера недостаточная.

Прошло пять минут, затем еще пять. Ответом был лишь треск помех. Он был настолько громким, что Азаров болезненно морщился. Он чувствовал, что начинает терять слух и, даже если в наушниках зазвучат голоса, он все равно не сможет разобрать их, а если снимет наушники, то товарищам надо будет кричать ему прямо в уши, чтобы он хоть что-то услышал. Петр повторял сообщение абсолютно механически.

Внешне штурмовики не проявляли беспокойства. Они лежали или сидели на траве. Казалось, они даже рады тому, что возникла небольшая задержка. Азаров чувствовал, что друзья начинают волноваться, хотя они и не выражали этого ни жестами, ни словами. Они слишком устали, чтобы напрасно тратить оставшиеся силы на пустяки. Они даже делали вид, что не слушают того, что он говорит, будто это касалось только одного Азарова.