Ольга Калашникова: «Крепостная любовь» Пушкина - Михаил Филин

Таким образом, при вторичной обработке сюжета Пушкин сделал два чрезвычайно существенных отступления от Краснопольского: мифическое существо, русалку, превратил в земную девушку и показал нам её трагическое положение. Автобиография проступила наружу. Позднее, в «Русалке», она проступает ещё отчётливее.

Как ни скуден фактический материал, который даётся перепискою Пушкина с Вяземским, — всё же на основании его можно восстановить события и обстоятельства, предшествовавшие отъезду девушки из Михайловского.

Отправляя девушку с отцом в Москву, Пушкин предполагал, что она лично «вручит» письмо Вяземскому. Но из ответа Вяземского мы видим, что случилось иначе. Очевидно, что девушка и её отец, по приезде в Москву, явились не к Вяземскому, а к своему барину, отцу Пушкина. Писал ли Пушкин также и Сергею Львовичу, неизвестно. Но несомненно, что прежде доставления письма Вяземскому Сергей Львович уже решил участь всего «семейства», назначив отца девушки управляющим в Болдино. Что это назначение состоялось до получения пушкинского письма Вяземским, видно из первой фразы ответного письма Вяземского: «Сей нас получил я твоё письмо, но живой чреватой грамоты твоей не видал, а доставлено мне оно твоим человеком. Твоя грамота едет завтра с отцом своим и семейством в Болдино, куда назначен он твоим отцом управляющим». Из этого в свою очередь видно, что письмо доставил Вяземскому отец девушки. От него же (а может быть, из какого-нибудь письма С. Л. Пушкина) Вяземский узнал и о предстоящей отправке семейства в Болдино. Однако никакого разговора с отцом девушки относительно причин переселения из Михайловского Вяземский не вёл. Он, очевидно, предполагал, что отцу девушки неизвестно, что виновник беременности — Пушкин. Это предположение Вяземского явствует из его совета Пушкину: написать «блудному тестю полу-любовное, полу-раскаятельное, полу-помещичье письмо» и «во всём ему признаться». Но Вяземский заблуждается: «признаваться» Пушкину было уже поздно, потому что «блудный тесть» всё уже знал. И не только знал, но и высказывал ко всей истории некоторое своё отношение. Видно это вот из чего.

В первом письме своём Пушкин просил Вяземского: «Приюти её (девушку. — В. X.) в Москве и дай ей денег, сколько ей понадобится». Это значит, что у самого Пушкина денег не было, на Сергея Львовича он, по обыкновению, не рассчитывал, а девушке нужны были деньги на расходы, сопряжённые с родами, которые, как предполагал Пушкин, состоятся в Москве. Но в Москве дело обернулось иначе, девушка с отцом и семейством была отправлена в Болдино — и нужда в деньгах Вяземского как будто отпала. Однако, получив письмо Вяземского и соглашаясь с его советами, Пушкин тотчас же прибавляет: «Должен ли я тебе что-нибудь или нет? отвечай. Не взял ли с тебя чего-нибудь мой человек, которого отослал я от себя за дурной тон и дурное поведение?» Вот эта-то фраза и проливает некоторый свет на то, что произошло в Михайловском. Из неё следует, что к тому моменту, когда выяснилась беременность девушки, отец её стал проявлять «дурной тон и дурное поведение» — до такой степени, что Пушкин его «отослал от себя» к непосредственному начальству — к Сергею Львовичу. Так как в задачу Пушкина не входит вообще насаждение хорошего тона среди отцовских крепостных, то, следовательно, «дурной тон» отца беременной девушки был проявлен по адресу самого Пушкина. Спрашивается, в чём это могло выразиться? Вряд ли здесь можно предположить что-нибудь иное, нежели то, что «человек» недостаточно почтительно говорил с молодым барином и недостаточно лестно квалифицировал его поступок. Что значит «дурное поведение»? Да несомненно — то, что отец девушки говорил «лишнее» при дворовых людях, может быть — скандалил, ругая Пушкина. Наконец, из того, что фраза о «дурном тоне и дурном поведении» непосредственно связана с вопросом: «Не взял ли с тебя чего-нибудь мой человек?» — можно вывести заключение, что «дурной тон» по отношению к Пушкину отчасти выражался и в требовании денег, по «тону» довольно решительном, потому что даже Вяземского Пушкин не спрашивает: «Не давая ли ты чего-нибудь моему человеку?» — а: «Не взял ли с тебя чего-нибудь мой человек?»

То, что Пушкин в своём ответе обещает следовать совету Вяземского и письмом уладить всё «дело», вовсе не значит, что Вяземский был прав, полагая, будто беременность дочери отцу неизвестна.

Пушкин понял, что Вяземский заблуждается; но дело было кончено, девушка уже отправлена в Болдино, — и Пушкин не хотел пускаться в ненужные пояснения. Во всём этом деле он оказался скуп на слова, а потому и теперь только вскользь намекнул на обстоятельства отправки девушки в цитированной фразе относительно тона и поведения её отца. Написать же отцу письмо всё равно было нужно, так как девушка оказалась при нём и требовалось, как и советовал Вяземский, «поручить ему судьбу дочери и грядущего творения». Пушкин потому-то и пишет: «воспользуюсь правами блудного зятя и грядущего барина», что письмо его после происшедшей ссоры должно было быть «полу-любовным, полу-помещичьм», в этих двух определениях оно совпадало с советом Вяземского. Но Пушкин не упоминает о намерении «во всём признаться», — ибо признаваться было уже поздно и ненужно: отец всё знал.

Таким образом, из пушкинского намёка извлекаются следующие сведения: отец девушки знал о связи дочери с Пушкиным, барина молодого не одобрял, но материальную пользу из этой связи старался извлечь; отношения его с Пушкиным обострились — и привели к разлуке поэта с возлюбленной.

Если бы Пушкин выдумал жениться на крепостной своего отца, то и она, и её отец, и «грядущее творение» были бы счастливы. Но нам нет нужды пояснять, что по условиям эпохи, семьи, состояния, по всему внутреннему несоответствию Пушкина и обитательницы его девичьей, наконец — отчасти, вероятно, и по характеру его увлечения, — такая мысль не могла даже серьёзно прийти ему в голову. И вот, эта социальная разница как коренная причина разлуки проступает в пушкинской обработке «русалочьего» сюжета с первого же момента, как природную русалку Краснопольского Пушкин заменил земною девушкой. Уже те подарки, которые делает королевич Елице, особенно то, что он даёт ей деньги, указывают на незнатное происхождение Елицы. В «Русалке» разница ещё открытее выражена тем, что возлюбленная Князя — простая Дочь Мельника.

Разлука социально неравных любовников всего чаще в литературе мотивируется браком одного из них. Такой брак является конкретной формой и выражением общественной причины, вызывающей разлуку. По отношению к любовным переживаниям героев он играет роль грубой силы, извне идущего принуждения. Согласно этой традиции, разлука Лесты и князя в опере Краснопольского мотивирована браком князя, причём неравенство социальное заменено неравенством фантастическим: от мифической русалки князь уходит к земной женщине.