Обитель снов - Андрей Гребенщиков

Володя был уверен, что машина хранится где-то совсем рядом со станцией, иначе бы одинокий путник слишком сильно рисковал, каждый раз совершая затяжные марш-броски по не самой спокойной местности. Схрон с товаром также не мог находиться далеко отсюда: машина машиной, но есть твари, которых не остановит никакое железо, даже на колесах, а водитель-одиночка слишком уязвим без огневого прикрытия.

«Ник, мне нужна эта тачка! И небольшой арсенал хороших стволов в дорогу. Обеспечь мне то и другое, и мы в расчете. Если удастся вернуться, получишь все назад, обещаю».

Вот так… Склад боеприпасов, оружейный барон, машина. Дядя, ты полон сюрпризов, буквально фонтанируешь ими! Что еще? Самолет, баллистическая ракета, подводная лодка на ходу или МЗКТ[10] с ядерной боеголовкой? «Я уже ничему не удивлюсь».

Никита подпер голову руками и немедленно погрузился в тягостные раздумья. Принять предложение Володи? Начать искать в дядиных бумагах сведения о машине и схроне? Если честно, ему хотелось обнаружить древнее транспортное средство, обнаружить и покататься, как это делал дядя. Хотя бы после его смерти немного приобщиться к тому, чем он занимался.

«Мой дядя – контрабандист и торговец оружием… А кто я? Продавец безделушек в фиктивном магазине? Хватит!»

Приняв решение, Никита тут же успокоился. Его ждет кропотливая работа над архивами, а в перерывах – записи Эль. Скучать не придется, на скуку просто не останется времени. И это, вашу гребанную матушку, круто до умопомрачения!

Глава 11

Осознание

Быть архивным кротом оказалось не так уж и круто. Ник с утра до вечера пропадал в дядином кабинете, изучая бумаги, но единственное значимое открытие он совершил в первый день – ключи от машины нашлись в закрытом ящике стола. Длинное металлическое жало с прямоугольным пластиковым набалдашником, на котором высечен непонятный символ в виде морды то ли волка, то ли волколака. Значит, Володя не соврал!

Первоначальный успех, так вдохновивший юношу, долгое время никак не хотел сменяться новыми достижениями: среди бесчисленных бумажек, испещренных вдоль и поперек цифрами, диаграммами и расчетами, ничего путного не содержалось, сплошная финансовая заумь.

Зато с дневником Эль дела обстояли с точностью до наоборот. Забавные, но совершенно не информативные девичьи переживания, которыми были заполнены последние записи, перешли, наконец, в нечто более конкретное.

– Четверка, привет! Извини, что совсем забыла о тебе… Во всем виноваты мои бесячие мужики, отец и Денис. Они что-то скрывают от меня, оба стали жутко раздражительными, слова без психов не вытянешь. Денис дома через день появляется – я уж решила, что он маромойку себе завел какую-нибудь. Хотела даже скандал с рукоприкладством закатить, но мама говорит, что отца чаще раза в неделю не видит, он круглыми сутками пропадает на Объекте, там сплошной аврал, работа в три смены, без перерывов и выходных. Значит, мой козлинушка там же пропадает. Приползает ночью чуть живой, до кровати еле добирается и тут же вырубается. С утра же сваливает на свой ненаглядный Объект еще до первых петухов… Петухи, Четверка, это птицы такие, с функцией встроенного в одно беспокойное место будильника.

Трудоголики фиговы! Со своим складом дурацким совсем из ума выжили! Я о личной жизни скоро напрочь забуду, суженый трахает работяг, которые «еле шевелятся», и «тупых» начальников участков, ́ а мне что делать? Неделя-другая, и полезу на потолок. Или поддамся на Катюхины уговоры, зависнем в какой-нибудь злачности, и там таких рогов ненаглядному наставлю, чтоб головы поднять не мог, не пробив этот самый потолок.

Но потолок жалко, потому пока держусь из последних сил.

Хоть замысловатые угрозы девушки про злачность и рога прошли мимо сознания Ника, основное было понятно: с таинственным Объектом ее отца (ну и жениха, будь он неладен) что-то происходит или вот-вот должно произойти.

Никите приходилось разрываться между архивами, гнусными в своей безнадежной муторности, и дневником Эль, где определенно намечались весьма активные подвижки. К сожалению, первостепенной задачей значился дядин автомобиль и схрон с оружием, история девушки отодвинулась на задний план. Но…

Особых «но», чтобы оправдать любопытство, у Ника не находилось: как объяснишь занудной совести и вторящему ей чувству долга, что дневник в тысячу раз познавательнее глупых бумажек с глупыми цифрами?

Компромисс, невзирая на происки внутреннего врага, именуемого добропорядочным термином «совесть», нашелся. Сначала Никита перестал дотошно, слово в слово, записывать услышанное от диктофона, затем перешел к вольному и весьма краткому пересказу, а кончилось все тем, что на бумагу теперь переносилось лишь самое важное, содержащее крохи полезной информации. Таким образом, за то куцее время, что было отведено дневнику, он, более не обремененный обязанностями писаря, прослушивал в несколько раз больше записей, чем обычно. И волки сыты, и овцы целы, что в переводе с дядиного на человеческий означало: архив на месте не стоит, и дневник изучается ударными темпами.

– Были вчера у родителей, в это время к ним офицер какой-то нагрянул. Я в родах войск полная дура, в форме не разбираюсь, но сразу видно, серьезный мужик – старый, весь седой, но суровый, ужас просто. Мой Дениска чуть не в струнку вытянулся, да и отец уважительно с ним, хоть и по имени звал, обнимал, но без панибратства, это точно. Давно не видела, чтобы батя на кого-то снизу вверх глядел, он ведь шишка еще та, с министрами за ручку здоровается, но офицер, видать, пошишковитей будет. На порядок.

Заперлись мужики в кабинете часа на три и безвылазно до вечера просидели. Только и слышно было, как военник басит – он, похоже, тихо разговаривать в принципе не умеет… Правда, как мы с мамой ни прислушивались, все равно ни слова не поняли. Я ее потом еще долго мучила, что за гость такой, но та только отмахивалась: то ли из ФСО генерал, то ли из ФАПСИ, а может, и вовсе из СВР. Ну по мне все одно, набор букв какой-то.

Дома погуглила, что за органы такие, только еще больше запуталась: охрана, разведка, связь… Да и ФАПСИ это давно расформировано. Короче, сам черт ногу сломит.

Так вот, когда мои мужики с генералом прощались, на обоих лица не было, да и сам генерал еще суровее стал, хотя дальше, казалось, некуда. Не человек, а гранитный монолит, самому себе памятник прижизненный. Но даже его, каменного, проняло, точно тебе говорю – неспокойный он был.

Такие дела… Тревожно как-то. Может, с бизнесом что не так идет? Надорвались мои на Объекте поганом, деньги кончились?

И Денис, гад такой, молчит, слова из него не вытащишь. «Все нормально, не дергайся, не приставай», вот и все отмазки. За «отстань» он еще, конечно, ответит, совсем попутал, так со мной разговаривать, но… Ох, Четверочка, не знаю я, что и думать…

Эль была права, каждая последующая запись становилась все тревожнее и тревожнее. Ее обычная веселая беззаботность исчезла без следа, а записи превратились в поток жалоб безответной Четверочке.

– Четверка, привет! Буду в тебя плакаться, хоть на жилетку ты слабо похожа. Вообще не похожа. А похожа ты на черную бездушную коробочку, которая никак не хочет пожалеть свою хозяйку!

Четверочка, мне плохо, мне страшно… Катьке хорошо, она с ровного места реветь умеет, а у меня никак не получается, хоть и очень хочется.

Денис пришел в три часа ночи, у меня нервы сдали, набросилась на него, прооралась от души… А потом смотрю, он весь бледный, белее белого, и губы дрожат мелко-мелко, будто еле сдерживается… не знаю, от чего. И меня совсем не слушает, в чем-то своем… трудно сказать, словно здесь человек, с тобой, и одновременно в другом месте, далеко-далеко отсюда!

Обнял меня, прижал к себе, и по волосам гладит, и шепчет – не мне, самому себе! – «вот и все, вот и все, вот и все».

Четверка, меня саму затрясло, от испуга зубы свело. Денис ничего не объясняет и вообще не говорит ничего, лег на кровать и как сознание потерял. Я его как только не тормошила… А потом стонать начал, во сне, да жалобно так, только что в голос не воет!

Четверка, меня такой ужас взял… Сейчас пять утра… нужно кому-то позвонить, но я до шести дотерплю. Надеюсь, дотерплю. Не хочу, как истеричка, людей посреди ночи поднимать… Надо с мамой поговорить, может, ей отец что-то сказал…

Четверка, пожалей меня, успокой, что все нормально будет, иначе за час с ума сойду…

Шестой день, предпоследний. Без аппетита поглощая легкий утренний завтрак, Ник пришел к очевидному, но совершенно неутешительному выводу: он лажает по всем фронтам, сроки практически сорваны, а результат близок к сокрушительному, позорному нулю.

Нужно срочно включать форсаж, но ни сил, ни резервов для него не осталось. Что делать? Ник не любил вопросов без ответов, но этот назойливый вопрос, похоже, обожал общество юноши и не отставал от него ни на секунду. Попросить у Володи еще времени? И что? Еще неделю просидеть над пыльными архивными папками, а потом вновь развести руками? Так дела не делаются, несолидный подход: есть срок, есть задача, есть обязательство ее решить. Есть все, кроме пути назад. Пусть продавцы плачутся, а он, достойный наследник своего непростого дядюшки, найдет выход!