Суд последней надежды - Эрл Гарднер

Это говорят все. Мы расспрашивали его о фактах, имевших отношение к делу, об обстоятельствах, которые как-то могли бы помочь нам, искали какую-то зацепку, чтобы начать расследование.

Нам так ничего и не удалось найти. В нашем распоряжении были лишь слова Луиса Гросса, осужденного на пожизненное заключение за убийство добропорядочного гражданина. Не представлялось никакой возможности проанализировать и протокол судебного заседания, ибо все стенографические записи его исчезли.

Мы отправились звонить рабби Сперке.

Рабби Иешуа С. Сперка из детройтской синагоги Бнай Давид был одним из самых занятых людей, которых мне доводилось встречать в жизни. Он не только занимался делами синагоги, но и в дополнение к ним добровольно исполнял обязанности священнослужителя среди заключенных иудейского вероисповедания в мичиганских тюрьмах — не стоит забывать, что государственная тюрьма в южном Мичигане в Джексоне — самое большое исправительное заведение в Соединенных Штатах, а может быть, и в мире.

Рабби мы нашли в синагоге. После этой первой встречи состоялось несколько других, которые проходили у него в доме.

То была моя первая встреча с раввином. В первый раз я увидел человека иудейского вероисповедания, который нес духовное утешение осужденным. Визит к нему домой произвел на меня неизгладимое впечатление.

Практически беспрерывно звонил телефон. Постоянно приходили самые разные люди. Нетрудно было увидеть, что каждая минута времени рабби была посвящена его обязанностям. Тем не менее, в нем не было ни следа напряжения или нетерпения, он не нервничал, а относился ко всему происходящему с вежливой терпимостью.

Думаю, что именно это так запало мне в память.

Другое, что бросилось мне в глаза, — очень добрые взаимоотношения и помощь друг другу в этом еврейском доме. Когда я сказал об этом, рабби заверил меня, что такой дом не исключение, что просто раньше мне не представлялась возможность увидеть закулисную жизнь еврейского дома.

И в самом деле, мне никогда не приходилось бывать в доме, в котором так явно чувствовалась бы атмосфера любви и взаимной симпатии. Семья действовала как один человек, когда возникала необходимость в помощи. В дисциплине, как мы привыкли понимать это слово, не было необходимости. Веселые дети охотно слушались своих родителей и домашних. Атмосфера этого дома была пронизана духом доброй терпимости, с которой воспринимались все сложности жизни.

Только в одном единственном случае рабби позволил себе нетерпимость, когда ответил на прямой вопрос с моей стороны. Сдерживая себя, он рассказывал о первом погроме, который ему довелось видеть. Он был школьником в Варшаве, и по кварталу, в котором он жил, пронесся слух, что туда идет толпа погромщиков-антисемитов с дубинками и камнями.

Он запомнил звуки, раздававшиеся по всей округе, когда захлопывались ставни и закрывались двери. Звуки эти сливались в приглушенный гул, говорящий о приближении толпы.

И потом рабби стал рассказывать об актах насилия, вдохновленных расовой и религиозной нетерпимостью, которые правительство и партия, стоявшая у власти, не только не пресекали, но и поддерживали.

Было что-то предельно ужасное в мыслях о жестоком преследовании сторонников другой религии, пока я сидел в теплой дружелюбной атмосфере этого дома, слушая, как рабби мягко и спокойно, без раздражения и гнева и даже не осуждая, приводит факты физического насилия над представителями другой крови и религии; мне стало стыдно за современную цивилизацию, которая позволяет существовать таким проявлениям.

Я читал, конечно, о гитлеровских зверствах, которые вызывали у меня крайнее отвращение. Но они совершались во время войны по указаниям полусумасшедшего маньяка, и моей страны, моего дома они не коснулись. Одна лишь мысль о том, что столь добрые и расположенные к окружающим люди, как эта семья, могут быть объектами преследований только из-за их религии, вызывала у меня ужас и возмущение.

Увидев мою реакцию, рабби Сперка поспешил заверить меня, что в нашей стране нет ничего подобного. Конечно, признал он, определенные проблемы существуют — в основном психологические. Детям необходимо внушать гордость за то, что они евреи. Личность должна быть чужда высокомерия и надменности, но она должна быть пронизана спокойной уверенностью в себе, которая помогает избавиться от комплекса неполноценности даже под градом насмешек со стороны соучеников. Да, порой от этого никуда не деться, но и к этой стороне жизни надо относиться как к данности. Да, это нечто вроде морального террора, но с ним можно бороться, чтобы он не деформировал личность ребенка. Это главное, о чем надо заботиться.

Затем рабби Сперка сменил тему и мы заговорили о других вещах.

Слушая бесконечные телефонные разговоры, прерывавшиеся стуком в дверь посетителей, явившихся на назначенные встречи, а за дверями наблюдая уже ждущих своей очереди других посетителей, я спросил рабби Сперку, как ему удается избежать нервного истощения при таком ритме жизни. Я сказал ему, что у меня тоже достаточно напряженная работа, но порой нервы у меня просто не выдерживают.

Улыбнувшись, он сказал:

— Если бы вам пришлось дарить духовное успокоение людям, которые нуждаются в поддержке, вы бы поняли, что это не связано с нервным напряжением.

Я никогда не уходил из дома рабби Сперки, не преисполнившись веры в мир и в человека. Общаясь с ним, я видел, с какой предельной серьезностью он относится к своим обязанностям.

Может быть, потому я рассказываю столь подробно о своем знакомстве с рабби Сперкой, что временами меня посещает смутное ощущение, что и в нашей стране может быть взрыхлена почва, на которой взойдут ростки религиозной нетерпимости.

Мы должны бдительно следить за тем, чтобы никакому безумцу в нашей стране не пришло в голову извлечь политические блага из посевов злобы и предрассудков. Именно поэтому я попытался рассказать о рабби Сперке, после того как я познакомился с ним и лучше узнал его.

Рабби Сперка был убежден, что дело Луиса Гросса нуждается в дополнительном расследовании. Мы было решили, что предыдущая биография Гросса делает шансы на его защиту весьма сомнительными, но рабби Сперка стал терпеливо доказывать нам, что человек не может вечно нести груз вины за прошлые грехи, за которые он уже отбыл наказание.

Луис Гросс уже отбыл в тюрьме пятнадцать лет за убийство. Если убийства он не совершал, истина должна была появиться на свет.

Я попытался объяснить, что начать расследование практически невозможно, но рабби, терпеливо улыбнувшись, напомнил, что истина на нашей стороне, и как бы долго не длились ее поиски, она восторжествует. Он в этом убежден.

В разговоре с Гарри Стигером рабби Сперка придерживался той же линии и в конце концов сказал, что несмотря на энтузиазм, с которым мы, расследователи, относимся к своему детищу — Суду Последней Надежды — он думает, что мы сами не понимаем его важности и пределов роста. Он от всей души хотел бы дать нам понять: то, что мы делаем — это самая важная работа, это труд во имя справедливости, во имя права. Он отнюдь не относится к числу непрактичных мечтателей и созерцателей; он совершенно четко и ясно воспринимает действительность и уверен, что нам будет сопутствовать успех потому, что люди изголодались по такого рода вещам.

Вот так, как бы мы ему ни сопротивлялись, рабби Сперка пробудил в нас веру в то, что «должно что-то произойти», и мы начали широкое развернутое расследование дела Луиса Гросса. Прошло пятнадцать лет после приговора, и все документы по делу давно испарились.

Мы выяснили, что в июне 1943 года Луис Гросс подавал в мичиганский суд прошение об освобождении. Мы выяснили по записям, как была оценена эта странная ситуация:

Судья: — Теперь мне стало ясно, что вы тщательно искали записи, стенографические записи, и вы обнаружили, что стенографические заметки мистера Гарри Кенуорта, который был официальным стенографом при допросе мистера Гросса и в том же качестве стенографировал заседания суда, и в Хайленд-парке и у прокурора,— что все эти документы также исчезли.

М-р де Курси: — Совершенно верно, ваша честь.

Судья: — И наш мистер Робсон был тогда секретарем суда.

М-р де Курси: — Это верно. Номер прокурорского досье, в котором содержались протоколы допросов Гросса, был А-1758. Из ящика, в котором хранились все дела того времени, исчезло только это досье, а также блокнот с записями мистера Кенуорта, числившийся под номером 196.

Судья: — Мне были представлены все записи, которые мистер Робсон вел в этом суде, и я лично просмотрел их. Все стенографические заметки того года на месте, исключая материалы по делу Гросса, которые были аккуратно изъяты, для чего надо было внимательно просмотреть все документы в суде и в конторе прокурора, а также во Дворце правосудия в Хайленд-парке. Исчезли не только протоколы, но и все заявления и показания, и даже судебное дело вместе с обложкой было похищено.