Лапландия. Карелия. Россия - Матиас Александр Кастрен

выплюнула. Она повторила это несколько раз без всяких заклинаний, болтая, напротив, во все продолжение этой смешной операции о предметах, со­вершенно посторонних. Больше я ничего не могу сказать о колдовстве русских лопарей, потому что не был в тех мес­тах, где по преимуществу им занимаются, да и сам язык их был мне слишком мало известен.

Еще несколько слов о характере русских лопарей. Он почти одинаков для всей Лапландии, его можно сравнить с ручьем, воды которого текут так тихо, что и не увидишь их движения. Встретится ли какое-нибудь большое пре­пятствие — ручей сворачивает тихохонько в сторону и все-таки достигает наконец цели. Таков характер лопаря: тих, мирен, уступчив. Любимое его слово — мир; миром он встре­чает вас, миром и провожает; мир для него все. Он любит мир, как мать любит вскормленное ею дитя. В одной из саг говорится, что в лапландской земле в высшей степени все голо, бедно и гадко, но что в глубине ее скрывается много золота. И в самом деле, что же может быть драго­ценнее миролюбия, которым лопарь наделен так щедро? Лишенный большей части наслаждений жизнью, окружен­ный суровой, непреодолимой природой, обреченный на нищету и лишения, он одарен завидной способностью пе­реносить все труды и бедствия с ненарушимым спокой­ствием. Для своего благосостояния он требует только од­ного — чтобы не мешали ему пользоваться его небольшим достоянием, не трогали старинные обычаи, не возмущали его мирного спокойствия. Неприязненная природа застав­ляет его много хлопотать и трудиться, но затем он охотно предается тихой, по собственной его терминологии, мир­ной жизни. Заранее обдуманные планы, тонкие расчеты и вообще всякая внешняя деятельность противны ему, он любит жить, погрузясь в созерцание религиозных и дру­гих предметов, не выходящих из пределов его маленького круга. Уже и из этого можно видеть, что финский тип отражается и лапландским народным характером. В сущ­ности, и финн одарен такой же мирной, тихой, сговорчи­вой натурой. Уступчивый в безделицах, он делается, одна­ко ж, героем, когда коснутся чего-нибудь, по его мнению, важного. Точно так же и лопарь доходит иногда до край­него упорства, но тут он легко утрачивает спокойную об­думанность, которая никогда не оставляет более мужествен­ного финна. Обращенная внутрь душевная деятельность, спокойная созерцательность сродни обоим, но у лопаря она мельче. У обоих в глубине их замкнутого характера скры­вается порядочная доля хитрости и осторожности или не­доверчивости — свойства, развитые, однако ж, по преиму­ществу у лопаря. Далее, и в лопаре заметен довольно рез­кий оттенок уныния, характеризующего финнов и вообще все финское племя, но не того глубокого уныния, которое беспощадно грызет финна, которое прозвано даже финс­ким героизмом. Унылость лопаря проявляется обыкновен­но в виде внешнего удручения. Вообще кажется, будто ло­парь — слабейший брат финна и родился весь в мать, тог­да как финн — в отца. Таков характер и русских лопарей во многих более отдаленных местностях, но в деревнях на большой Мурманской дороге он начал уже сильно изме­няться. Внутреннее довольство перешло во внешнюю бес­смысленную веселость, мирная созерцательность замени­лась практическим расчетом, тихое спокойствие — неуме­стной суетливостью. Тут вы не найдете ни мягкосердия, ни радушия, которыми отличаются другие лопари. Тор­говля и беспрестанные столкновения с русскими и с каре­лами вывели их из природного состояния невинности. В особенности сильно подействовало на них влияние первых. В кругу русских узнаешь всегда молчаливого, спокойного лопаря, но в сношении с другими лопарями он кажется русским. По-русски он говорит почти так же хорошо, как на своем родном языке, и по недостатку собственных пе­сен любит отвести иногда душу русской песнью. По вос­кресеньям, даже в самые холодные зимние дни, он играет в снежки (Ballspiel) или развлекается другими русскими забавами. Даже в домашней жизни его — все русские обы­чаи, не говоря уже об одежде. Все, что мы сказали о весе­лости их, о деятельности, о торговом духе и т.д., — все это следствие русского влияния. Можно почти наверное ска­зать, что русские лопари рано или поздно совершенно со­льются с русским народом, тем более что у них нет даже собственного книжного языка. Малочисленность их под­тверждает еще более это предположение. По сведениям, доставленным мне в Коле исправником^ число русских лопарей не превышает 1844 душ.

Мне следовало бы, может быть, прибавить несколько замечаний о языке русских лопарей, но пора уже подумать и об отъезде. Итак, без дальнейших околичностей и не сво­рачивая никуда, пустимся в путь за 150 верст в Колу. Не обращая особенного внимания на то, что наши олени уве­шены колокольчиками, бубенчиками и множеством пест­рой сбруи, не могу, однако ж, не обратить его на погоду, так важную для путешествующего по Лапландии, а потому скажу, что первое марта был даже и в Лапландии необык­новенно неприязненный день. Но нам стыдно было жало­ваться, потому что тому же подвергалось и новорожденное дитя, которое везли в Гиперборейский город для крещения. Конечно, у груди матери было теплее, чем в открытом керисе, но, несмотря на то, что и мы были некоторым образом младенцами в лапландском мире, мы сбрасывали с себя гру­ды снега довольно бодро: нас утешали прекрасные олени и быстрая езда на них, которой русские лопари отличаются. Две первые мили мы просто пролетели. Дорога, насколько позволяли рассмотреть сумерки и хлопья снега, шла все лесом. Вскоре добрались мы до большого озера Нуот (Nuotjäyri), проехали по нему две мили, затем вышли на берег и расположились ночевать у огня подле большого сне­гового сугроба. Любопытно видеть, как быстро русский ло­парь разводит огонь: нащипает несколько лучин, сломит несколько сучьев, расколет два-три чурбана, уставит и уло­жит все это вокруг смолистого пня, и огонь готов. Конечно, такой огонь годится только для раскуривания трубки или для растаивания снега на питье, да ему, закутанному в оле­ньи и овечьи шкуры, ничего больше и не надобно. Энарский лопарь хлопочет о нем гораздо более, и потому он го­раздо лучше, хотя все-таки не сравняется с финским огнем. Горный лопарь совсем не разводит огня. Набредет он вече­ром на хорошую паству для оленей, он вырывает яму в суг­робе снега и спит в ней спокойно до утра. Это даже предпоч­тительнее плохого огня; в хорошей лапландской шубе, на­тянув ее на голову, вынув руки из рукавов и спрятав их под шубу, можно провести зимнюю ночь и в горах довольно сносно. Близ огня же, даже и весьма плохого, трудно удер­жаться, чтоб не снять тяжелую шубу, и ночью просыпа­ешься промерзлый, иногда занесенный снегом, хочешь по­греться у огня — огонь погас. Раздуваешь его снова, снова укладываешься и засыпаешь, чтобы через несколько вре­мени