Элвис Пресли: Реванш Юга - Даншен Себастьян

Одержимость внешними признаками богатства побудила его подарить машину своей матери, хотя та не умела водить. При этом Элвис способствовал превращению автомобиля в универсальный символ преуспеяния и современности. Его невообразимая популярность породила феномен подражания, жертвами которого стали подростки. Задолго до того, как в школьных дворах начнут похваляться друг перед другом «фирмой», копируя рэперов, Элвис незаметно для себя спровоцировал похожий процесс, подталкивая современников следовать его пристрастиям в одежде или еде.

В американских школах (и не только) забили тревогу, поскольку все больше учеников начали отпускать баки и отращивать коки; в 1957 году ежегодный съезд директоров школ даже принял рекомендацию о запрете джинсов, набриолиненных коков и пластинок Элвиса в стенах учебных заведений. Параллельно торговцы сэндвичами предлагали «Элвис-бургеры» и «Хаунд-доги», поскольку популярный певец был поклонником новой моды на фастфуд.

Еще в большей степени его влияние проявилось в области торговли гитарами: в несколько месяцев продажи резко возросли. За исключением блюза и кантри, которые и так уже уделяли этому инструменту важное место, гитара в основном оставалась второстепенным средством аккомпанемента в мире эстрады, пока «Мартин» Элвиса, превращенный в секс-символ, не стал воплощением гламура, предметом, с которым можно обращаться то ласково, то грубо, в зависимости от настроения. Для гитары начался полувековой период безраздельного царствования: по данным Американской музыкальной конференции, с 1956 по 1966 год количество гитаристов в США увеличилось вчетверо — с 2,5 до 10 миллионов.

Однако Пресли был не первой суперзвездой, навязавшей свой имидж миру американской эстрады. В период между двумя войнами домохозяйки сохли по Бингу Кросби, а Фрэнк Синатра первым сыграл на эмоциональности девочек-подростков, вызывая у них такую же истерическую реакцию в начале сороковых годов. Но в отличие от своих предшественников и даже чинного Пэта Буна, остававшегося его главным соперником в середине пятидесятых, Элвис строил свою репутацию на двусмысленности и провокации, став рупором поколения, стремящегося перетряхнуть схемы поведения, которые навязывало ему общество.

Этот неосознанный бунт («Когда я пою рок-н-ролл, я закрываю глаза и дергаю ногами, не чувствуя этого, но в этом нет ничего плохого», — заявил он одному журналисту) вызвал яростную реакцию, и не только среди закоснелых консерваторов. За редким исключением, родители с большим недоверием относились к этому певцу, вчерашнему подростку, который попирал спасительные ценности трудолюбия и денег своим вызывающим богатством и предполагаемым нахальством.

Американское общество потребления запуталось: появление и поощрение покупательной способности подростков, двигатель экономического прогресса в эру Эйзенхауэра, как оказалось, сопровождались возрастающей автономией и сексуальным раскрепощением новых поколений. Как и положено в стране, где секс тем больше занимает умы, чем меньше о нем принято говорить, нарочитая беззастенчивость Пресли в плане всего, что связано с отношениями между мальчиками и девочками, рассматривалась как недопустимая агрессия. Не стремясь к этому, Элвис принял на себя роль секс-звезды, как будто подтверждая теории о подавляемой юношеской сексуальности, высказываемые Вильгельмом Райхом, причем как раз в тот момент, когда Америка, уязвленная речами психоаналитика, вознамерилась обуздать его и заключила в федеральную тюрьму, откуда он уже не выйдет.

Элвис был неудобен тем, что сочетал в себе раскрепощенность и процветание, и его хулители считали хорошим тоном обличать его вульгарность и безнравственность. Его странное имя было удобной мишенью для каламбуров, и те, чей взор оскорбляли его красноречивые движения бедрами, быстро подхватили выражение «Elvis the Pelvis[5]», выдуманное одним журналистом из Джексона, штат Миссисипи, которое ужасно не нравилось самому Пресли. «Мне не нравится, когда меня называют Elvis the Pelvis. Мне это кажется ребячеством со стороны взрослых», — заявил он в одном интервью, непосредственно причисляя себя к подросткам. Такая позиция только усилила его влияние на самых юных, усугубив нарастающий антагонизм между родителями и детьми. Нападая на Элвиса, самые узколобые метили в эмансипацию молодежи.

Из-за своего южнопролетарского происхождения Пресли был в глазах американских консерваторов воплощением деградации. Интеллектуальный Север традиционно посматривал на Юг свысока, а тем более на его низшие классы, тогда как элита бывших конфедератов видела в «белом отребье» главную причину своего упадка; ничего удивительного, что внезапное превращение «белого бедняка» в звезду заставило ощетиниться от злобы всех, кто еще смотрел на послевоенную Америку сквозь призму прошлого. Зато нарождающаяся провинциальная мелкая буржуазия радовалась успеху артиста, видя в нем своего: феномен Пресли стал в ее глазах осуществлением двухсотлетних чаяний, когда основатели республики гарантировали самым ничтожным те же шансы на успех, что и элите.

К этому ключевому конфликту, в котором Юг вернул себе часть наследственных прав, погребенных под обломками Гражданской войны, добавилась расовая проблема, поскольку вопрос об отношениях между общинами вступил в решающую стадию. После постепенной отмены расовой сегрегации в вооруженных силах, вырванной с боем во время войны в Корее, афроамериканцы одержали важную победу в 1954 году, когда все различия по расовому признаку в государственных школах были объявлены противоречащими конституции. Этот важный прорыв положил начало долгой борьбе за окончательную отмену на Юге «законов Джима Кроу»[6]. Борьба за гражданские права негров приняла конкретные формы, когда одна рабочая девушка из Монтгомери, штат Алабама, отказалась уступить свое место в автобусе белому пассажиру. В 1956 году появление феномена Пресли, символизировавшего собой толерантный Юг, устремленный в будущее, совпало с забастовкой общественного транспорта в Монтгомери по призыву харизматического молодого пастора — Мартина Лютера Кинга-младшего.

Не стоит удивляться, что устаревающая система, почувствовав угрозу от слияния молодежи обеих общин на почве общих музыкальных пристрастий, отреагировала крайне резко. «Помогите нам спасти молодую Америку: НЕ ПОКУПАЙТЕ НЕГРИТЯНСКИЕ ПЛАСТИНКИ! (Если вы отказываетесь обслуживать негров в вашем заведении, не помещайте негритянские пластинки в ваш музыкальный аппарат.) Вопли, дурацкие слова и дикие ритмы с этих пластинок подрывают нравственность белой американской молодежи. <…> Не позволяйте вашим детям покупать и слушать негритянскую музыку» — значилось водной из листовок той эпохи, весьма показательных в плане вскрывшихся антагонизмов.

В это же время в журнале «Лук» поместили статью, в которой Элвиса изобразили законченным идиотом с Юга, одержимым своим либидо. «На сцене он извивается, вытирает себе нос и улыбается вульгарнейшим образом, — пишет журналист и приводит слова Элвиса, напирая на его южный акцент: — „Без моей левой ноги я бы гроша ломаного не стоил“». Еще в большей степени, чем слова его песен, недвусмысленные покачивания Элвиса на сцене вызывали возмущение родителей, которые видели в этом приверженность к мнимой вульгарности негритянской музыки. «У белых подростков была странная манера танцевать, не двигая тазом. Танцевать, не шевеля бедрами, не имеет смысла», — объяснял певец ритм-энд-блюза Хэнк Баллард, создатель твиста, подчеркивая культурные различия в самой сердцевине черно-белой Америки.

Обличать непристойность Пресли, возмущаться его манерой утверждать свою сексуальность стало своего рода актом сопротивления среди сторонников южного апартеида, чье неприятие расового смешения в любой форме основывалось на сексуальных домыслах, возникших в одно время с нетерпимостью; объединяя в одно целое музыкальный стиль и чувственность, выставляя Элвиса «дервишем, крутящим своим половым органом» (по выражению одного нью-йоркского пастора), сравнивая его музыку с «чудовищным извращением наихудших танцев оплодотворения, какие исполняют в Африке под тамтамы», цензоры уподобляли молодого певца расистскому стереотипу похотливого негра, который уже давно укоренился в Америке.