Энигмастер Мария Тимофеева - Евгений Филенко

– Ну не в среднем же роде было адресоваться, – пожал плечами Леденец. – Тогда бы он точно угорел от смеха.

– А может быть, он был рад тому, – предположила Маша, – что его хотя бы кто-то услышал. Но что мы напишем в заключении? Что «Луч III» вернули домой привидения?

– Ничего мы не будем писать, – сказал Пармезан. – От имени Тезауруса изложим свою позицию руководству спецкомиссии, персонально доктору Канделяну. А уж в каких формулировках они приобщат ее к своим отчетам, не наша забота…

– Стаська просила передать, – внезапно встрепенулся Леденец. – Насчет твоего значка. Это эмотикон, обозначающий улыбку. Примитивное изображение, составленное из знаков пунктуации. Еще их называли «смайликами». Эмотиконы вышли из употребления очень давно, но экипаж «Луча» должен был о них помнить. Этой улыбкой привидение хотело обратить на себя твое внимание.

– Квантовые матрицы, – сказал Пармезан с большим сарказмом.

– Но почему тогда мне так грустно? – спросила Маша и шмыгнула носом.

– Потому что ты любишь поплакать над печальным и возвышенным, – объяснил Леденец.

– Ты не знаешь, каково это, – расстроенно сказала Маша, – говорить с человеком, которого уже нет в живых. Там, на звездолете, было еще сносно. А сейчас я вспоминаю, и у меня разрывается сердце.

– Они были герои, – сказал Пармезан очень серьезно. – Это сейчас все лезут в Галактику, как в собственный чулан. Ни тебе уважения, ни трепета. Сел и полетел! А в прежнее время для дальней экспедиции отбирали людей с особыми качествами. Самых умных, самых смелых, самых жестких. Героем и при жизни-то быть непросто. А попробуй стать героем после смерти!

– Я бы не смогла, – призналась Маша.

– Тебе это и не нужно, – сказал Пармезан почти ласково, – пока у тебя есть мы.

– Зато из тебя получилась бы недурная Дама-в-Розовом! – фыркнул Леденец.

– Ты циник, – констатировала Маша с огорчением. – Меня окружают сплошные садисты и циники.

– Цинизм, – авторитетно заявил Леденец, – это способность смеяться над тем, над чем другие проливают слезы.

– Это не цинизм, – проворчал Пармезан, – а неадекватные реакции.

– Глупости, – сердито сказала Маша. – Я так не хочу.

– А как ты хочешь? – спросил Леденец с интересом.

– Я всегда буду плакать над печальным, – обещала Маша. – И смеяться над веселым.

– С годами все мы будем меньше плакать, – с неожиданной философичностью промолвил Пармезан. – И меньше смеяться. И никакой это будет не цинизм, а житейская мудрость.

– Так я тоже не хочу, – расстроилась Маша. – Неужели это неизбежно?

– Конечно, – подтвердил Пармезан. – Рано или поздно мы повзрослеем. Даже Леденец, как ни странно это звучит. Увы… Но оставим лирику. Приготовься, Машечка, к последнему испытанию.

– Хорошо, – вздохнула та, промокая глаза краешком покрывала. – А потом вы меня отпустите?

– Отпустим, – заверил Пармезан. – Дадим тебе вкусного снотворного. Ты проспишь сутки, как сурок, и проснешься совершенно здоровая. По крайней мере, так мне обещал доктор. Приступай, Артем.

Леденец распахнул стоявший все это время у него под ногами черный саквояж. Оттуда был извлечен на свет некий прибор. напоминавший шапочку, сплетенную из белых и розовых бусин. Пармезан, шепча успокоительные мантры, бережно приподнял Машину голову с подушки, а Леденец с громадной осторожностью закрепил на ней шапочку.

– Мы снимем копию твоей зрительной памяти, – сказал он с энтузиазмом. – Полюбуемся на твое привидение.

– Подождите, – вдруг сказала Маша. – Тёма, можешь оказать мне услугу?

– Даже две, – хмыкнул тот. – А то и три!

– Кто-то в мое отсутствие приносит в это помещение цветы, – пояснила Маша. – У меня есть подозрения, но я хотела бы их проверить.

– Я могу скопировать информацию с системы видеонаблюдения в коридоре, – предложил Леденец. – Но это займет какое-то время.

– Можно поступить проще, – сказал Пармезан, понизив голос. – Отключить датчики присутствия. Злоумышленник… вернее, добродей – подумает, что Маша отлучилась по своим делам. Он воспользуется мастер-ключом, и мы застигнем его на месте преступления… вернее, доброго деяния.

– Не слишком ли жестоко? – усомнилась Маша.

– Ничего, – злорадно сказал Леденец. – Вторгаться в чужое жилище, хотя бы с самыми прекрасными намерениями, тоже не здорово.

– И я не заметил среди персонала станции «Фива» чересчур чувствительных натур, – добавил Пармезан. – Сделает вид, что ошибся дверью, извинится и уйдет.

Леденец, которому идея как-то сразу пришлась по душе, уже копался под снятой панелью в ячейках системы внутреннего комфорта.

– Вот и все, – объявил он. – Теперь нас здесь нет. Хотя и на этот эксперимент потребуется время…

Он не успел закончить.

Дверь бесшумно отошла.

– Ой, – растерянно пискнула Маша.

На пороге каюты стоял доктор Корнеев.

Покуда тянулась немая сцена, лицо его меняло цвет с естественного на раздраженно-багровый, затем на обескураженно-белый и наконец пошло беспорядочными пятнами.

– Э-э… м-м-мм… – сипло сказал доктор Корнеев, утратив всякие наклонности к обычным своим агрессивным манерам.

– Наверное, вы ошиблись дверью, – участливо подсказал Пармезан.

– И хотите извиниться и уйти, – с серьезным видом добавил Леденец.

– М-м-м… да, – выдавил наконец Корнеев.

– Цветы отдайте, – ядовито сказал Леденец.

На сей раз Корнеев интенсивно покраснел. Он сделал несколько шагов и неловко сунул букетик полевых колокольчиков в протянутую навстречу слабую Машину руку.

– Это вам, – буркнул он стеснительно. – Выздоравливайте, госпожа энигмастер.

И удалился, ступая подчеркнуто твердо. Дверь за ним закрылась.

– Я даже не ревную, – проронил Леденец после продолжительной паузы.

– А я никогда не узнаю, где он берет цветы на орбите Юпитера, – сказала Маша разочарованно.

– Но, кажется, это не тот, на кого пало твое подозрение, – прозорливо отметил Пармезан.

– У меня серьезные вопросы к собственной интуиции, – с горестной усмешкой сказала Маша. – О-о-ох… Приступай же, Тёма.

– А ты, пока я работаю, думай о чем-нибудь легком и отвлеченном, – ласково сказал Леденец. – Например, о белой обезьяне…

– Ни за что! – из последних сил выкрикнула Маша. – Балрогов тоже не предлагать!

Сильная мотивация

Смутную враждебность Вселенной, грозящей тебе со всех сторон, воспринимаешь как некое правило – понять ее все равно не можешь. До самого последнего дня. Нет слитности. Есть противостояние. Придется постоять за себя.