100 великих тайн Древнего мира - Николай Непомнящий

Интересно, что, говоря об амазонках, античные авторы неизменно подчёркивают их беспримерную отвагу и военную доблесть. В Римской империи высшей похвалой для воина считалось сказать ему, что он «сражался как амазонка». По словам римского историка Диона Кассия, когда полубезумный император Коммод (180–192) выступал на арене Колизея в качестве гладиатора, сражаясь то со зверями, то с людьми, сенаторы, а с ними и все остальные зрители обязаны были приветствовать его криками: «Ты — властелин мира! В славе своей подобен ты амазонкам!»

Девы-воительницы были достойны сих восторгов. Их хладнокровие вошло в легенду: преследуемые врагами, они без промаха поражали их из лука, полуобернувшись в седле. Особенно же ловко они умели обращаться с двойным топором. Это острое как бритва оружие, а также лёгонький щит в форме полумесяца стали неизменными атрибутами амазонок на любых изображениях.

Ещё удивительнее был образ жизни воинственных дам. В племени черноморских амазонок якобы не было места мужчинам. Ливийские амазонки держали мужчин в рабстве: они прибирались в доме, присматривали за детьми да ещё наравне с вьючными животными применялись для ношения тяжестей.

Откуда же брались дети, раз в племени амазонок мужчинам заказано было обретаться? Уже античные авторы немало поломали голову над этой древнейшей тайной «непорочного зачатия»; к тому же многие царицы и принцессы амазонок якобы клялись, что лучше умрут, чем потеряют девственность.

Конечно, если бы люди следовали лишь подобным образцам морали, мир был бы иным, а род амазонок пресёкся бы на корню. Его долговечность — признание их невоздержанности. Большинство амазонок нельзя было назвать «образчиками строгой добродетели». Они грешили, продолжая ткать узор племени своими телами.

Раз в год, по весне, когда всё цветёт и жаждет плодиться, общий морок, как сетью, спутывал амазонок, увлекая их в грех. Они отправлялись на охоту за мужчинами. Наловив себе пригожих, пышущих здоровьем самцов, — чаще всего это были мужчины соседних племён, они два месяца пировали и предавались любви.

Через девять месяцев после весенней оргии на свет появлялись дети. Если рождались мальчики, их в лучшем случае отсылали к отцам, а в худшем — увечили или убивали. Дочери же были желанными детьми, их вспаивали молоком кобылицы. Всем им предстояло пройти жестокую процедуру: им отнимали правую грудь (по словам некоторых авторов, левую грудь), Как мы сказали, делалось это, чтобы, повзрослев, амазонке было легче натягивать лук и удобнее прикрывать себя щитом. Так протекала «амансипация» амазонок.

Гомер довольно сухо отзывается об амазонках. В сказании об аргонавтах они изображены в виде отвратительных фурий. Однако в сообщениях позднейших авторов их образ становится всё привлекательнее, в то время как сами они, отогнанные молвой то в Ливию, то в Меотиду — на Азовское море, уже напоминают былинных богатырей или сказочных фей, теряя в этих историях последние остатки жизнеподобия.

Все амазонки становятся красавицами как на подбор. Усекновение груди не делает их уродливыми. Война с амазонками, очевидно, не только война «крови и почвы» — с чужим народом и за чужую землю, но прежде всего «война полов». Лучший пример тому история самой знаменитой амазонки — Пентесилеи.

В новейшей европейской литературе она становится героиней одноимённой пьесы Генриха Клейста, написанной в 1808 году и шокировавшей даже Гёте. Её финальная сцена обезображена, как шрамами, ремарками: «Снимает покрывало и становится на колени перед трупом», «Целует труп». Её лейтмотив точно передан следующим монологом амазонской царицы:

Как много женщин, обнимая друга,Твердят ему: «Люблю тебя так сильно,Что съесть тебя готова от любви!»И не успеют молвить это слово,Как милым уж до отвращенья сыты.Но мною ты, любимый, не обманут:Всё, что, тебя обняв, я говорила,От слова и до слова свершено.

Другие участницы трагедии описывают свершённое:

Но ты, когда упал он, на негоСобак спустила в умоисступленьеИ кинулась сама его терзать.

Для сценического воплощения Клейст избрал редкий вариант мифа, малоизвестный даже грекам. В нём Пентесилея убивает своего противника — Ахилла. Но основной вариант мифа говорит иное. Что же случилось с Пентесилеей?

Её история разыгралась на фоне Троянской войны и стала кульминацией мифа об амазонках. Их племя вновь воспламеняет жажда мести за Антиопу-Ипполиту. Ведомые своей царицей, «богоподобной» Пентесилеей, они грядут «с брегов Фермодонта», «прекрасные, блистательные и жаждущие битвы». Они хотят бороться против греков, встав на сторону почти сокрушённых троянцев. «Зверям подобно, пожираемым свирепой злобой», они бросаются в сражение, истребляя ненавистных мужчин. Их пример увлекает жительниц Трои: с трудом защитникам Илиона удаётся удержать своих жён и сестёр, готовых ринуться в битву и обагрить свои руки мужской кровью.

Но вот всё вдруг меняется: на поле брани вступает Ахилл, долго чуравшийся битвы. Время едва не потекло вспять, но теперь с ужасающей быстротой помчалось вперёд. Ахилл смертельно ранил Пентесилею, сорвал с её головы золотой шлем, и тут же сам был уязвлён в сердце стрелой Амура. Он полюбил прекрасную царицу, умиравшую перед ним. Отныне до самой смерти его будет мучить отчаяние, ведь он своей рукой убил деву, о которой мог лишь мечтать. Яд любви сжигал всё его тело, неуязвимое для других ударов. По одной из легенд, в ту минуту за спиной Ахилла раздался странный смешок. То всхохотнул «презрительный Терсит». Развернувшись, Ахилл убил его на месте.

Для греков, а позднее и римлян Пентесилея стала символом любви, которая сильнее смерти. Её образ украшает бесчисленные римские и греческие саркофаги, вазы и рельефы. Он вдохновляет художников и поэтов вплоть до наших дней.

Пентесилея, говорит Диодор, была последней черноморской амазонкой, отличавшейся доблестью. После её героической смерти амазонки скрылись в горах Кавказа и, по словам Геродота, смешались с народом скифов.

Они не были забыты, но уже в I веке до н. э. появляются первые сомнения в их реальном существовании. Историк и географ Страбон собрал много рассказов об амазонках, но, сопоставив их, назвал досужими выдумками.

«Со сказанием об амазонках произошло нечто странное, Дело в том, что во всех остальных сказаниях мифические и исторические элементы разграничены… Что же касается амазонок, то о них всегда — и раньше, и теперь — были в ходу одни и те же сказания, сплошь чудесные и невероятные».

Его мнение разделили последующие поколения историков. Кроме того, амазонки как будто растворились на просторах истории без следа — они, на первый взгляд, не оставили никаких аутентичных свидетельств своего существования. «Что касается теперешнего местопребывания амазонок, — подводил итоги Страбон, — то только немногие сообщают об этом лишь бездоказательные и неправдоподобные сведения». Так девы-воительницы стали воистину легендарными существами. Их образы лишь расцвечивали подвиги древних героев, будоражили фантазию, а заодно и пресекали любые прекословия женщин. Как выразился ритор Исократ (436–338 до н. э.): «Сколь ни храбры были амазонки, но были побеждены мужчинами и лишились всего».

Так есть ли зерно истины в этой риторике? Были ли амазонки впрямь рассеяны под ударами греков, более ловких в битвах? Могли ли они в самом деле встретиться с эллинами на просторах Азии?

История амазонок напоминает чистый миф, но ведь и история Троянской войны — парадного выступления армии амазонок — долгое время казалась красивой сказкой. Лишь в последние сто с небольшим лет стало понятно, что у гомеровской «Илиады» есть реальная подоплёка. То же касается мифа об амазонках.

Швейцарский историк Якоб Бахофен (1815–1887) первым выдвинул теорию, которая поначалу вызывала бурные споры, но теперь кажется всё более справедливой: в глубокой древности люди долгое время жили по законам матриархата. Во главе племени стояли женщины. Они распоряжались землями племени и всеми его запасами и хозяйничали в жилищах.

В эти незапамятные времена нравы амазонок никого бы не удивили. Однако в мире, где всем давно верховодили воинственные мужчины, амазонки воплощали далёкое прошлое — «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». Была ли возможна встреча двух разных миров — древнего и нового?

Но ведь ещё в XX веке в дебрях отдалённых тропических лесов можно было встретить людей, живущих в каменном веке. Почему бы греки-ахейцы времён Микен и Троянской войны в одном из военных походов не могли повстречать племя, живущее по законам матриархата? Думается, что такая встреча поразила бы их не меньше, чем нашествие одноглазых циклопов. Сражение с ними могло на много столетий запечатлеться в народной памяти, как в русской пословице «Незваный гость хуже татарина» отчеканились наезды баскаков в XIII–XIV веках. Однако история останется лишь полем для умозрительной игры, пока в неё не вмешаются археологи. Только их находки могут разделить ложь и явь, рассеять туман возможностей и вероятностей. Что же сегодня могут сообщить нам археологи?