Ошибочный адрес (сборник) - Клавдий Дербенев

Из Москвы, куда тоже были направлены фотоснимки, сообщили, что в числе доцентов биолого-почвенного факультета Московского университета подобных личностей не имеется.

Был поздний вечерний час.

Полковник Ивичев сидел за письменным столом в своем рабочем кабинете и, хотя уже все досконально знал по делу, которым занимался его отдел, еще раз просматривал собранные материалы.

В дверь постучали.

— Войдите!

Это был лейтенант Томов. Ивичев сразу заметил озабоченное выражение на его лице.

— Что случилось?

— Свиридову приказано свернуть рацию. В течение ближайших вечеров из дома никуда не отлучаться. Дубенко при всех условиях держать при себе, — сказал Томов.

Ивичев нахмурился. Помолчав, он тихо проговорил:

— Похоже на то, что их собираются одним ударом прикончить. Вот что, лейтенант. Разыщите Бахтиарова, Гаврилова и вместе с ними сюда!

Болото зашевелилось

А в это время в столовой дома на Речной улице Пустова в шелковом голубом халате угощала Шкуреина чаем. Сама она сидела несколько поодаль от стола, ни до чего не дотрагивалась. Шкуреин, навалившись грудью на край стола, жадно поедал сладости, запивая чаем.

Покачивая ногой в черной лакированной босоножке, Пустова насмешливо следила за Шкуреиным, его жующим и чавкающим ртом.

— Вы, Гермоген Петрович, совершенно не знаете красивой жизни, — наконец надменно сказала она. — Хотя ваше имя и отдает историей, не обижайтесь, вы — мутненький экземплярчик. Конечно, каждый может взлететь в зависимости от подъемной силы своих крылышек…

— Золотые ваши слова, Алевтина Ионовна, — проведя по губам носовым платком сомнительной свежести, подобострастно ответил Шкуреин. — Беда моя в том, что я поздно встретил на своем пути таких колоритных людей, как вы и ваш кузен…

— Если так, то и держитесь нас. Что особенного, если вас где-то у вокзала избили? Полет по жизни требует жертв, как земля влаги!

Шкуреин встал, подбежал к Пустовой и, склонившись, поцеловал ее руку.

— Теперь, Алевтина Ионовна, любое испытание, любой страх выдержу, — сжимая в своих руках пухлую руку Пустовой и преданно глядя ей в глаза, проговорил он. — Я преклоняюсь перед вашим кузеном, — он метнул почтительный взгляд на плотно закрытую дверь, ведущую в глубину дома. — Ваш кузен — выдающаяся личность! Я преклоняюсь и перед вами, Алевтина Ионовна…

И только Шкуреин вторично присосался сладкими губами к руке Пустовой, прозвучал резкий звонок. Вырвав руку, Пустова вскочила и с испуганным лицом метнулась за дверь, на которую только что так уважительно смотрел Шкуреин.

Внезапно рассекающий тишину звон в этом доме приводил его в трепет. Он все еще не мог привыкнуть к этим звонкам, хотя они означали только одно: хозяин вызывает к себе Пустову.

Шкуреин подошел к столу и, посматривая на дверь, воровски схватил из коробки несколько шоколадных конфет. Трясущейся рукой он отправил их в рот и, выпучив глаза, торопливо стал запивать остывшим чаем. Насладившись, Шкуреин взял еще пригоршню конфет и сел на диван. Поспешно жуя, он не сводил глаз с двери, за которой скрылась Пустова.

Что происходило в глубине дома, Шкуреину знать не полагалось. Ему разрешено было находиться только в столовой, на кухне и в отведенной для него маленькой комнатушке с единственным окном. Но даже и с такими ограничениями Шкуреин мирился. Временами жизнь в доме Пустовой ему казалась вершиной мечты. Во всяком случае он предпочитал больше отсиживаться под крышей этого дома, нежели мотаться по улицам города. Не избалованный комфортом, лишенный бытового уюта, Шкуреин обстановку в доме Пустовой считал великолепной и за последние дни нет-нет да и ловил себя на мысли навсегда остаться тут. Но это были пустые мечтания. Он все же понимал, что все это благоденствие ненадолго. Здесь ничему нельзя верить. Выдумка, что хозяин — двоюродный брат Пустовой. Скорей бы все кончилось! Скорей бы получить обещанные деньги и навсегда покинуть эти края. Тут Шкуреину пришла в голову мысль: не мешало бы поживиться у Пустовой. У этой хитрой жирной женщины определенно водятся деньги и, вероятно, большие. Только бы успеть все разнюхать…

Дверь неслышно открылась, и показалось злое, с раздувающимися ноздрями лицо Пустовой.

— Идите к нему! — глухо приказала она.

Шкуреин поднялся и направился в открытую дверь. Пустова подталкивала его в спину, и он не заметил, как, пройдя каким-то слабо освещенным коридором, подошел к большой двери.

— Да, да, — раздалось из комнаты.

Пустова открыла перед Шкуреиным дверь, а сама, оставшись в коридоре, приникла ухом к замочной скважине.

Вытянув ноги и откинувшись на спинку кресла, хозяин быстро направил на Шкуреина свет настольной лампы, затеняя остальную часть комнаты.

— Ближе! — выкрикнул он, и брошенный его ногой стул, проехавший по гладкому полу, больно ударил Шкуреина по правому колену.

Робость, испытываемая в эти мгновения Шкуреиным, была настолько велика, что, перестав ощущать ушибленную ногу, он торопливо опустился на краешек стула, не решаясь потеснить груду газет, занимавшую часть сиденья. Наконец он все же взглянул на хозяина. Таким страшным его лицо он видел впервые.

«Что-то должно произойти…» — тоскливо подумал Шкуреин, отводя взгляд в сторону и сжимая руками начавшие предательски дрожать колени. Глаза его освоились с полумраком и различали на светлевшей в глубине стене две черные заплаты тяжелых оконных штор.

— Сегодня вас никто не бил? — прозвучал насмешливый вопрос.

— Н-нет, — опуская к полу глаза, тихо ответил Шкуреин.

— Скоро мы расстанемся, — неожиданно заявил хозяин. — Еще одно задание. Надеюсь, вы с ним без труда справитесь…

Шкуреин снял руки с коленей и облегченно вздохнул. Грозы, кажется, не будет. Он облизнул пересохшие губы и поднял глаза, намереваясь спросить о характере последнего задания. Но, видя, что лицо хозяина продолжает оставаться по-прежнему страшным, подобострастно сказал:

— Смею надеяться, что вы меня больше не забудете?

— Не беспокойтесь. Отдых будет очень короткий.

Шкуреин несколько раз кивнул, доказывая свою готовность служить, но, посчитав такое выражение недостаточным, горячо выпалил:

— Всегда рад стараться!

Ему приятна была и усмешка хозяина и смягчение, появившееся в выражении его лица. Шкуреин улыбнулся и повел глазами вокруг.

— Все! — снова на большом злом накале прозвучало в тишине. — Утром получите задание!

— Понимаю, — вскочив со стула, смущенно пролепетал Шкуреин и, поклонившись, более внятно добавил: — Спокойной ночи!

Георгий Бубасов остался сидеть в кресле. Он словно окаменел, прислушиваясь к шагам Пустовой и Шкуреина. Как только в глубине дома за ними с пронзительным скрипом закрылась дверь, он рассмеялся. Издаваемые им звуки были похожи на тявканье тонкоголосой дрессированной собачонки. Бубасов смеялся над тем, что одним только выражением лица привел Шкуреина в трепет. Иначе нельзя. Людей такого сорта всегда надо держать в тугом зажиме, особенно перед выполнением решающего задания. Хотя Бубасов и рассматривал Шкуреина как сплошное ничтожество, но в сложившихся обстоятельствах обойтись без него не мог.

Оборвав смех, Бубасов рывком поднялся с кресла и запер дверь на ключ. Затем он опустился на стул перед рабочим столом в углу комнаты. Рука его, потянувшаяся было к выключателю лампы, замерла на полпути, погасший взгляд уперся в стену. Мысли Бубасова вдруг стали какими-то неопределенными, будто жидкое тесто под рукой беспомощной, неопытной хозяйки, а чувство уверенности в себе начало слабеть.

«Просто, очевидно, сказывается утомление от постоянного лазания по канату над пропастью», — подумал он и резким движением нажал выключатель настольной лампы.

Тут он с раздражением вспомнил некоторых своих знакомых с Запада, поразительно легко философствующих о тайной войне против Советского Союза. Он близко знает несколько таких «теоретиков», не нюхавших трудностей тайной войны, но тем не менее набирающихся наглости сочинять на эту тему поучающие брошюрки. Глупцы! Только такой мастер тайных прогулок по СССР, как он, Георгий Бубасов, мог бы позволить себе сказать о жизни разведчика несколько веских слов, но он предпочитает жить этой жизнью, а не марать бумагу.

Эти размышления о собственной персоне на какое-то мгновение вернули Бубасову чувство уверенности. Он закурил папиросу и стал просматривать беглые карандашные заметки, содержащие последние установки отца. Но это занятие омрачило Бубасова. Если бы не отец!

Бубасов нервным движением отшвырнул листки с записями и отодвинулся от стола. Ему стало не по себе. Вся его жизнь прошла в безропотном подчинении отцу. Теперь, когда не за горами пятидесятилетие, особенно горестно бесконечное подчинение посторонней воле. Старику хорошо в своей мюнхенской цитадели разрабатывать планы, готовить агентов и пожинать лавры успеха. В разгоряченном мозгу Бубасова роились картины иной жизни и работы, независимой от отца. Тогда бы вся слава, все почести неуловимого разведчика получал бы он один без раздела. Да и сама разведывательная работа была бы наполнена его собственной инициативой, его собственной, как ему казалось, более страстной ненавистью к коммунистам.