С волками жить - Стивен Райт

Пусть камера плетет свое колдовство. Закончить Луком и Лодом – они встретились лицом к лицу на живописном фоне…

– Большого каньона, – предложил Смити.

– Слишком уж большой. У него внутри люди выглядят незначительными.

– Малый Большой Рог?

Эмори показал головой.

– Долина памятников, Юта. Они борются на сбежавшем дилижансе.

– Я думаю про национальный парк «Потоки лавы» в северной Калифорнии, знаешь, напоминает старую усадьбу еще на Металуне или как там мы ее, к черту, решим назвать.

– Я вижу Гавайи, обод действующего вулкана. Подумай, сколько синематек можно ограбить, столько великолепных съемок «Общественного телевидения» и «Национального географического журнала»[56], ужасающие извержения в изнурительных порнографических деталях.

– Но что там делает наша бестрепетная парочка?

– Прячется. Откуда я знаю? Ты же мне сам сказал на той неделе, что все равно на такие мелкие нестыковки всем наплевать, лишь бы сама картинка ослепляла. Ну? Пламя, пузыри, пепел, дым, ползучая грязь, сержант Макгэрретт преследует по пятам, вся команда Пять-ноль со своими «флоршаймами» в огне[57]. Ну кого такое не ослепит? Да это ж самоходный продукт.

– Самоходный – да это, блин, прям чертова сороконожка. «Син-мен-2I», 3, 4 скоро на экранах ближайших к вам кинотеатров.

– А Уоррен как на это смотрит?

– Уоррен считает, что я должен отснять весь сценарий сам в зернистом черно-белом изображении с рук на «Супер-8»[58], без актеров, с пластмассовыми фигурками в настольных декорациях, которые он готов помочь мне построить. Фильм, который всем нам принесет общий доход цента в два. Уоррен слишком кино насмотрелся. Он находится на жопном крае гордой сидячей традиции.

Из-за спины Эмори раздался треск бусин – полог раздался и пропустил высокую бледную женщину с покрасневшими ноздрями и утомленными глазами. На ней был полинявший фланелевый халат, из нагрудного кармашка с монограммой вырывался мятый цветочек розового «Клинекса».

Она учтиво кивнула в сторону полицейского.

– Митчелл.

– Лорина.

Она повернулась к мужу.

– Ты сегодня с Айрил говорил? – спросила она, и жар от ее слов подымался, как волны от летней дороги.

– Нет, сегодня с Айрил я не говорил, я не видел Айрил утром и не рассчитываю увидеть Айрил, пока она не восстанет из своего гроба на закате. А что?

– Она обещала не уходить, пока с тобой не поговорит.

– Угу.

– Если мы не разрешим ей замуж, она сбежит навсегда.

– Угу.

– Она устраивает побег. С этим громилой Ласло.

Эмори посмотрел на нее.

– Кто такой Ласло?

Казалось, она исчезла прямо у него на глазах, качающиеся пряди ярко раскрашенного пластика – единственное свидетельство ее явления.

Мужчины переглянулись.

– Желудочные гроздья, – пояснил Эмори. – У нее кишки запутались, «совсем как на Марсе», говорит. «Лиловые. Я чувствую там лиловый цвет».

– Что, во имя всего святого, такое желудочные гроздья?

– Тш-ш-ш. Она про них вычитала в «Вирусной неделе».

– Похоже на шоколадный батончик.

– Умнее в жизни ты ничего не сделал, Митч, – той вазэктомии.

– Ну, есть еще собаки, конечно.

– Не слыхал я, чтоб собаки в последнее время сбегали в Денвер. Или чиркали себя по лапам пилочкой для ногтей. Или два года отказывались признавать чье бы то ни было присутствие, кроме ближайших членов семьи.

Смити осмелился на сострадательную позу – вариант того, что стандартный рабочий патрульный предлагает расстроенному гражданину.

– Ад современного родительства, – сочувственно промямлил он.

– Сдается мне – поправь меня, если я не прав, – но в этом неистовом хозяйстве есть только один член с достаточными основаниями, как эмоциональными, так и философскими, кто мог бы даже начать задумываться о самоубийстве как о возможном выходе.

– Знаешь, Эмори, не нравятся мне такие разговоры.

– Но я тут на днях ее застал за тем, что она коросту сковыривает. «Зачем?» – спрашиваю. Она мне: «Я шрамов хочу, папа, с ними я выгляжу интересней».

– Детвора, – произнес Смити, покачивая шишковатой головой. – Парняга Ласло этот – не про некоего ли Ласло Леблана речь?

– По-моему, я не желаю об этом слушать.

– Заморыш такой, длинные жидкие космы, желтые очки, ходит так, будто у него в паху все нагноилось.

– Кого он убил?

– Не, все не так плохо, куча мелких краж, взломы, пьяные буйства, вождение в нетрезвом виде, но все без оружия.

– Отцовы молитвы услышаны, – произнес Эмори, после чего: – Доброе утро, – номеру 34, одиночный, Джонсон, Чарлз, золотая карта «АмЭкса», срок действия 1/94, по тарифу $45 + налог + обслуживание в номер $15.36 + звонок по межгороду в Шривпорт, Луизиана, $9.17 с крупными порами, нос крючком, кто, хоть и невинный гражданин, не мог сдержать определенной натянутости в таком близком присутствии закона, уплатил по счету, звяк-звяк, и ушел, звяк-звяк.

– Я эти ключи во сне уже слышу, – пробормотал Эмори.

– Да ладно уже, – сказал сержант Смити.

– Мне вот где уже встало, Митч. Чувствую, как нервы у меня под кожей ходят ходуном. Даже не знаю, сколько еще смогу тут продержаться. Патроны кончаются.

Из-за полога вечно колеблющихся бус раздалось аденоидное сетование Берил, второй по очереди претендентки на корону «Желтой птицы»:

– Хорошенько ж ты маму отделал.

– Благодарю за сообщение, – ответил ее отец, но там ее больше не было, и ничего она не услышала. – Личная жизнь в этой семье, – сообщил он Смити, – издевательство. В любой семье. Мы – нация шпионов и стукачей. Каждое слово записывается, каждое действие снимается.

– Марлон Брандо, – произнес сержант Смити. – На пляже.

Затем забрякали латунные бубенчики над дверью, зазвякала череда ключей от машин, время выписки для номеров 25 и 8, номера 15, а также номеров 17, 9 и 3, да и для сержанта Смити – он сверился с часами и просигнализировал прощание поверх встревоженно роящихся голов, уже пялившихся повдоль тех лакричных лент твердого покрытия, считая мили в уме, мы же американцы, мы даль на завтрак едим.

Лорина ждала в патрульной машине. Терпеливо сидела спереди, тонкий фланелевый халат туго запахнут на поясе, цвет кожи ее в прямом солнечном свете слишком смутен для положительного опознания, ближайшее, чего сумел добиться ум Смити: животики земноводных. Она потянулась и прижала его ближе, язык к языку в неловком выпаде и защите, из которых он принужденно извлекся.

– Ты заразная? – спросил он у ее глаз: морозные голубые ободья резко затенялись там до сердцевин жидкой черноты, которые он ни прочесть не мог, ни поистине полюбить. – Некогда болеть сегодня, – погружая ключ в зажигание и бия про педали. – Да и в любой другой день.

Рука ее схватила его руку, не успела машина завестись.

– А у меня нет времени на твою херню. – Она вновь поцеловала его, подчеркнуто неизбежно прижавшись, а рука ее двигалась к нему и вниз, чтобы грубо пальпировать сквозь казенное плетение анархиста у него в штанах. –