Проклятье старой ведьмы - Михаил Бабкин

– Полюбуйся. – Хозяйственный пнул ногой предмет в траве. – Видно, завод кончился. Как только ты проехал, сабелька наша затрещала и брыкнулась кувырком. Только рукой не трогай – раскалилась так, что траву попалила.

Тимыч присел на корточки. Сабля лежала в черной обугленной траве, ржавая, щербатая, прогнившая насквозь. Как будто в луже сто лет провалялась. Рыцарская перчатка на облезлой рукояти смялась и больше походила на моток ржавой проволоки.

– Почему? – Тим поднял голову. – Почему?

Боня пожал плечами:

– Наверное, колдовство действовало только до той поры, пока сабля никого не пропускала. А ты прошел, и Люпа прошла, то есть пробежала. Вот и конец чарам.

Тимыч встал, с подозрением уставился на рыцаря.

– Ты заранее все знал! Заранее! Отправил нас под саблю, а сам камушки кидал и наблюдал, пройдем мы или нет! Тоже мне, друг.

Хозяйственный секунду смотрел на Тима, потом мягко взял мальчика за плечи:

– Никогда, слышишь, никогда не подозревай меня в предательстве. В чем угодно другом, но не в этом.

– Но… – Мальчик захлопал глазами. – Как же ты сам собирался пройти?

Боня молча похлопал руками по своим мечам. Тимыча передернуло.

– Тебя убили бы. Фехтовальщик из тебя никудышный против такой сабли!

Хозяйственный криво улыбнулся.

– Ведь не убили, а? Ладно, все нормально, – он пнул ногой ржавую полосу напоследок, резко повернулся и пошел к Люпе.

– Дрянь! – с чувством сказал Тим железке. – Гнилуха проклятая! – крикнул мальчик, с размаху прыгнул на нее и топтал, пинал, пока она не согнулась восьмеркой. Потом догнал Боню, обнял его сзади, уткнулся лицом в спину.

– Извини, – только и сказал Тимка. Больше говорить было нечего.

Некоторое время они ехали молча. Люпа не торопилась, чувствовала неладное: оглядывалась, подбадривала друзей ржанием. Мол, ерунда все! Главное – не ссориться, и тогда горе не беда; Боня постепенно оттаял, заулыбался. Когда стемнело, путешественники остановились на ночлег под роскошной елью, на маленькой полянке возле дороги, надули Шута и в лицах рассказали ему про битву.

Тим жужжал и вертелся, изображая саблю, а Боня кидал в него сухими еловыми шишками, причем довольно метко. Хохотали до упаду: Шут так смеялся, что несколько раз совсем сдулся, приходилось его все время накачивать насосом. А вот про размолвку ни Тимка, ни рыцарь ничего резиновому человечку не сказали. Да оно и не нужно было… Потом вызвали Каника, повторили рассказ по новой. Однако дракон вовсе не обрадовался, обозвав Боню и Тима дураками бестолковыми. Мол, они запросто могли глупо погибнуть, а он, Каник, этого бы не перенес. Потому что драконы очень привязчивы и если кого полюбили, то навсегда. Навечно. После Каник вежливо попрощался и замолк: веселье у Тимки и Бони сразу пропало. Стало грустно, неловко, как будто зря обидели хорошего человека – молча поужинали и сразу легли спать.

Под утро собралась гроза. Собиралась она долго, незаметно: не порыкивала дальними громами, не засвечивала небо всполохами зарниц, не шумела предгрозовым ветром. Налетела внезапно и с ходу принялась молотить громом по лесу, плеваться молниями. Дождь холодным душем обдал деревья, зашумел в кронах деревьев – вмиг стало сыро, промозгло. Но под разлапистой елью было сухо и просторно, под ней даже Люпа поместилась: лошадь высовывала лохматую морду из-под колючих веток, ловила языком крупные капли.

Шут, раскинув руки и задрав к небу голову, бродил под дождем. Капли стучали по его тугой резиновой коже и надувной человечек гудел наподобие большого полкового барабана. Шуту очень нравились гроза, ветер и ослепительные небесные вспышки. Так хотелось взлететь, ввинтиться штопором в тучу и, как когда-то, поиграть с трескучими молниями. Увы, нельзя! Ветер сразу унесет его неизвестно куда, попробуй после найти в лесу ель, под которой ночуют друзья. Шут весело хлопал себя по животу, добавляя грохота к дождевому шуму, и по-военному маршировал между деревьями туда-сюда. Бонифаций проснулся от того дробного барабанного боя, минут десять наблюдал, как Шут вперевалку ходит строевым шагом по ночному лесу, и не выдержал, захохотал от души, до слез. Вытирая глаза, он пробормотал себе под нос:

– Обязательно надо Шута с Каником познакомить. Военная парочка! Они просто созданы друг для друга: резиновый поварешкой по себе барабанить будет, а дракон атьдвакать кругами по пещере, с подскоком. Ха-ха!

Скоро проснулся и Тим. Быстренько перекусив, удалая компания поехала дальше. Гроза перешла в мелкий дождик, который туманом висел над дорогой; опавшие листья, сбитые с веток грозой, шуршали под колесами. Пахло грибами, осенью. Птицы попрятались от непогоды, и лес сейчас стоял тихий, скучный.

Из молочного тумана проступили контуры указательного столба – он стоял аккурат на развилке, деля дорогу на два рукава. Указатель давно сгнил от старости, прибитая к нему деревянная табличка почернела и разбухла; прочитать на ней что-либо было совершенно невозможно. Люпа подошла к столбу, остановилась и обернулась поглядеть на Боню. Хозяйственный неторопливо достал карту, развернул ее на коленях.

– Тэк-тэк, – бормотал он, водя по карте пальцем, – мы ехали, ехали и наконец приехали. Ребята, должен вас порадовать – карта немного устарела. Нет здесь никакой развилки. Точнее, не было, когда карту составляли. Куда поедем?

– Налево! Направо! – одновременно сказали Тим и Шут, и уставились друг на друга.

– Налево! – завопил Тим.

– Направо! – еще громче завопил Шут. Победил Тимыч, потому что резиновый мгновенно сдулся от собственного крика.

– Налево так налево, – флегматично кивнул рыцарь, тряхнул вожжами:

– Но, Люпа! Вертай влево. – Путники миновали указательный столб.

Ехали неспешно, без суеты. Тим сидел на вещах, увлеченно играя в необычную игрушку, которую нашел в повозке: что-то вроде кубика Рубика, но местного изобретения. От знакомого кубика игрушка отличалась лишь тем, что на ее гранях были не цвета, а лица. Вращая кубик, переставляя так и сяк его фрагменты, Тим создавал такие забавные рожицы, что со смеху можно было упасть. Один раз Тим и упал с повозки, не удержался.

Боня молча чавкал сапогами по раскисшей земле. Лес редел, дорога стала глинистой, скользкой; с лошадиных копыт ошметками слетала грязь.

Шут сидел верхом на Люпе, ему очень нравилось чувствовать себя лихим всадником. Иногда Шут затягивал странные нерифмованные песенки, подкачивая сам себя насосом. Что-то вроде: «…вот мы едем, а дождь идет, а я сижу на лошади, а насос у меня бамбуковый…» – и прочую ерунду.

Вскоре дорога кончилась, закончился и лес. Впереди расстилалась заболоченная равнина, поросшая осокой и высоким камышом. Над камышовыми зарослями низко-низко плавали маленькие плотные облачка, словно порожденные болотистыми испарениями; где-то вдалеке заунывно плакали лягушки, жалуясь на холод.