Изменники Родины - Лиля Энден

Лена последовала Марусиному совету, и в самом конце работы, когда Лидия и Таня уже ушли, обратилась к Шварцу с просьбой выдать документы ее другу, которому Сальников отказал в справке. Говорила она откровенно, ничего не скрывая: «дед» внушал доверие.

Комендант внимательно выслушал и протянул ей чистый бланк.

— Битте, шрайбен зи!

Лена быстро заполнила бланк на имя Николая Венецкого.

Шварц поставил печать и подписал аусвайсы и Венецкого, и самой Лены, и еще несколько штук по сданным за сегодняшний день паспортам.

Перед словом «Ортскоммандант» он добавил еще три буквы «СДФ».

— Вас ист дас «СДФ»? — спросила Маруся, знавшая, что его рыжий предшественник так не делал.

— «СДФ» дас хайст «Зондерфюрер», — ответил старик и с этими словами ушел.

— «Зонтагфюрер»… «Зонненфюрер»…. - бормотала Маруся, листая словарь. — Почему воскресный, или солнечный, фюрер?…

— Да идем же! Уже темно!. - торопила ее Лена.

— Сейчас, сейчас!.. Ну, ладно, возьму домой словарь и добьюсь, что это значит…

Утром она сообщила, что это наименование должности, вероятнее всего, происходит от слова «зона» и ничего общего не имеет ни с солнцем, ни с воскресеньем.

Снаружи, на здании школы, рядом со старой вывеской «Ортскоммандантур» была повешена новая: «Крайсландвиртшафт».

Иоганн Шварц был комендантом Липни только по совместительству, по той причине, что из города и его окрестностей ушли все воинские части; основная же его работа заключалась в руководстве сельским хозяйством района.

По Липне быстро распространился слух, что возвращают вещи, отобранные начальником полиции и его помощниками, — и в комендатуру валом повалили жалобщики. Несколько дней от них отбою не было.

Выяснился целый ряд дел, о которых ранее говорилось только шепотом. Оказалось, что в пределах города Баранков отбирал вещи, вымогал спирт и продукты, бил людей, угрожал винтовкой; но все это были только цветочки — ягодки бывали, когда он организовывал экспедиции в деревни.

Так в Щелкине он застрелил корову, которую хозяева ему не отдавали; в Завьялове выстрелом тяжело ранил старика, не дававшего ему каких-то вещей; В Мишине сжег хату, в которой ютились четыре семьи — одну из трех последних уцелевших в деревне хат.

Каждый день всплывали все новые и новые пиратские подвиги шеф-полицая; оставалось только удивляться, когда он успел все это натворить. Времени он не терял, действовал энергично: в домах, где разместились полицейские с собственными и благоприобретенными семьями, за пару недель собрались огромные склады награбленного.

Все это делалось Баранковым и его подручными от имени немецкой власти.

— Я не желаю, чтобы жители были недовольны немецкой властью! — несколько раз повторял единственный в Липне представитель этой власти, зондерфюрер Шварц.

И он делал все возможное, чтоб восстановить пошатнувшийся престиж немецкой власти: он судил и рядил, возвращал отобранное, старался восстановить справедливость…

Не раз он вызывал Баранкова, кричал на него, выгонял вон, а шеф-полицай кланялся и уходил, с шапкой в руках и с наглой усмешкой на красивом лице, уходил в полной уверенности, что «брань на вороту не виснет», а больше ему ничего добродушный старый немец не сделает.

— «Дедуся» наш совсем замучался! — сочувственно говорила Маруся.

— Не понимаю, почему он не снимет с работы Баранкова, да и Сальникова тоже! — вторила ей Лена.

Но вот однажды, ясным солнечным утром к зданию школы подкатила легковая машина и из нее вышел немецкий офицер; когда он вошел, Шварц вытянулся, как перед старшим в чине, и что-то отрапортовал.

Вновь прибывший был еще молодой человек, среднего, даже небольшого роста, но державшийся необыкновенно прямо и потому казавшийся выше, чем был на самом деле; его тонкое красивое лицо было надменно, речь отрывиста.

На русских сотрудниц он сперва посмотрел, как на пустое место, и только, когда Шварц дал им самые лучшие рекомендации, удостоил их благосклонным взглядом холодных голубых глаз и несколькими словами по-польски.

— Ну, и начальство у нашего «деда»! — реагировала Маруся на это появление. — Знаешь, Лена, он верно польский пан гоноровый, а хочет, чтоб его немцем считали, вот и ходит, будто аршин проглотил…

— Просто он вырасти хочет…

Этот человек был полновластный повелитель трех смежных районов: Липнинского, Мглиновского и Дементьевского, зондерфюрер Хейнрих Раудер.

Следующее утро было холодным; дул сильный ветер и нес по улицам мелкий, колючий снег; солнце всходило медленно, будто нехотя.

На углу, наискосок от комендатуры, на корявой старой липе висел труп человека в новом сером костюме с чужого плеча и новых черных валенках.

На шее у него был повешен кусок фанеры с надписью по-немецки и по-русски. Русский текст гласил:

«Иван Баранков, шеф-полицай, павешен за грабеш, вымогате и пянство от имене германского командования и превышеня власти».

— Грамотно! — качнула головой Маруся, прочитав эту надпись, и повернулась к Лене, которая подходила с другой стороны. — Погляди на правосудие завоевателей!.. А надпись — безусловно Конрадова работа…

Лена прочитала, внимательно поглядела на мертвеца и тихо проговорила:

— Так!.. Значит, терпели, терпели его безобразия, а теперь, вместо того, чтоб снять с работы, взяли и повесили…

— Круто! — согласилась Маруся. — Ну, ничего — это первый покойник, которого никто не пожалеет, даже моя мама…

Они пошли к дверям комендатуры.

— Но как мы привыкли к виду смерти, — задумчиво сказала Лена. — Повесили человека — и кажется, будто это в порядке вещей… Даже больше внимания обратили на безграмотную надпись, чем на него самого…

— Ну, раскисла!.. А еще поповна! Был бы уже кто-нибудь другой, а Баранок получил то, что заработал… На этой самой улице, когда пленных гнали, сколько убитых валялось?.. И совсем ни в чем не виноватых… Дас ист криг!..

В канцелярии комендатуры уже сидела Лидия.

— Ах, девочки! Вы видели? Какой ужас! — прощебетала она. — Он мне теперь всю ночь сниться будет!..

— Ночи не хватит, если все покойники сниться начнут…  — огрызнулась Маруся.

— Нет, знаете, раньше все были обыкновенные убитые, а тут… Я иду… и вдруг… на дереве висят ноги в валенках!..

Она сделала страшные глаза, вытащила свое неразлучное зеркальце и стала подкрашивать губы.

Из немцев никто не появлялся; на минуту заглянул Конрад и скрылся.

Маруся выстукивала одним пальцем на немецкой машинке бланки аусвайсов, Лена снимала копию с карты Липнинского района, Таня переписывала «вирд-эршоссены» — громовые двухязычные приказы — и портила их один за другим, Лидия просто сидела и прихорашивалась перед зеркалом.