Парадокс любви - Паскаль Брюкнер

Высшая радость оборачивается для мужчины полной потерей энергии, над ложем наслаждения маячит тень гильотины. Природа создала его производителем, поэтому его сексуальность функциональна и угасает по мере ее реализации. Мужской эротизм — только ряд уловок, чтобы обойти этот ультиматум: в древнем Китае, как и в тантрическом индуизме, мудрому рекомендовалось никогда не изливать семя и с помощью члена вбирать в себя силу женщины. Чтобы выиграть время, мужчина должен владеть собой, как инструментом, превратить свой половой орган в протез: первый фаллоимитатор — это его член.

Вот откуда влечение — с примесью зависти — к клитору, «лучинке, зажигающей костер оргазма» (Г. Цванг). Он спрятан в складках женского тела, вступающего в спор с мужским, — состязание нечестное, ведь он способен наслаждаться без конца, доставляя женщине невообразимое блаженство. Этим объясняются и затраты избыточной психологической энергии на половую сферу у мальчиков, и то, что многие мужчины описывают свои достижения в количественных терминах. Они всего лишь заклинают ненадежность своего технического оснащения: эти бесстыдные самодовольные гераклы по простоте душевной жалуются, как дети. Любой мужчина хотя бы однажды в жизни потерпел неудачу, которую Стендаль называет «фиаско». Если мужская сексуальность — источник тревоги, причина в том, что и для мужчины анатомия — это судьба. Беда импотента: он страдает, так как от себя не убежишь. Из-за своего недостатка он сам себя отсекает от сообщества живых — как известно, это страдание может довести до самоубийства. (Именно этим объясняют самоубийства Ромена Гари и Хемингуэя.) Вместо того, чтобы желать другого, человек желает желать, фетишизирует свой половой орган и в конце концов только о нем и может думать, провоцируя неудачу, которой хочет избежать. Замкнувшись в себе, он не способен соединиться с любимым существом. Следует приветствовать все, что возвращает к жизни непокорный член: большим прогрессом в этой области мы обязаны виагре — благодаря ей патология перестала быть роковой. Не смиряться с неизбежным — это тоже делает нас свободными.

Что такое эрекция? Состояние потенциальной подключенности, призыв к контакту, мостик, перекинутый к другому. В ней источник пьянящей солнечной силы, стремление завоевать другого, слиться с ним. Только она дарит нам безбрежное чувство полного единства с другим, открывает для нас изнутри волшебную страну его оргазма. Восторг посвящения в тайну, которая всегда будет нас изумлять.

Не стоит относиться с презрением к механической стороне полового акта, как Феллини, который карикатурно изобразил Казанову человеком-поршнем, бороздящим утробы до бесконечности. «Любовь не имеет никакого значения, — говорил Альфред Жарри, — поскольку она может повторяться бесконечно». Напротив: только на повторении и основана красота плотской любви. Именно автоматизм порождает искру, одни и те же движения необходимы, чтобы возникло нечто новое. Вся хореография любви расписана, надо вжиться в нее смолоду, да и забыть о ней думать: так руки ремесленника, живописца, музыканта сами знают свое дело. Мужчины и женщины должны действовать машинально, полностью потеряв голову: порой тела превращаются в роботов, бездушно повторяют свою пантомиму, как говорил Платон, становятся зрителями чужого наслаждения. В соитии нас несет анонимная сила, полагаясь на нее, мы воспроизводим одинаковые жесты, как в гипнотическом трансе. Радостно ощущать свою силу, воспринимать свой организм как союзника, который не предаст.

5. Соблазн растворения

Есть два типа любви: наиболее распространен эксклюзивный вариант, соединяющий двоих, реже встречается массовая любовь, которая объединяет в общем порыве множество людей. Сам принцип милосердия заключается в «неопределенности» (Симона Вейль) и отказе от предпочтений с тем, чтобы охватить страдающее человечество в целом. То, что есть небольшое число людей, которые отдаются телом и душой нуждающимся, не зная их, и раскрывают восхитительные запасы доброты, — само по себе явление необычайное. В основе их деятельности — «святое безразличие» (Франциск Сальский): все страждущие для них равны. Слово, означающее сухость сердца, безразличие, или атараксия, в их устах выражает само великодушие: индифферентность к награде или огорчению, чистое самоотречение, которое презирает взаимность, «ни на что не претендует, ничего не ждет, ничего не желает» (госпожа Гюйон)[135]. Альтруизм и любовный бизнес[136], не смешиваясь, схожи в одном отношении: они отдают предпочтение массовости. На первый взгляд, нет ничего общего между самоотверженностью гуманиста, который служит обездоленным, выбрав «путь уничтожения себя в Боге», — и удовольствием самозабвенного погружения в коллективные эротические конвульсии. Разве что притяжение неразличимости, стремление принадлежать всем и никому. «Я мог бы быть кем угодно», — пишет американский прозаик Джон Ричи, повествуя о том, как он отдается теням, встреченным ночью в парке, которые набрасываются на него без единого слова[137]. В эротизме присутствует сладострастие растворения. Делайте со мной, что захотите. Радость исчезнуть в другом, потеряться в безымянной, безликой массе, быть добычей чьих-то рук, губ, млеть при малейшем прикосновении. Известно японское изобретение «glory hole», применяемое в клубах геев и некоторых пип-шоу гетеросексуального характера: перегородка с отверстием, позволяющим ввести член, которому доставляют удовлетворение невидимая рука или другой орган с противоположной стороны. Эта чудесная находка обеспечивает двустороннюю анонимность, а невозможность знать, кто вас ублажает, кому вы оказываете честь, усиливает удовольствие. Все ладони, все отверстия, все члены равноценны.

Привлекательность клубов, где практикуется обмен партнерами, в том, что здесь дозволен открытый разврат в полутьме (как в backroom, где получает развитие эротика потемок). В таких местах не обходится без смешного, подчас можно столкнуться с больной извращенностью, животной ненасытностью отдельных участников. Это не должно заслонять странной красоты, свойственной порой подобным конгрегациям посвященных, соединенных общим желанием упразднить межличностные барьеры.

«Первые мужчины, с которыми я сошлась, сразу подключили меня к сети, где всех знать невозможно: не рассуждая, я стала звеном племени, определяющего себя на библейский лад <…>. Мне приходилось каждый раз приспосабливаться к другой коже, другой телесной окраске, другому волосяному покрову, другой мускулатуре, и в любых обстоятельствах я была готова к восприятию нового без колебаний, без всякой задней мысли, всеми отверстиями моего тела и всей полнотой сознания», — пишет, например, Катрин Милле, которая, по ее поразительному выражению, мечтала быть «мешком для траханья в группе возбужденных конгрессистов»![138] Тело каждого в таком случае принадлежит всем, и этот симбиоз может достигать грандиозных масштабов, когда несколько десятков человек ощупывают, сжимают в объятиях друг друга, обретая блаженство первобытного смешения. Удовольствие быть единым копулирующим племенем, гигантским общественным животным, испытывать взаимную благожелательность, сопутствующую слиянию тел.

Почему бы, кстати, не учредить на добровольной основе бесплатную общественную службу любви? Особо одаренные природой мужчины и женщины могли бы тогда отблагодарить своих почитателей. Здесь совершенно ни при чем вчерашние святые, занятые умерщвлением плоти и презирающие мир, — ведь речь идет об освящении основных потребностей. Случай одарил вас интересной мордашкой, эффектной фигурой, великолепным бюстом или задом? Долг платежом красен — спешите, пока вы молоды, посвятить себя телом и душой тем, кто в этом нуждается. Пусть ваша щедрость победит судьбу, обрекающую большинство наших собратьев, особенно если они бедны или безобразны, не знать ни ласки, ни удовольствия[139]. Станьте публичными людьми в лучшем смысле слова.

6. Позвольте им наслаждаться

Дожив до восьмидесяти лет, Софокл, если верить Платону, радовался, что старость избавила его от жестокого ига желания, — опыт, подобный опыту народа, свергнувшего тирана, или раба, освободившегося от хозяина. Однако утопист Шарль Фурье, напротив, писал около 1820 года:

Человечество, пережив пору любви, лишь прозябает, пытаясь забыть о любовных устремлениях души. Женщины, не имея особых развлечений, горько чувствуют эту истину: на склоне лет они ищут в набожности поддержки Бога, который, кажется, от них отдалился вместе с дорогим сердцу чувством. Мужчинам удается забыть о любви, но они не находят ей замены. Фимиам честолюбия, радости отцовства не сравнимы с поистине божественными иллюзиями, которые дарит молодости любовь. Каждый шестидесятилетний старик превозносит и оплакивает удовольствия, которыми он наслаждался в молодые годы, и ни один юноша не пожелает променять любовь на стариковские забавы[140].