Юморески и другие пустячки - Петер Карваш

— Бон,— сказала наконец Генриетта (ничего больше, просто Генриетта) с пониманием и вздохнула, как бы смирившись с неизбежностью дружеской уступки.— Я дарю эти снимки вашим друзьям, идет?

Она помахала миниатюрной ручкой с большими перстнями и убежала; вскоре она работала для журналов усердно и, как всегда, на все сто.

Зарабатывала, наверное, те пять сотен, которых она лишилась.

— Ну, ты у нас мешком пришибленный,— сообщил мне в самолете мой приятель, еще один участник международной конференции, который предпочел фотографированию официантку или что-то в этом роде.— Почему ты не продал эти снимки какому-нибудь иллюстрированному журналу? Мы могли бы пожить еще две недели в Париже как магараджи! Понимаешь?!

Я понимал.

Господи, подумал я, как хорошо, что мне не пришла в голову эта идея, она отвратительна. Разменять на деньги такую улыбку... Это был привет и дар моим друзьям, и я везу его им домой. Это была улыбка Офелии, и Жанны д'Арк, и леди Макбет, озорной девчонки с Монмартра, звезды многокрасочных журналов, моей фотомодели на десять минут, навеки моей.

Снимки, плоды необузданной фотографической одержимости, удались и предоставляются в распоряжение моих друзей с 14 до 16 часов ежедневно, кроме выходных и государственных праздников.

Бесплатно.

Изобретательная барышня из Варшавы

Владельцев легковых автомобилей (которые, кроме собственной машины, не располагают служебной «шестьсоттройкой» или даже двумя и потому пользуются своей машиной) дорожное братство разделяет на две категории: на тех, что «подвозит», и на тех, что «не подвозит». Я, например, принципиально не подвезу. Подвезу, но не принципиально, а если хотите, беспринципно.

При поездках на большие расстояния и по хорошему шоссе, словом, при спокойной езде бывает скучно; кроме того, бог знает почему, за границей тебя не покидает наивная надежда столкнуться с каким-то сюрпризом, ты на это настраиваешься, на неожиданные повороты и капризы судьбы, так сказать, на приключения — как будто дома ты от них застрахован. Сюрпризы же эти могут выглядеть по-разному.

Лично я превыше всего ценю непрошеных пассажирок, которые советуют мне, как выпутаться из сложных дорожных ситуаций, и ворчливо комментируют мои ошибки и нарушения; а еще я очень люблю увесистых пятидесятилетних дам, которые грозятся выцарапать мне глаза, если я до них пальцем дотронусь, и соблазнительных красоток, которые, поманивая мизинцем, останавливают меня, закутываются в мое теплое пальто и до самого места назначения, расположенного в трехстах километрах, спят здоровым и освежающим сном.

В конце концов этот опыт приводит к тому, что человек вместе со свежими рубашками прихватывает и свой проверенный скепсис, перестает навязывать судьбе свойства, которых она иметь не может, например, щедрость или юмор, и сосредоточивает внимание на банальных и малообещающих вещах, например, на дорожных знаках. Это снижает шансы на невероятное приключение, зато повышает шансы возвращения целым и невредимым.

Исключение, которое я намереваюсь описать, имело индивидуальные особенности, хорошо различимые даже при недозволенной скорости, а не то что при 90 км/час. Исключение стояло, нет, красовалось на обочине и размахивало ярким платком, хотя никакой необходимости в этом не было. Исключение было женского пола, и если под индивидуальными особенностями мы подразумеваем физические достоинства, то об этой девушке нельзя было сказать, что она их скрывала. Она была облачена в купальный костюм, который, так сказать, скорее кончался, чем начинался; верхняя его часть состояла из ленточки, которую я сперва по ошибке принял за две полоски лейкопластыря; юбка была не шире скромного браслета и вряд ли больше его по диаметру и периметру. Еще Леонардо да Винчи считал человеческое тело вершиной красоты и совершенства — хотя нет никаких доказательств, что он бывал в Польше. Я там был и горячо поддерживаю его точку зрения.

Я сделал то, что сделал бы на моем месте великий Леонардо и все известные мне мужчины, независимо от их исторического значения; я резко затормозил.

Я опустил стекло, и барышня, махавшая мне с такой грацией, приблизилась ко мне, ослепительно реальная и радиоактивная: от нее веяло знойным летом, кремом для загара и симпатиями, которые, как я вскоре сообразил, относились не ко мне, а к моему транспортному средству. И все равно она была не фата-морганой на залитых солнцем польских равнинах, а каким-то сухопутным и невооруженным изданием сирены варшавского происхождения.

Голосом Эллы Фитцджералд она спросила, не едет ли пан в Варшаву.

Полагаю, я ответил бы утвердительно, даже если б она спросила, не едет ли пан на остров Маврикий.

Примерно с тремя подтекстами она спросила, есть ли у пана свободное место в машине.

Я указал на сиденье рядом со мной, и оно послушно стало демонстрировать, до чего оно свободное. Я сделал жест, который дает будущим императрицам понять, что трон свободен и ждет их не дождется.

То, что последовало, можно смело отнести к числу сюрпризов. Из близлежащего кустарника вылетели спринтерским темпом трое молодых людей спортивного вида, с рюкзаками, и не успел я опомниться, как моя «шкода» была битком набита под самую крышу.

Барышня от всей души поблагодарила пана и выпрямила свой стан, стройный, как пальмы на острове Маврикий, если они там есть.

Я спросил с легким акцентом, не едет ли пани с нами.

«Но как?— она посмотрела на меня невинно-удивленными лазоревыми глазами,— ведь машина пана полна!» Она даже слегка удивилась, что пан об этом не знает. Она весело помахала пану на прощанье и при этом снова выпрямилась, сияя на солнце, но также и из собственных источников.

— В чем дело,— нетерпеливо, чуть ли не возмущенно спросил меня сосед,— почему мы не едем?

Я тронулся. Мне сообщили, что я везу будущего архитектора-урбаниста, будущего атомного химика и бывшего будущего искусствоведа, ставшего известным битовым певцом. Меня же еще и посрамили тем, что я его не знаю.

В ближайшем городке я выключил двигатель и раз десять сказал «пся крев», чтобы все выглядело правдоподобно. Затем сообщил попутчикам, что двигатель заглох и было бы желательно потолкать машину километра два-три. После короткого совещания они нашли другое решение, мрачно высадились, сели на автобус и скрылись за поворотом.

Я же произвел несколько операций в такой последовательности: разгрузил багажник и забаррикадировал своим движимым имуществом задние сиденья «шкоды». Потом проштудировал карту, надел солнечные очки, сделал разворот и направился к месту встречи с чудесным явлением. Не доезжая до него, я свернул на проселок, сделав крюк, вернулся на шоссе и через четверть часа приближался к месту, где останавливала машины уже знакомая мне польская барышня, гибкая, как вербовый прутик, обнаженная, как Афродита, и заметная, как Статуя Свободы в Нью-Йоркском порту.

Я притормозил, уже проехав мимо нее, ясно давая понять, что поначалу не думал об этом, но что ее аргументы меня убедили. Она приблизилась ко мне оленьими прыжками, как при замедленной съемке.

Не едет ли пан в Варшаву? (Щебетание, воркование, соловьиные трели.)

Я энергично кивнул и стал ждать: что дальше?

Нет ли у пана свободного места?

Я молча посмотрел на единственное свободное сиденье.

Галька в бикини (или Мария из Вила-Новы в переодетом виде, или с кем еще я имел честь) пропела в сторону кустов:

— Одно место! Янек, твоя очередь!

— Я хочу ехать с Матильдой!— обиженно запротестовал невидимый Янек.

— Ага,— сказала Марышенька и приложила палец к губам.— Тогда Джимми!

— О'кэй! — сказал эбеново-черный Джимми и так хлопнул дверцей, что на противоположном крыле лопнуло зеркало. Это был, как я вскоре выяснил, легкоатлет-рекордсмен из Ганы, он же медик в последнем семестре.

Повторять фокус с заглохшим мотором я не отважился; по-моему, Джимми запросто дотолкал бы меня одной левой до самого Северного моря. Я, напротив, купил ему в ближайшем городке билет до Варшавы и погрузил его вместе с его сияющей улыбкой в пассажирский поезд.

Я стал заклятым и упрямым врагом собственной судьбы.

На этот раз я повторил свой маневр с небольшой поправкой. Перед возвратом на шоссе я вышел из машины, пересек поле и приблизился к загадочному месту с тыла. За кустами загорала, играла в карты и дискутировала веселая молодая компания; лишь двое-трое стояли наготове со своим багажом и дожидались сигнала девушки, которая в одиночку брала на абордаж автомобили и загружала их своими подопечными, группами и поодиночке — скорее всего в списочном порядке. Укрывшись за молодыми осинами, я любовался на нее: она работала крайне эффективно, щедро одаряя водителей попутчиками.

Я подождал, пока она отгрузила последнюю парочку, бросился к машине, выехал из-за поворота и остановился, точно перед сиреной.