Страстный любовник - Шарлотта Лэм

— Понимаю, — мягко сказала Клэр. — Я тоже не любила жестоких шуток в детстве. Что же это были за игры?

Его лицо исказила ненависть.

— О, со стороны они выглядели вполне невинными, но, когда тебе четыре года от роду, такие игры кажутся настоящими пытками. Когда мне было пять, в Рождество кузены засыпали мою кровать елочными иголками и кинули меня на постель. Мне было не очень больно, гораздо больше я страдал от унижения. Иногда братья заталкивали меня в кладовку и запирали на долгие часы. Мое сердце рвалось на части от страха в кромешной тьме. С тех пор я страдаю клаустрофобией. Обычно они прятали или ломали предназначенные мне рождественские подарки и сваливали вину на меня. Тетя Флора, сторонница строгих наказаний, била ремнем полумертвого от страха племянника, искренне считая, что наставляет его на путь истинный. Я помню игру, которая нравилась им больше всего. Они называли ее «Сдобная булка»: все братья держали меня над огнем и делали вид, что сейчас зажарят живьем. Конечно, они не дали бы мне упасть, но разве объяснишь это Маленькому ребенку, который все принимает всерьез? Главной их целью было напугать меня до смерти, и смертельный страх вызывало как раз то, что они еще не сделали, но сделают в следующую минуту… Они постоянно выкручивали мне руки и дергали за волосы, для них это было так же просто, как пнуть ногой собаку.

Слушая Дэнзила, Клэр едва сдерживала слезы. Печальный рассказ о малютке сироте, вынужденном выносить такие мучения, вызвал в ней одновременно страшную ярость и сострадание.

— Как долго ты терпел их издевательства?

— Мне казалось, что целую вечность, но на самом деле — пять или шесть лет. Когда мне исполнилось восемь, братья уже окончили школу и либо работали, либо учились в колледже. К тому времени им уже наскучило развлекаться за мой счет.

— Теперь я понимаю, почему ты ненавидишь Рождество, — тихо произнесла Клэр.

Дэнзил быстро посмотрел на нее.

— Я говорил тебе об этом?

Она молча кивнула.

Дэнзил криво усмехнулся.

— Для меня не было хуже времени в году, чем Рождество. Я ненавидел фальшивые рассуждения о всеобщей любви и праведной жизни, в которые пускалась тетя, тогда как ее сыновья измывались надо мной у нее за спиной. Тетя же притворялась, что ничего не замечает.

Пораженная жестокостью тетки Дэнзила, Клэр взорвалась:

— Как она могла так поступать?!

— Наверное, она просто не желала признавать, что ее дети не ангелы. Разве не все матери свято верят, что их чадо — само совершенство? Особенно им хочется в это верить в Рождество. Я же с детских лет ненавидел его — церковные службы, гимны по телевизору, поздравительные открытки, мишуру и рождественскую елку. Находя прямую связь между праздником и своими мучениями, я считал Рождество символом лицемерия и равнодушия.

— Неудивительно… — едва слышно прошептала Клэр.

— Кажется, все семьи на свете собираются вместе на Рождество, — продолжал Дэнзил. — По телевидению показывают старые фильмы, по радио крутят сладкие до тошноты песни. А для меня этот праздник насквозь пропитан ложью и притворством. Про себя я в детстве молился, чтобы он поскорее прошел.

Клэр не пыталась спорить. Сейчас было не время и не место убеждать Дэнзила в обратном. Она лишь мягко сказала:

— Понятно, что тебя мучают кошмары. События детства оказывают более глубокое влияние на жизнь человека, чем все последующие годы.

— Похоже… — согласился Дэнзил, вздыхая. — Глупо, верно? Прошло больше двадцати лет с тех пор, как умерла моя тетя, и столько же времени я не видел никого из кузенов. Я должен забыть их жестокость, но… — Он пожал плечами, потом более спокойно продолжил: — По иронии судьбы, тетя Флора умерла под Рождество от сердечного приступа. Никому даже в голову не приходило, что у нее слабое сердце. Ее смерть потрясла родных. — Он запнулся. — Нет, это не вся правда. Всей я никому не рассказывал, но, по сути, из-за меня с ней случился приступ… Мои братья приехали к матери встречать праздник. Двое из них уже были женаты и обзавелись детьми, другие двое приехали с подружками. Тетя была на вершине блаженства. Она без устали повторяла, какой это прекрасный семейный праздник — Рождество — и какие у нее чудесные сыновья… В конце концов я не сдержался и стал кричать. Я кричал, что ее сыновья были маленькими садистами и что я их ненавижу… ненавижу…

Он снова запнулся, тяжело дыша. Руки его дрожали. Клэр взяла его руки в свои. Боль, написанная на его лице, казалось, передалась ей.

Дэнзил посмотрел на их соединенные руки, потом — ей в глаза.

— А ты… ты сочувствуешь мне, Клэр?

Горячая краска прилила к ее щекам. В его словах она услышала насмешку. Клэр попыталась убрать свои руки, но он удержал их.

— Я не собираюсь смеяться над тобой. Я нередко оказывался в подобных ситуациях, только обычно я выступал в роли внимательного слушателя, готового помочь советом. Мне как режиссеру часто плачутся в жилетку, и это естественно, особенно когда имеешь дело с темпераментными, эмоциональными людьми — актерами.

— А тем более — красивыми актрисами… — не удержалась Клэр. И встретила его веселый взгляд.

Клэр почувствовала, как на ее щеках разгорается пожар. Она готова была откусить себе язык. Он наверняка распознал скрытую ревность в ее словах.

— Должен сказать, — чуть смущаясь, добавил он, — что для меня ново быть рассказчиком, и я вовсе не хочу утомлять тебя перипетиями своего трудного детства.

— Ты совсем не утомляешь меня! — поспешно заверила Клэр. Наоборот, она стремилась лучше узнать Дэнзила.

— Мне не хочется рассказывать дальше, ведь то, что случилось потом, выставляет меня в плохом свете. — Дэнзил нахмурился, однако, помолчав, продолжил: — Я горел желанием уязвить тетю, причинить ей душевную боль. И это самое непростительное в моей истории. Я обозлился, потому что тетя вся светилась от радости за себя и за «мальчиков». Я же не забывал, как в тетином доме обходились со мной, сиротой, которым можно пренебречь, которого можно обидеть… Потеряв власть над собой, я раскричался. В переходном возрасте все защищают правду… Я считал себя обязанным восстановить справедливость и бросал обвинения в лицо тете. Конечно, она не поверила мне. А если бы и поверила, то никогда не призналась бы в этом. Она начала ругать меня, кричать в ответ… и вдруг, схватившись за грудь, стала хватать ртом воздух. Пошатнулась и упала на стул. Я страшно перепугался, подбежал к ней — спрашивал, все ли в порядке… А она ударила меня. Это движение было последним в ее жизни. — Дэнзил снова поднял глаза на Клэр. Он был белым как полотно. — Ударила. Последнее, что она сделала… А потом умерла, и я не пытался ей помочь.