Особо опасная особь - Андрей Плеханов

— Эй, подожди, — буркнул Ушастый, — ты что, к Мидянусу идешь?

— Как это ты догадался? Подслушивал, да? Пойдем, леди Лина. Мы идем к Мидянусу.

— Не ходи к Мидянусу, — сказал Ушастый. — Он мутант и придурок.

— В отличие от тебя? — осклабился Умник. — Пойдем, леди Лина. Здесь нас не любят. Бизнес нужно делать с людьми, которые нас любят. Мидянус меня любит, да. Любит как брата. Он сделает нам работу и получит кучу бабок. А маэстро Ушастый пусть идет в отпуск и отдыхает там, в этом своем отпуске.

— Ладно, сделаю я твою работу, — недовольно произнес Ушастый. — Сделаю. Только не ходи к Мидянусу.

— А ты нас любишь?

— Обожаю! — буркнул Ушастый. — Жить без вас не могу.

— Эй, как же так? — в разговор встрял толстый безымянный мардж. — Ты же обещал мне начать прямо сегодня, Ушастый...

— Сегодня не получится, — сказал Ушастый.

— А когда получится?

— Откуда я знаю когда? — взвизгнул Ушастый. — Ты видишь вообще, что творится? Глаза разуй! У меня запарка и все такое! Меня вообще нет, умер я. Иди к Мидянусу, он тебе все сделает. Все, что попросишь!

— А Мидянус сейчас, случаем, не в запое? — осторожно поинтересовался толстый.

— Мидянус-то? Да он всегда в запое! Какая разница? Иди еще к кому-нибудь. Только свали побыстрее, добром прошу, пока я совсем не разозлился.

Толстый грустно вздохнул и ретировался быстрым шагом, вихляя на ходу объемистым задом. Из чего Лина сделала вывод, что Ушастый тоже крут.

Везло ей сегодня на крутых марджей.

Дом, в котором обитал Ушастый, внешне не отличался от прочих полуразвалин Синего квартала. Однако внутри оказался неожиданно чистым и даже, пожалуй, ухоженным. Лифт, правда, не работал, поэтому на второй этаж пришлось идти пешком. Вход на этаж был забронирован массивной металлической дверью. У звонка висела латунная табличка с выгравированной надписью: “Не звонить. Звонок не работает. Дома никого нет. Все спят, не будить”. Ушастый оправдывал свое реноме противоречивого, но поистине занятого человека.

За дверью обнаружился длинный коридор — его зеленые стены несли на себе множество кабелей толщиной в человеческую руку, а также разноцветных проводов, проводков и проводищ. Ушастый угрюмо прошествовал к одной из дальних комнат, пинком открыл дверь и сказал:

— Проходите, дорогие гости. Располагайтесь с удобствами.

Располагаться было совершенно не на чем. Вся лаборатория площадью не менее тридцати квадратов была заставлена биотехническим оборудованием. Инкубаторы, заполненные полупрозрачным гелем, — в них плавало нечто неопределенных форм, беззвучно бултыхалось, дышало, жило. Лина вздрогнула, на миг ей показалось, что она снова на астероиде Виктора Дельгадо, в одном из экспериментальных блоков. Посреди зала находился стол, облепленный порослью плоских мониторов. Ушастый немедленно занял кресло за столом — единственное в лаборатории, скинул туфли, положил ноги на стол, отчего мониторы, сидящие на толстых упругих стеблях, разом покачнулись.

— Уф-ф, это надо ж, как я сегодня устал, — сказал Ушастый. — Все ноги себе оттоптал.

Носков Ушастый не носил. Поэтому невооруженным глазом было заметно, что на правой ноге у него четыре пальца, а на левой — шесть.

— Не один ты ухайдакался, — заметил Умник. — Куда сесть-то можно?

— А, это... Сейчас сделаю. — Ушастый ткнул пальцем в клавиатуру, и из коридора донеслось приближающееся гудение. Через несколько секунд в комнату резво вкатились два кресла на колесиках — гуськом, друг за другом. Одно из них тюкнуло Лину под колени и она свалилась в мягкие мебельные объятия, пахнущие свежедубленой кожей.

— Клево, — сказала Лина. — Сколько такие самокаты стоят?

— Нисколько. Все по бартеру, — сказал Ушастый. — Если наше дело выгорит, подарю тебе одно — то, в котором ты сидишь. Кстати, ты охренительно красива, детка. Никто тебе такого еще не говорил?

— Пару раз говорили, — Лина вежливо улыбнулась.

— У тебя что-то странное с лицом. Нестандартная модель. Новый каталог, да? Кто делал тебе эту мордочку, киса?

— Никто. Сама выросла.

— Быть того не может. Иди-ка сюда.

Ушастый поманил рукой, и кресло Лины шустро покатилось к нему. Лина не успела моргнуть глазом, как ушлый мардж протянул короткие кривые пальцы и начал ощупывать ее лицо.

— Невероятно, — бормотал он. — Натуральное личико, в самом деле. В Америке таких почти не осталось.

Все — выродки, в генах сплошной мусор. Ты не русская, случаем, девочка?

— Почему русская?

— У русских запрещены геноприсадки. Напрочь запрещены. Такой вот у них недемократический тоталитарный режим. Зато они вырождаются не с такой ужасной скоростью, как мы в чертовой стране Америке.

— Я полька, — сказала Лина. — Мой отец родился в Польше. И мама, кстати, тоже.

— Тогда понятно. У славян хорошая кровь. А как у тебя фамилия?

— Так я тебе и сказала, — Лина отпрянула от неприятно-холодных пальцев Ушастого. — Чего ты вообще привязался к моему лицу?

— У тебя, должно быть, неиспорченный набор генов. Интересные генчики... Слушай, детка Лина, можно я возьму у тебя капельку крови? Всего одну капельку.

— Нет! — Лина едва сдержалась от крика. Призрак Виктора снова замаячил перед ней во всей своей красе. Чертовы биотехники начинают сходить с ума, едва увидят ее. Всем нужны ее гены. Уже изрядно подпорченные, кстати.

— Я заплачу тебе, — азартно сказал Ушастый. — Заплачу бабки. Две штуки баксов — и всего за одну каплю крови. Можно даже без крови обойтись. Можно слюну. Просто плюнешь мне в пробирку, детка, и две штуки твои. Наличкой, само собой.

— Я же сказала — нет! — Лина оттолкнулась ногой от пола, и кресло ее покатилось назад. — Скажи ему, Умник, чего он пристал?

— Отстань от девушки, Ушастый, — сказал Умник. — Девушка у нас — благородная леди, чистых хай-стэндовских кровей, к тому же европейских, меньше чем за пол-лимона не плюется. Клади пятьсот штук на стол, и она все тебе здесь обхаркает. Понял?

— Жмоты вы, — заявил Ушастый. — За пол-лимона я тут отымею самую шикарную телку, хоть польку, хоть итальянку, хоть марсианку. Отымею прямо на полу. Подавитесь своей слюной.

— Слушай, Ушастый, — спросила Лина, — а почему ты такой... э... как это сказать...

— Почему я такой урод? — Ушастый ухмыльнулся, продемонстрировав кривые желтые зубы.

— Ага. Почему ты себе нормальное лицо не сделаешь? Ты же можешь.

— Да потому что я слик, сладкая леди. У нас особый стиль. У нас мутанты не правят себе морды. Ты прекрасно знаешь, что у вас, хай-стэндов, рождается полным-полно выродков — считай, каждый второй. Просто вам проводят биокоррекцию с раннего детства, и потому все вы выглядите, как Барби и Кены, — загорелые, гладкие, с идеальными фигурами. Только все это ложь, милая леди. Ты берешь за руку двадцатипятилетнего красавчика с Беверли-Хиллз, и затеваешь с ним амуры, и не подозреваешь, что на самом деле ему давно за семьдесят, и рука у него искусственная, и держится старикан только за счет стероидов и геноприсадок. А потом он трахает тебя, и ты беременеешь, и рожаешь очередного выродка, и вкладываешь кучу бабок в то, чтобы он выжил, а потом еще кучу бабок в то, чтобы он выглядел как человек, а не как утконос. Это что, нормально, по-твоему? Мы, слики, живем по правде, не штукатурим действительность и потому видим ее такой, какая она есть. И потому — мы нормальные люди, а вы — промытые, брейнвоши...