Человек не отсюда - Даниил Гранин

10 лет спустя, на той же веранде я спросил его: «Ну, а как у нас сейчас дела с модусами бытия и обладания?» Ответ получился неутешительный.

Прошло еще 10 лет. И снова мой собеседник — Даниил Гранин.

— Даниил Александрович! Не решаюсь начать с традиционного в наших беседах вопроса о модусах. Слишком уж очевиден ответ. И все-таки — удастся ли нам вернуться к нормальному человеческому бытию, где не все будет определять диктатура денег? Видите Вы для этого точки опоры, если не в настоящем, то хотя бы в прошлом или будущем?

— Для меня это довольно трудный вопрос. Конечно, утешение можно всегда отыскать в будущем. Оно ведь полно утешительных надежд.

К сожалению, наша жизнь в течение многих лет была заполнена обещаниями. Да и сейчас такой остается. Все правители у нас — футуристы. Любят говорить о благоденствии в грядущем. Но не очень-то любят вспоминать потом, что они не выполнили из обещанного. Так что настоящее их не интересует — только будущее, в котором располагаются все прелести, не состоявшиеся в нашей жизни. При этом оно, будущее, в их обещаниях всегда оказывается более правильным, гуманным, человечным.

И вот вы меня приглашаете опять в будущее, о котором можно наговорить все, что вам хочется. И мне хочется. И нашим правителям. Словом — хочется всем. А жизнь меня учит: не надо в своем самоуспокоении опираться на него, на будущее. Не надо тем более искать утешение — что еще труднее — в прошлом. Надо иметь мужество опираться на настоящее.

Теперь, что касается культа денег. Да, мы раньше жили аскетически бедно, и модус обладания в СССР часто сводился просто к нулю. Поэтому вполне естественно стремление многих наших людей, проявляя инициативу, самоутвердиться в бизнесе, обеспечить себя и семью материальными благами. Но случилось так, что индивидуальный, созидательный бизнес не получил у нас развития.

Когда коммунистическая идеология захлопнулась и ее место заняла неограниченная возможность воровать, спекулировать ценными бумагами, недвижимостью и вообще всем, чем угодно, продавать товары, продавать родину как товар, ее недра, нефть, газ, ее леса и т. д., ловкачи воспользовались этой возможностью на все 200 процентов. Не созидатели, а ловкачи, они захапали богатства, созданные мозгами и руками предыдущих поколений. Почти весь наш бизнес грязного происхождения, соответственно новому времени. Словом, модус обладания восторжествовал у нас в самом наглом и неприглядном виде, став гангреной для всего общества. Во всех областях работы и отдыха ради наживы обесценивается жизнь человека.

— Не связана ли с этой диктатурой и цепная реакция центробежных процессов, которые вот уже два десятилетия сотрясают страну — от распада Союза до раскола театров и газет? У всех еще в памяти прошлогодний уход Юрия Любимова из созданного им театра-легенды. Мне — да только ли мне? — при этом приходит на ум «Репетиция оркестра» Федерико Феллини…

— Очень хороший фильм.

— В нем тоже вроде бы каждый оркестрант вспомнил, что он — неповторимая, подавляемая, оскорбляемая дирижером личность. И оркестр «сверг» дирижера. Ни к чему хорошему это не привело. И в конце концов ради сохранения гармонии, слаженной, согласованной музыки, все возвращается на круги своя. Но уже на другом, более высоком витке понимания смысла жизни и творчества. К сожалению, у конфликта на Таганке случился другой финал. Почему?

— Знаете, однажды актеры театра Аркадия Райкина написали на него очень злобный анонимный донос в обком партии со стандартным набором претензий актеров к режиссеру, что он, мол, зажимает молодежь, не дает ей ролей и так далее. Пригласили Аркадия Исааковича в обком. Показали анонимку: «Что вы об этом думаете?» — «А что я могу об этом думать?» — «И все-таки?» — «Так я вам скажу, что я об этом думаю: это взбесившийся гарнир». Грубо, но верно.

В театре Любимова была другая, конечно, ситуация. Среди его нынешних оппонентов было немало хороших актеров, индивидуальностей. И время другое. Театр во многом — семья, это семейный конфликт. И я не хочу задним числом участвовать в выяснении их внутренних бракоразводных тяжб. Но Любимова лично люблю. За независимость, непреклонность, увлеченность. И одно знаю: ушел Товстоногов — и нет БДТ. Это уже другой театр. Так и здесь. Ушел Любимов — не будет больше той, легендарной, любимовской Таганки. Другой будет на ее месте театр.

— Почему сегодня у нас подобные конфликты развиваются не по феллиниевскому сценарию? Почему когда от Художественного театра Станиславского и Немировича отпочковалась его третья студия, по сути, оппонировавшая ему, дело закончилось «Принцессой Турандот» и рождением Вахтанговского театра? Тот первый, великий, общедоступный МХТ, если судить по булгаковскому «Театральному роману», по человеческим взаимоотношениям внутри него, тоже ведь был далеко не богадельней. Но тогда это было столкновение личностей, характеров, разного понимания, смысла и целей искусства, а сейчас…

Характер у Любимова, может быть, и капризный, но действительно непреклонный. И отношения его с актерами на всем протяжении истории Таганки складывались по-разному. От него и уходили. Но я не могу себе представить ни Славину, ни Демидову, ни Высоцкого, ни Филатова, ни Губенко, предъявляющими к нему претензии на том уровне, на котором предъявила их ему нынешняя труппа. Что-то изменилось во времени, в людях?

— Вы сами и ответили на свой вопрос. Это были другие люди, из другого времени, воспитанные на уважении к традициям. У нас же сегодня в масштабах всего общества связь времен, связь поколений резко оборвана. И мы, судорожно мечась между разными панацеями в виде спасительных «национальных идей» и тому подобного, никак не можем определить место обрыва и связать концы с концами, восстановить эту самую связь времен.

— Мне кажется, вопрос этот мучает вас и в «Вечерах с Петром Великим», книге весьма злободневной, хотя внешне событиями своими и отдаленной от нас на три столетия. Казалось бы, ну что нового можно сказать о личности и реформах Петра после Пушкина, Соловьева, Ключевского, Алексея Толстого? Но — каждое время осмысливало историю по-своему. И вам, на мой взгляд, удалось сделать это именно с позиций нашего времени, причем все аналогии, сравнения с сегодняшним днем, возникают естественно, без очевидного авторского нажима.

По расхожему стереотипу, Петр только тем и занимался, что рвал связь времен, ломал отечественную историю через колено, переиначивал все русское на чужое, иностранное. А вот в «Вечерах» есть такой эпизод. Царь повелевает начать изготовление изразцов по новой голландской технологии, но рисунки на них приказывает наносить русские. Не так, оказывается, прост был человек, о котором Максимилиан Волошин написал убийственные строки: «Великий Петр был первый большевик… не в мраморе, а в мясе высекал он топором живую Галатею». В вашей трактовке, по-моему, Петр задумывается над тем, как, обрубая старые ветви, открывая путь новым, не повредить все же и корни. И это особенно важно усвоить во времена, когда мы беспечно, бездумно роняем эстафетную палочку нравственных законов, обычаев, традиций, передаваемых от поколения к поколению. Правильно ли я вас понял?