Изгнание из рая - Елена Крюкова

– Понравился он мне сильно, сука, понимаешь?!..

Крик Зямы сотряс морозную тьму вокруг Митиного лица. Митя видел – дула наставлены на него, и они жадно дрожат. Эти ребята выстрелят – недорого возьмут. Нет, зачем, именно дорого, таким редким, Царским перстеньком. Николай Александрович, Царь Великия и Малыя и Белыя Руси, и думать не думал, что его подарком вот так грубо, пошло станут распоряжаться.

Они выстрелят, Митя! Гляди – Лангуста уже поднимает свой неподъемный «браунинг». Зубы Зямы скалятся, и на его румяном, с ямочками на щеках, курносом личике балованного сыночка он читает лишь одно: сейчас я тебя застрелю, падла, сдерну перстень с твоей поганой лапы и убегу, и, пока сюда кандыбают менты и прочие ненужные свидетели – а свидетелям и пригрозить пушкой можно, все это безобидные столичные раззявы, – мы уже успеем уйти. Далеко-далеко. Отсюда не видно.

Лангуста наставил дуло ему в лоб.

– Долго думаешь! Гони!

Митя улыбнулся прыгающими губами. Схватил себя за локоть, цапнул за кисть, прикрыв ладонью изумруд.

– А ты что не стреляешь?! Стреляй!

И в то время, как Лангуста, решившись, направив револьвер прямо Мите в лицо, прикоснулся пальцем к курку, Митя с проворством фокусника сдернул с пальца изумрудный перстень и протянул его на ладони Лангусте. Дрожащая, ненавидящая улыбка не сходила у него с замерзшего лица, как приклеенная.

– Ах ты, какие мы добрые, какие мы щедрые, – зло, тяжело сказал Лангуста, надевая перстень себе на палец. Он напялил его не на мизинец, как Митя, а на безымянный. У Лангусты руки были худее. – Благодарствую. Вы не обеднеете, царь Крез. Мы полагаем, в ваших тайных закромах достаточно таких вот изумрудиков и алмазиков, как этот.

Лангуста смеялся ему в лицо. Смеялся над ним.

Митя провел руками по лицу снизу вверх, от подбородка ко лбу, словно умываясь. Он стирал с лица холодный, соленый пот. Грязные, ползавшие по асфальту мостовой руки испятнали бороду, скулы, подглазья.

– Ты прав, козел. У меня еще полно сокровищ. Вам и не снилось.

– По-моему, это правда, Бобка, – обернулся Лангуста к приятелю. – Неплохо бы основательно пошерстить паренька. Да кто ж его разберет, может, он важная птичка. Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда!.. – запел он шутовски, засвистел сквозь зубы. – Может, мы его тут попугали слегка, Бобка, а нам за него по шее дадут. А шея-то у человека одна, Бобка, разве не так?.. мы же не змеи горынычи… А какие у тебя еще сокровища остались, мон шер ами?.. может быть, ты с нами подобру-поздорову поделишься?..

– Пошел ты, сволочь. Я все равно тебя найду. Я знаю, гад, кто твой папан. Я…

– Пожалуешься моему фазеру? – Лангуста закинул голову к ночному фонарю, свистнул, любуясь играющим на пальце изумрудом. – Смешно!.. Только попробуй!.. Вякнешь ему – мои пацанчики тебя отделают лучше, чем визажист-мастерюга… всего раскрасят… по первому разряду… и пикнуть не успеешь…

Сауна по первому разряду. Разборка по первому разряду. У них все по первому разряду, Митя. И что-то одно должно быть – по последнему.

– Видишь, какой ты девственник, Митенька, – воркующе, ласково вымолвил Зяма, – у тебя с собой, мальчик ты мой, даже пушечки нет. Чтоб отстреляться. А мы тертые калачи. Мы всегда отстреливаемся, если на нас нападают. Это мы гигнули тебе твои тормозные колодки, шляпа. Горит «маздочка»?.. Гори, гори ясно, чтобы не погасло!.. Спокойной ночи, приятных сновидений, простак! Шулером ты никогда не станешь. Я не играл с тобой на честность. Я просто поддался тебе. Чтобы проверить тебя, умеешь защищаться ты или нет. Проверил. Не умеешь. Это тебе урок, дурак. Умнее будешь. Забудь дорогу в «Лампу». А если вспомнишь…

– Погоди, Лангуста, клюкву давить, ты же, может, с ним еще помиришься, – на особенно настойчиво выдавливал из себя лохматый Боб. – Не гони лошадей…

– Лошади уже все прибыли! – крикнул Лангуста визгливо. – Перекладные отменяются! Ямщик желает отдохнуть! И щи сюда, и огурчик под водочку!.. Копти небо, мужик. Два совета: заведи себе пушку и бабу. Ты совершенно не умеешь работать с бабами. Я в бане поглядел. Дилетант.

Зяма плюнул сквозь зубы. Утерся. Выматерился. Очаровательно, игриво, светски улыбнулся, как будто ничего и не было. Спрятал пушку в карман. Повернулся. Пошел. За ним поплелся хмурый кудлатый Боб, как оруженосец за хозяином.

– Эй, ты, Паша! – оглянувшись, слабо позвал Боб, шаря глазами по сторонам. – Где ты там завалялся!.. Валяй, к месье Ляббе опоздаем, мы же договорились… хватит пялиться на этого богатого кобеля…

Он, Дмитрий Морозов, богатый кобель. Божественно. Лучше не придумать. Ему казалось: он в мрачном вонючем, пахнущем носками, сапогами и дешевыми духами кинозале смотрит черно-белый старый фильм про себя, под названьем «Богатый кобель». Идет название, титры, публика равнодушно глядит, жует карамельки, щелкает семечки, целуется. И крупно – на экране – он, мертвый, на мостовой Большой Никитской, и его висок залит кровью, и его рука, разжатая, бессильная, валяется на снегу обочины, и на пальце – нестерпимое сиянье изумруда. Все. Забыть. Как его и не было. Это все старуха подстроила. Это все… она…

К нему вразвалочку подошел третий из поганой троицы, Паша Эмильевич, сын Эмиля, которого Митя никогда не знал и не узнает, провались все куда подальше. На рожице Паши было написано нехитрое, сытенькое удовольствие зрителя, поглядевшего нехилый, с выстрелами и мордобоем, боевичок и выползающего из кинотеатра, подняв благодарные поросячьи глазки к небу: спасибо, Боже, что ты дал мне хлеба и зрелищ, а большего я и недостоин. Паша подошел к нетвердо стоящему на ногах, покачивающемуся Мите – все-таки его сильно ударило об асфальт, он ничего не сломал, зато потроха отшиб, и головой стукнулся крепко. Паша потрогал Митю за плечо. Дернул его за длинную черную прядь волос, падающих на черную куртку от Версаче.

– Митя, – тихо сказал он. Не «ты, парень», не «эй, козел», а – «Митя». – Ну их в задницу. Я же все вижу. Это Лангуста, он еще тот синий попугай. Едем ко мне. Я без машины. Они меня зовут, но я на них плевать хотел. Снимем тачку и едем. Тут недалеко. На Тверской. Плюнь на все. Забудь. Завтра Зяма тебе перстень отдаст. Я его знаю. Ну, может быть, не отдаст. Это его личное дело. Он бы выстрелил в тебя по правде. Я его хорошо знаю. Он слегка крэйзи. Клади на все на это. Едем. Там у меня отец дома. Я тебя с ним познакомлю. Забавный он у меня. Он такой забавный!.. Он занимается всем-превсем. Он считает, у нас в Магадане золота больше в мильоны раз, чем на Аляске. Он занимается конъюнктурой мировых рынков… о, он босс! И до того душевный парень мой отец!.. Выпьем, развлечемся… когда он дома, это праздник, это елка круглый год…

Митя отвел от своей груди Пашину ладонь. Господи, какие же они были еще молодые. Какие они все были еще дети. Как они играли в мафиков, во взрослых. Котировки цен, ведущие фондовые индексы Европы. А на деле – понравился мне этот зеленый перстенек, так я ж у тебя его сворую. Митя неожиданно для себя улыбнулся. Тело болело и ныло, и фонари сверкали над их головами, как люстры в бальном зале.