Один в Антарктике - Грэм Биллинг

Форбэш сел на холмик на высоте ста футов над озером и в шестидесяти семидесяти футах южнее его и стал наблюдать за поморниками, которые резвились и прихорашивались, летали и кружились над озером, словно играя в пятнашки, купались, обливая водой свои взъерошенные перья, или же стояли на берегу, занятые столь тщательным туалетом, что это заставило Форбэша, наблюдавшего их стремительный полет, задуматься, не затевают ли они что-то недоброе. Он чувствовал себя лазутчиком, пробравшимся в тайный вражеский штаб. Залегши среди камней с биноклем в руках, он внимательно приглядывался к манере полета вновь прибывших птиц и к тому, как они купаются и охорашиваются. Он почувствовал свою власть, которую ощущаешь тогда, когда ты все видишь, не будучи сам замеченным. Так вот где противник набирался сил, готовясь к новым нападениям. Вооружившись этими знаниями, Форбэш мог теперь разрабатывать план наступления.

Кромка льда была не более чем в миле от озера Прибрежного. Глубокая синева моря была какой-то особенной, словно чистое голубое пламя сияло среди белизны льдов. В спокойной глади озера отражались горы, и даже сам Эребус упал туда вниз головой. Форбэш побрел домой ужинать и писать письма.

"Дорогая Барбара! Спасибо за рождественское письмо и платки. Хотя у меня и очень туго с платками, я не осмеливаюсь сморкаться ни в один из них. Не хочу осквернять их. Мне было интересно узнать, какова ты на самом деле. Твое письмо помогло мне. Внезапно я многое понял в тебе. Видимо, это будет последнее письмо, которое ты получишь до моего возвращения. Вероятно, я вылечу где-то в конце следующего месяца - то есть через какие-то шесть недель. А за это время вряд ли здесь будут часто появляться вертолетчики с базы Скотт. Пожалуй, я слишком официален и церемонен с тобой. Прости. Это, наверно, потому, что я слишком одичал. Теперь я не могу даже предаваться мечтам. Я чувствую себя таким издерганным. Мне хочется чуть ли не причинить тебе боль. Теперь не может быть и речи о таких вещах, как любовь хорошей женщины. В нынешнем году пингвинов подрастает гораздо меньше, чем когда-либо раньше. Это из-за льда и поморников. Вот я и собираюсь строить катапульту. Я им задам взбучку. Это моя собственная гениальная идея, мой вклад в науку. Я всегда знал, что кое на что способен. Так оно и вышло. Уж если я смастерил полифоническую музыкальную машину, которая действует (к сожалению, я не могу привезти ее домой), то с гигантской катапультой я тем более справлюсь. Я не зря так сказал - гигантская катапульта. Я буду обстреливать этих сволочей. Видишь ли, я выяснил, где они собираются. Нынче, всего каких-нибудь несколько часов назад, я обнаружил место, где они купаются, чистятся целыми сотнями. Там-то я до них доберусь, а то я слишком с ними миндальничаю. Расстреливать их здесь было бы нечестно, к тому же у меня нет ружья. Я оказался бы в слишком выигрышном положении, так что я смастерю себе катапульту и разделаюсь с ними на озере. С меня хватит. Слишком долго выходило по-ихнему. Теперь настал мой черед. Я тебе расскажу, как пойдут дела.

Р. Дж".

Запечатав письмо, он решил, что оно вышло не очень удачным, и написал еще одно.

"Я должен повидаться с тобой в начале марта. Я сообщу тебе телеграфом, когда приеду. Ты не возражаешь? Черт возьми, я даже не знаю, хочешь ты меня видеть или же нет. Мы так далеки друг от друга. Осталось ли что-нибудь? Что ты имела в виду, когда писала, что "это слишком трагично"? У меня ноет грудь, когда я пишу и спрашиваю тебя об этом. А в желудке у меня все так и переворачивается. Я жертва. Будешь ли ты там? По-моему, ты даже не все понимаешь. Если бы только получить от тебя весточку! Привет. Всего тебе.

Дик".

К счастью, на следующий день прилетел на своем вертолете Эл Уайзер и доставил ему письмо, в котором она спрашивала, как он поживает и здоров ли. Она была встревожена его письмом, написанным во время пурги. Нет. Она вовсе не праздновала труса (черт подери, почему она не может воспринимать серьезно все, о чем он писал). Она подумывала о том, чтобы взять краткосрочный отпуск где-то в начале марта.

Он попросил Эла Уайзера прилететь на следующий день и прихватить с собой несколько полос толстой резины или чего-то вроде этого, поскольку он собирался изготовить особого вида капкан для ловли рыб, нужный для выполнения специальной научной программы, что необходимо было сделать, как только море возле Мыса очистится от льда. Этот капкан для рыб не может, дескать, работать надлежащим образом без очень прочного эластичного материала, нужного для того, чтобы дверца захлопнулась. Эл Уайзер поверил ему.

Тем же вечером он повез доски от шеклтоновских стойл и полозья старых санок на холм, возвышавшийся над озером Прибрежным. Там он сколотил из них V-образное сооружение высотой три фута и прочно привязал и шестифутовому толстому бруску. Он выбился из сил, таща это сооружение.

Форбэш не чувствовал ни малейшего угрызения совести. Объявленная война была справедливой. Ему хотелось построить поворотный стол, с тем чтобы катапульту можно было поворачивать в любом направлении, однако это, очевидно, было ему не под силу.

Вместо этого он укрепил рогатку в груде вулканической породы и нацелил ее прямо на середину озера. К концу балки напротив перекладин катапульты он привязал барабан лебедки, на который наметал кусок репшнура. Он должен был оттягивать тетиву катапульты - кусок резины, которую привезет Эл Уайзер. Его смущал способ пуска, и он перебрал различные системы, где использовались крючки, зажимы, шпонки или куски веревки, которые можно было перерезать в нужный момент. Кусок веревки, вернее, бечевки, оказался наиболее простым и надежным средством, хотя с ним и пришлось повозиться. На конце лебедочного троса он заделал огон [так]. К нему можно было привязать трос, который был прикреплен к праще; та "стреляла" бы двухфунтовым камнем, как только бечевку перерезали. Описав грозную траекторию и пролетев футов семьдесят, камень упал бы у самой кромки озера, прямо в гуще ныряющих, кружащих, плещущихся, плавающих поморников.

После всех этих приготовлений Форбэш пошел домой и вырезал кусок шкуры из шеклтоновского спального мешка на оленьем меху, для того чтобы было куда положить камень. Ему было неприятно портить мешок, но иного выхода не было.

Эл Уайзер не появлялся целых пять дней, что очень расстроило Форбэша. Наконец его красный вертолет пролетел над хижиной. Дверца его была распахнута, и механик бросил Форбэшу пакет, в котором находилось десять футов полуторадюймовой резины для амортизаторов и записка со словами: "Удачной ловли. Эл". Где только они ухитрились достать амортизационной резины, он никак не мог взять в толк. Правда, потом он вспомнил, что как-то раз на одну американскую станцию доставили средство от укусов змей, средство для отпугивания акул и гинекологические щипцы, и после этого перестал ломать себе голову.

Пингвинята быстро сбивались в стаи. Времени у них оставалось немного. Как-то он целых полчаса с интересом наблюдал за ними. Теперь трудно было разобраться, где кончаются границы отдельных колоний, так как в стаи собирались птенцы из самых разных колоний. Насколько он мог понять, немногие взрослые пингвины, еще остававшиеся среди них, плохо выполняли свои обязанности сторожей. Лишь время от времени они дружным шипением отпугивали поморников, садившихся слишком близко.

Некоторые птенцы уже сбрасывали толстый пух, делавший их похожими на крохотных ребятишек в пушистых серых пижамах, когда они вместе носились взад-вперед по камням, дружно откликаясь на зов любого из родителей, вернувшегося с моря с пищей для своего чада. Вообще-то птенцы узнавали своих родителей по голосу, однако зачастую голодные пингвинята преследовали чужого родителя. Они с жалобным криком сломя голову мчались на своих коротеньких ножках, спотыкаясь и падая. Родители никогда не кормили птенцов в стае, а всегда принуждали их соблюдать ритуал погони за пищей, хотя при этом птенцы становились более уязвимыми и были более подвержены нападениям поморников. В нескольких ярдах от стаи запыхавшийся родитель останавливался, раскрывал клюв и срыгивал пищу в напряженно вытянутый клюв птенца.

Однажды Форбэш увидел, как поморники с бреющего полета сбили с ног трех птенцов, бежавших под защиту стаи после неудачной попытки подкормиться. Ухватив птенцов клювом, поморники потащили их в сторону, чтобы добить о камни. (Иногда в таких случаях птенцам удавалось вырваться и с боем добраться до стаи.) Увидев, как пара поморников помогает другу распотрошить пингвиненка, который, отбиваясь до самого конца, умирал мучительной смертью, Форбэш, взбешенный, задыхаясь от жаркой аммиачной пыли, щипавшей ноздри, побежал по галечному склону налаживать свою катапульту.

Он работал добросовестно, обращая внимание на каждую мелочь. Привязав два одинаковых куска амортизационной резины к концам перекладины катапульты, он прикрепил к ним пращу, вырезанную из оленьей шкуры. Найдя гладкий овальный камень, он прихватил его к праще двумя кусками бечевки от метеозонда, которые, в свою очередь, были привязаны к огону троса, намотанного на ворот. Таким образом, когда бечевку перерезали, камень какое-то время удерживался в праще силой инерции, а потом выбрасывался силой ускорения. Он осторожно закрутил ворот, растянув резину: если резину натянуть слишком сильно, концы перекладины катапульты могут сломаться, а если чересчур слабо - снаряд не улетит достаточно далеко. Он вынул нож и с опаской провел по бечевке.