Почти три года (Ленинградский дневник) - Вера Инбер

— Главное — обидно! Я такой молодой, а что они со мной сделали! Лучше бы убили к черту!

Поразило меня это слово «обидно». Сначала я думала, что ослышалась. Но нет. Мальчика внесли уже в здание, а оттуда все доносился вопль:

— Обидно!..

Мальчик попил из кружки, которую подала ему Евфросинья Ивановна.

Все остальные на грузовике молчали. Сняли женщин. Одна была ранена в грудь. Другая — в ноги. Колени обожжены, черны от пороха, чудовищно вздуты.

Всех вынесли, а в грузовике остались какие-то кровавые тряпки.

26 июля 1943 года

Вчера опять много раненых и убитых. Мальчик с оторванными ступнями умер.

По радио важная новость: Муссолини подал в отставку.

28 июля 1943 года

Хирург Б. рассказывал вчера о том, как во время одной из операций (вскрытие флегмоны) зимой 1942 года кровь и гной замерзли на его руках и стянули их, как перчатки.

3 августа 1943 года. Вечер

Сегодня меня чуть не убило.

Без четверти восемь, на закате, я пошла на наш огород за укропом: хотела все приготовить к приходу наших. Мариэтта была на лекции. И. Д. ушел в райком, взяв с меня слово, что я не выйду на улицу, так как обстрел не прекращался с самого утра. Я обещала. Но наш огород — не улица. Это на нашем же дворе, на берегу все той же Карповки. Бывший пустырь, еще на моей памяти заваленный ржавым хламом, остатками протезов и клочьями матрацев, — теперь весь зеленый, пышный, выпуклый, как лесной массив, увиденный с самолета.

Был час поливки. Здесь собрались санитарки, сестра-хозяйка, обойщик (его капуста самая лучшая). Все такое мирное, летнее. Карповка — прелестная, отразившая в себе Ботанический сад.

Между гряд расхаживала так называемая «академик Фарро» (Анфиса Семеновна, жена главного бухгалтера Ивана Захаровича Крутикова). Крутиков уже немолод, работает в больнице сорок лет. У него узкое бледное лицо, беззвучный голос. Это один из самых тихих людей, когда-либо виденных мной.

Анфиса Семеновна психически больна. В прошлом — детский врач, работавшая в этой же больнице, она внезапно сошла с ума. С тех пор ее то сажают в психиатрическую больницу в периоды обострения, то выпускают по просьбе мужа. Они очень нежно, на старинный манер, привязаны друг к другу, говорят один другому «вы».

Анфиса Семеновна (в чепце под шляпой, в пенсне и с чемоданчиком в руках) энергична, многоречива, властолюбива, обо всем осведомлена и в общем безобидна. Только требует, чтобы ее называли «академик Фарро», и чрезвычайно искусно похищает ключи от дверей и шкафов, пряча их в свой чемоданчик. Добыть их у нее обратно невозможно: мы испытали это. Приходится идти на хитрость.

Когда я пришла на огород, «академик Фарро» как раз кончала нечто вроде публичной лекции о крысах, которые, подъедая тыквы, якобы разносят тиф.

Я набрала укропа. И только было нагнулась к большому, только что созревшему кабачку, как раздался громовой удар. Это упал снаряд у «Второй хирургии». За ним — второй, уже на наших огородах. И третий.

Я увидела (до этого так близко виденный мной только в кино) столб огня, дыма и земли, весь — от основания до распадающейся верхушки. Горячий воздух пахнул на меня. Я присела между гряд, стараясь спрятать голову в больших листьях… уже не помню — что и как. Потом, когда стихло, сорвала все же кабачок и на трясущихся ногах помчалась домой.

Бегу. А мне навстречу бегут от «Второй хирургии», крича, что на дальней грядке, на валу, ранило Крутикова. Он шел с лейкой поливать свои огурцы. Ему оторвало кисть левой руки. Потом привезли к нам еще раненых, с улицы.

Скверно то, что фашисты, видимо, пристрелялись к нашей больнице. Последние дни они попадают все ближе, все точнее. И вот теперь бьют без промаха.

Сейчас тихая, душная, облачная тревожная ночь. Вдали все время артиллерийский гул.

Мы сначала думали идти ночевать в другое здание, потом махнули рукой.

Теперь уж все равно.

4 августа 1943 года

Вчера ночью Крутиков умер: ему не только оторвало кисть, он был ранен в живот, но это не сразу заметили. Основной удар пришелся по лейке: Иван Захарович весь был залит водой.

Когда ему перевязывали руку, он тихим своим голосом произнес, что ему больно «в животе». Раздели его, а там крошечный осколок пробил сальник. Через три часа Крутиков умер.

Самое страшное было то, как Анфиса искала мужа. Сначала она наскочила на меня и спросила, не видала ли я его? Я ответила, что нет. В штабе пытались ее уверить, что директор отправил его для проверки книг в подсобное хозяйство. Она ответила (и вполне резонно), что директора, который так поступает во время обстрела, следует снять с работы.

В конце концов она все поняла, отыскала мужа во «Второй хирургии» и не отходила от него. Но он уже был без сознания.

5 августа 1943 года

Важнейшее сообщение по радио: мы освободили Орел и Белгород. В честь этого в Москве — салют из 120 орудий, но мы, к сожалению, этого не слышали. Только смотрели на часы и говорили:

— Вот теперь!

6 августа 1943 года

Доклад мой сошел неплохо. Народу было много. Приехали наши фронтовики.

Я тщательно подготовилась. Перечла все написанное за время войны ленинградскими поэтами в городе и на фронте. (Сейчас вспомнила, как прошлой весной мы поехали на Карельский перешеек, в армию, устроили там «выездное заседание» и приняли в члены Союза писателей Михаила Дудина, работавшего в дивизионной газете.)

В своем докладе я говорила о том, что каждое новое общественное явление встает перед нами, писателями, сначала в общих очертаниях, без деталей, почти без рельефов. Это нечто вроде острова, видимого с корабля. Но чем ближе мы подходим к нему, тем явственнее различаем, что это целый материк, тем детальнее мы его видим. (Здесь я цитировала тех, которые, на мой взгляд, задержались на этой первоначальной, «безрельефной» фазе в изображении войны и не пошли дальше.)

Говорила я и о «недоброй инерции», которая порой развивается в нас с быстротой сорных трав и побуждает писать о том, что нами уже освоено. А наш читатель опередил нас и ждет другого.

Шла речь о чистоте языка, о композиции, о выборе темы, о редактуре, об умении переделать то, что подлежит переделке. Недаром же сказано, что «Аполлон — это бог помарок». Редко, слишком редко ощущаем мы в целом ряде вещей присутствие этого «бога». (Уже потом, после доклада, я вспомнила прекрасную индийскую поговорку по этому же поводу: «Только терпение превращает тутовый лист в шелк».).

Доклад был большой и подробный. В конце я сказала: «Мы убедились в силе наших стихов, в их действенности: это доказывают письма наших читателей. Наши книги берут с собой на фронт, носят их в полевых сумках, читают перед атакой.

Сделаем же все, чтобы поэзия дней Отечественной войны (в частности ленинградская поэзия) была достойна той великой цели, которой она служит: уничтожению фашизма и торжеству справедливости».

Прения по докладу завтра.

На обратном пути в машине «Ленинградской правды» попали в самый центр обстрела на Литейном. Снаряды ложились справа и слева. Я снова увидела дымные столбы от основания до вершины. Но они были не черные, как у нас на огороде, а желтые и красные, в зависимости от того — из камня или кирпича был дом, куда они падали.

Страшный грохот сотрясал улицу, все бежали пригнувшись. На трамвайной остановке многие легли на землю. (Вспомнила рассказ Наташи о том, как во время уличного обстрела какой-то военный прижал ее голову к земле и прикрыл своим портфелем.) Мы мгновение колебались: то ли выскочить и спрятаться в подворотне, то ли как можно скорее ехать вперед. Решили — второе.

В грохоте и обломках вихрем миновали Литейный (мы, три женщины, сидели в машине, прижавшись друг к другу). Выехали на Невский, а оттуда растерявшиеся люди бегут прямо навстречу снарядам.

К довершению всего шофер чуть не угробил нас на перекрестке: показалось ему, что из боковой улицы летит на нас машина. А в действительности она, увидя нас, остановилась.

Приехали домой, а вскоре из райкома прибежал испуганный И. Д., которому сообщили, что обстреливается «Володарский квадрат», как раз тот самый, где в виде точки находилась и я.

Ну, и достанется же теперь Ленинграду от немцев за Орел и Белгород!..

7 августа 1943 года

Вчера поздно вечером наше писательское совещание закончилось в громах и молниях (литературных).

Домой меня отвез на своей машине Вишневский.

Я была полна мыслью о только что закончившемся совещании и не сразу заметала, что у нас во дворе иду по сплошным осколкам, словно по стеклянным листьям.

Пригляделась внимательно и увидела, что кирпичный одноэтажный флигелек у ворот, там, где табельная, разбит основательно: два прямых попадания. Но никто не пострадал: все уже ушли.