Бродячая женщина (сборник) - Марта Кетро

Егор оттолкнул его и кинулся в чащу, выбирая одному ему известный маршрут. За ним устремились несколько солдат.

Он нёсся какими-то нечеловеческими скачками, и ни снег, ни спутанные ветки, казалось, не мешали ему. Так иногда бежишь во сне, заранее зная, что уже не успеть.

Он нашёл их на поляне. Двое чёрных стояли, вскинув оружие, собаки рвались с поводков, девочки замерли, прижавшись друг к другу, а у их ног лицом вниз лежала Гашка, и на спине её расцветало красное пятно, такое яркое на сером домотканом платье.

Чёрные начали медленно оборачиваться, и прямо в их перекошенные лица ударили пули, собаки взвизгнули, Влад заорал: «Не стрелять, идиоты, детей берегите!», а Егор всё продолжал свой долгий прыжок к телу жены и выкрикивал её имя, а голос не шёл.

Потом он переворачивал её, пытался заглянуть в глаза, баюкал её голову на груди – проделывал все те обычные и страшные движения, которые совершает каждый, кто встречается со смертью своей любви.

Влад стоял чуть в стороне, смотрел молча и вдруг спросил куда-то в пространство:

– Девочки… почему он не подошёл к девочкам? – обернулся и позвал: – Врача детям, быстро.

Почти сразу же появились солдаты с грудой одеял и человек с санитарной сумкой, который подбежал к девочкам и начал кутать их в тёплое, ощупывать, но вдруг отшатнулся.

– Шеф, это…

– Чёрт. Ладно, я понял.

Влад подошёл к Егору и толкнул в плечо. Тот поднял глаза, продолжая укачивать Агафью.

– Что ты с ними сделал, гад?

– Виноват я. Знал, что нельзя веру отцовскую предавать, знал, что потеряю её, а всё же пять годков у нас после было.

В то лето Любка с Веркой клещей наловили. Слыхал, что такое бывает, но сам не видел. За две недели обе сгорели. Когда Любку ломать начало, я не стерпел, за помощью кинулся. Ходы знаю, в четыре дня могу до людей дойти. Доктора добыл, прилетели, а тут Гашка сидит, девок к себе прижимает и молчит, а они холодные обе. Доктор мне и сказал про клеща. А потом ещё сказал, что Гашка гляди того умом тронется. Девок больше жизни любила. Надьку не так, она глупая, что с неё. Сидела сиднем на лавке, слюни пускала. Зато жива осталась.

И доктор сказал, надо Гашку вытаскивать. И способ есть – куклы эти. Я поначалу не верил, но чего терять-то. Он Гашку усыпил-успокоил, мы погрузились все и полетели. И кукол нам сделали, я посмотрел, правда, как живые. Мне мастер батарейки для них на много лет запас, по одной в год всего-то и надо.

Потрясённый Влад пробормотал:

– Так андроиды каких денег стоят, где ж ты взял столько?

– Я Надьку им отдал, мне сказали, в городе и таким рады. А они сделали троих.

– Ну ты и гад. Не жалко дитя своё?

– Гашку надо было вытаскивать, ты пойми. Уходила она. А так вернулась и пожила ещё со мной, целых пять годков.

– А что же, не видела она, что дети не растут, не едят…

– Она, Влад, тоже жить хотела. Увидела бы, так и ушла бы сразу, вот и не смотрела она туда. И ещё бы пожила, если бы вы на нас не вышли.

Над поляной повисла чистая ледяная тишина. Влад не нашёл слов, чтобы её нарушить, поэтому просто сделал знак солдатам, развернулся и пошёл к флаерам. «Перемудрил, это я перемудрил. А такая двухходовка красивая намечалась: чёрные нападают, а тут мы все в белом – спасаем, вывозим и далее по плану. Не судьба».

Егор поднялся, подхватил на руки жену и обернулся к девочкам:

– Ладно, пошли жить, куклы. Горе одно от вас.

Он отнёс её туда, где уже пять лет лежали девки, под большой камень, на котором сам нацарапал в своё время: «Вера, Любовь», а теперь ещё добавил «и мать их Агафья».

– А дурочка Надежда живучей всех оказалась, надо же.

Помоечник

(«Антисталкер»)

«Сталкерами» у нас в Хармонте называют отчаянных парней, которые на свой страх и риск проникают в Зону и тащат оттуда всё, что им удается найти.

Сначала его прозвали Трахуша, но эта кличка не имела никакого отношения к сексу – просто он был трахнутый, трахнутый на всю голову. Сколько его помнили, всегда бродил по улицам, неотрывно глядя под ноги, и искал, искал хоть что-нибудь – гайку, сломанную куклу, кошелёк, перчатку или игральную карту, выпавшую из колоды. Найдя, быстро поднимал с земли, почти не рассматривал и сразу клал в свою серую холщовую сумку. К вечеру она слегка тяжелела, и тогда Трахуша оттаскивал добычу домой. Говорят, единственная комната в его одноэтажном коттедже была забита мусором чуть не до потолка. И он никогда ничего не выносил оттуда, только – туда, расширяя, казалось, физические границы своего жилища каким-то аномальным способом. Потому что за те годы, что его помнил город, даже самая большая комната переполнилась бы хламом, а Трахуша всё не останавливался, волок к себе уцелевшие стеклянные пробки от давно разбитых графинов, железочки непонятного назначения, выпотрошенные будильники, дамские сумочки и деревянные ноги, осиротевшие со смертью владельцев. Постепенно к его кличке добавилось уточнение – Трахуша помоечный, а потом он стал просто Помоечник.

Надо признать, что был он избирательным и хватал далеко не весь городской мусор, сортируя находки по некоторому принципу, ведомому лишь ему одному. Почему, например, Помоечник решительно прятал в суму одинокую тапочку, но пренебрегал серебряной босоножкой? Чем приглянулась ему эта гнутая вилка и не угодила та? Отчего проржавевшая струбцина, но не стальной хомутик? Время от времени находились особо въедливые горожане, которые желали выяснить закономерность его действий и принимались расспрашивать, ходить за ним по пятам, сосредоточенно наблюдая, чуть ли не записывая находки. Многие пытались проникнуть в его дом, но тщетно. Помоечник не отвечал на вопросы, а незваным посетителям не открывал дверь. При всём своём очевидном безумии он был способен позвонить в полицию и потребовать, чтобы назойливых гостей прогнали. Формально он находился под защитой закона – ничего не крал, неудобств не причинял, положенные налоги и счета оплачивал исправно из каких-то давних сбережений. Его дом даже не вонял, хотя, кроме прочих странностей, Помоечник никогда ничего не выбрасывал – то есть всё вносил и ничего не выносил из своего коттеджа. Возможно, у него был какой-то утилизатор бытовых отходов, но толком никто ничего не знал.

В конце концов обыватели смирились с тем, что есть в их городе этакая необъяснимая ходячая достопримечательность.

В самом деле, за столько лет ко всему можно привыкнуть, даже к ежедневному созерцанию психа, бредущего с потупленной головой. Никто не считал, но на самом деле Помоечник занимался собирательством уже одиннадцать лет. И хватит уже называть его этой дурацкой кличкой – Седрик его звали, и никак иначе.

Отсчёт пошёл с кольца алисы. Оно лежало на желтоватом придорожном камне и поблескивало настоящим золотом, а внутри читалась гравировка с именем, так что всё было понятно с этим кольцом – и чьё оно, и что не потеряно, а оставлено здесь по доброй воле хозяйки.

Седрику тогда исполнилось двадцать девять, но он ещё не до конца перешёл в разряд зрелых мужчин, знакомые женщины называли его «парень» или «мальчик» в зависимости от возраста дамы, а чаще всего «иди сюда, милый». Светлые негустые волосы ёжиком, короткий нос и тяжёлый подбородок гарантировали, казалось бы, брутальную внешность, но слишком прозрачный взгляд, плывущий серым туманом, сбивал с толку. Седрик смотрел на мир чуть расфокусированно, и оттого казалось, что видит он не только всякий предмет, но и оборотную его сторону, и не только облик человека, но и многие его тайные мысли. Это тревожило мужчин и подкупало женщин, поэтому у Седрика всегда были некоторые сложности с поиском работы, зато никаких проблем с поиском любви. Когда люди узнавали Седрика поближе, ситуация менялась. Работодатели выясняли, что его прекрасное резюме системного аналитика полностью соответствует истине, а частая смена мест говорят лишь о том, что молодой человек быстро движется по карьерной лестнице не внутри одной корпорации, а от фирмы к фирме. Приличный капитал, доставшийся от родителей, позволял ему выбирать лучшее предложение, не хватаясь за первое попавшееся. Он был идеальным «постановщиком задач», анализировал проблемы IT-систем и находил способы их решения, да и просто хорошо чувствовал от природы взаимодействие деталей и их влияние на целое. Что же касается женщин, то они, наоборот, при близком знакомстве испытывали некоторое разочарование и тревогу. Под обволакивающей нежностью обнаруживалось жестковатое рацио – уж как-то слишком хорошо он знал, что им нужно, заметно лучше, чем они сами. В постели это было кстати, но при длительных отношениях женщина начинала чувствовать себя предсказуемой, как улитка в банке. Она всё чаще отводила глаза, и вместо того, чтобы таять от рассеянного серого взгляда, пряталась и лгала, просто чтобы сбить его со следа. Всё кончалось визгливыми вскриками «не дави на меня» и побегом к кому-то менее удобному, но не столь пугающему. Сторонние наблюдатели никогда не могли понять суть дамских претензий – такой мягкий молодой человек, надо же.