Исповедь - Валентин Васильевич Чикин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Маркс, наверное, сам не мог представить, каким запасом строф обладает его память. Поэтические образы, метафоры, сравнения, казалось, сами собой вплетаются в речь, возникают из-под пера. Гёте, как свидетельствует Лафарг, Маркс знал наизусть. «Ежегодно перечитывал он Эсхила в греческом оригинале; его и Шекспира он любил как двух величайших драматических гениев, которых породило человечество. Шекспира, которого он особенно любил, он изучал специально».
Сначала об Эсхиле. Отношение к нему самым красноречивым образом характеризует тот факт, что эсхиловского Прометея, самоотверженного бунтаря-богоборца, Маркс берет себе в спутники, приступая к первому научному труду. И вовсе не случайно он посвящает этот свой труд — докторскую диссертацию любимому старшему другу — отцу Женни, Людвигу фон Вестфалену, который «никогда не отступал в страхе перед мрачными тенями ретроградских призраков», всегда приветствовал прогресс «с энтузиазмом и серьезностью, присущими истине», всячески поощрял таланты юного Маркса и привил ему эстетический вкус, пытливый интерес к античности.
Классические трагедии Эсхила самым достоверным образом, в лицах и картинах возрождают из небытия античное общество, раскрывают перед Марксом изначальный опыт социальной борьбы. В них он может noстигать гуманистический идеал, цель и смысл подвига античного бунтаря («Прикованный Прометей»); уроки первого народовластия («Семеро против Фив»); может исследовать социологию семьи в Древней Греции («Орестея»). Марксу понятен и близок проповедуемый Эсхилом идеал человеческой солидарности. Даже м^ого лет спустя после ученичества в непростом житейском объяснении с другом, пылким революционером Иоганном Беккером, он неожиданно вспомнит слова Эсхила: «Надо стремиться добывать себе мирские блага, чтобы помогать друзьям в нужде!» — и отметит их глубокую человеческую мудрость, их родственность коммунистическим воззрениям.
Уже с порога сорокалетия, объясняя себе притягательную силу неповторимых творений древних, Маркс рассуждает:
— Мужчина не может снова превратиться в ребенка, не впадая в ребячество. Но разве его не радует наивность ребенка и разве сам он не должен стремиться к тому, чтобы на более высокой ступени воспроизводить свою истинную сущность? Разве в детской натуре в каждую эпоху не оживает ее собственный характер в его безыскусственной правде? И почему детство человеческого общества там, где оно развилось всего прекраснее, не должно обладать для нас вечной прелестью, как никогда не повторяющаяся ступень? Бывают невоспитанные дети и старчески умные дети. Многие из древних народов принадлежат к этой категории. Нормальными детьми были греки. Обаяние, которым обладает для нас их искусство, не находится в противоречии с той неразвитой общественной ступенью, на которой оно выросл.о. Наоборот, оно является ее результатом и неразрывно связано с тем, что незрелые общественные условия, при которых оно возникло, и только и могло возникнуть, никогда не могут повториться снова.
Теперь о Шекспире. Его имя Маркс, естественно, ставит первым. Они особенно близки друг другу, эти два титана. Маркс не только более всего наслаждался творениями Шекспира, но и чаще всего сопереживал с ним свои идеи. Драмы и трагедии поэта интересовали его не только как полотна олицетворенной истории. В Шекспире, по мысли Энгельса, «выявилось понятие абсолютного характера». И эти-то характеры как «абсолютные частицы» сделались строительным материалом в структуре Марксовой мысли. Маркс «ошекспиривает», раскрывает через человеческие страсти даже самые абстрактные, казалось бы, понятия политической экономии.
Полемизируя с буржуазными теоретиками, Маркс как-то, смеясь, попрекнул их тем, что уже Шекспир два с половиной века назад лучше их разбирался в сущности денег. И когда ему предстоит окончательно шлифовать первый том «Капитала», он берет себе в надежные союзники великого поэта.
Раскроем еще раз страницы «Капитала». Здесь, среди четких построений фактов и научных формул, развернутых тезисов и строгих дефиниций, мы вдруг встречаем находчивую вдовицу Куикли, парирующую растерянного Фальстафа в сцене из «Короля Генриха IV». Мы слышим поучение добряка Догбери, наставляющего сторожа Сиколя в комедийной сцене «Много шума из ничего». Мы видим мерцание рысьих глаз Шейлока из «Венецианского купца». Слышим и знаменитый монолог Тимона Афинского, обожествляющего силу золота…
Филологические исследователи Маркса составили своеобразную галерею шекспировских персонажей, прошедших через страницы его трудов. Первое место принадлежит Фальстафу — он чаще всего появляется на авансцене Марксова «театра действий». За ним следуют Шейлок, Тимон Афинский. Затем персонажи «Короля Лира», «Отелло», «Гамлета»; целая вереница комедийных типов: Аякс и Терсит, столяр Снаг и ткач Основа…
Очевидно, Шекспир «помогает» Марксу не только своим осмыслением бытия и глубоким исследованием человеческий личности, он еще оснащает его целым арсеналом сатирических образов, отточенных стрел-стихов. Маркс блестяще выводит свои иронические параллели, «ошекспиривая» боевую публицистику, без промаха поражая противника.
Биографы и исследователи Маркса дружно и радостно произносят слово «культ», когда заходит речь о господстве великого английского драматурга в. семье Маркса. И действительно, все три дочери назвали любимым поэтом Шекспира. Даже Элеонора уже в шесть лет знала наизусть целые сцены из Шекспира. Вполне естественно, что именно в этой семье при активном содействии ее главы сложился своеобразный клуб горячих поклонников и тонких ценителей Шекспира. Помимо старших Марксов и трех их дочерей, на шекспировские чтения чаще всего приходят Фридрих Энгельс, драматург Эдвард Роз, актриса Теодора Райт, писательница Долли Редфорд и ее муж-юрист, поэт Генри Юта. Марианна Комин, также участница «Догбери-клуба», названного именем персонажа комедии («Много шума из ничего»), вспоминает свое первое выступление. У нее была роль принца из любимой Марксом пьесы «Жизнь и смерть короля Джона». Во время декламации она ловит себя на том, что все ее внимание поглощает большая голова Маркса, окутанная длинными седыми волосами, седой пушистой бородой, с мерцающими проницательным юмором черными глазами. Он сидит в конце длинной комнаты с нишей, а позади, в углу, на пьедестале возвышается бюст Юпитера — многие справедливо находят сходство между ними…
Помимо этих домашних чтений, члены «Догбери-клуба» нередко встречаются на шекспировских спектаклях в лондонском «Лицеуме», а главное, каждый в меру способностей и возможностей содействует упрочению авторитета великого драматурга. Если старший из Марксов берется иногда за перо, чтобы защитить «честь Шекспира», то самая младшая в семье, Элли, придет час, станет подмастерьем в известной школе английского шекспироведения.
Даже по одному этюду из «Ландшафтов» Энгельса можно представить себе, насколько Шекспир был близок, понятен, осязаем в обществе «Догбери-клуба».
— О, какая дивная поэзия заключена в провинциях Британии! — мечтательно восклицает Энгельс. —
