Как сон - Войцех Кучок

Адам, словно Господин Тень, мог бы уйти за Красавчиком на край света, по тропам его периферийных перипетий. Пожалуй, так он и на матч за Красавчиком увяжется. С этим надо что-то делать, нельзя больше прикидываться, что он ничего не замечает, того и гляди, Лютик сочтет, что Красавчик привел за собой хвост, надо Адама предостеречь, объяснить, предупредить его, что ли. Но как? Надежнее всего — по телефону; вечером, прервав молчание, но сохранив лицо, а вернее, единственную в этой ситуации допустимую позу (позу принимающего решения; того, кому, собственно говоря, все равно; того, кто имеет моральное превосходство, потому что удачнее прикидывается, что ему все равно), навязать по телефону новые принципы, а вернее, один главный принцип:

— Слышь, хорош таскаться за мной.

Адам даже не удивлен; он знал, что это не родители: те прервали с ним всякую связь со времени последнего визита к нему; из больницы тоже не звонят, потому что он выпросил себе короткий отпуск; в это время телефон должен молчать, в это время Адаму обычно снится телефонный звонок, и он просыпается по нескольку раз, желая снять трубку; если бы он спал крепче, возможно, ему мог бы присниться разговор с Красавчиком, но, увы, его сон запутался, в его снах ему пока не удается вовремя поднять трубку, ему снится сон, что ему снится сон, он даже во сне понимает, что спит, и, может, именно поэтому он всегда просыпается до того, как успевает в своем сне поднять трубку; но сейчас настоящий телефон звонит по-настоящему, Адам хватает трубку, и успевает услышать голос Красавчика, и даже дать категорический ответ:

— За кем хочу, за тем и хожу.

— Ты даже не представляешь, в какой ты жо… в смысле во что ты вляпался. Они тебя зае… короче, они тебе покажут, где раки зимуют.

Какая-то прекрасная борьба мальчика с мужчиной происходит в Красавчике, Адам восхищен его попытками подавить в себе вульгаризмы; что ж, видать, Давид лишил Голиафа дара речи, чаша весов качнулась — победа! Красавчик сам себя выдал на полуслове, теперь уж Адам точно знает: сколько бы ни пришлось ждать, он своего дождется и парень в Красавчике через мужчину прогрызется и вернется к нему, уже отцеженный от хама, в виде экстракта паренька, которого следует на путь истинный направить и опеку над ним нежную, самую нежную установить.

— Не бойся вернуться ко мне. Все образуется, все уляжется. Мы с тобой сами все уложим.

Красавчик уж и не знает, как ответить, он хотел бы рявкнуть жестоко и устрашающе, но скорее склонен сам себя сосватать Адаму; он открывает рот, чтобы выразить протест на варварском диалекте, но слова лопаются у него на губах словно мыльные пузыри, Красавчик не находит в себе силы сопротивляться, он от этого весь зарделся, ему уже хочется к Адаму сейчас, немедленно, так что лучше повесить трубку. Благие намерения или нет, но для тебя, Красавчик, это прямая дорога к искушению, так что уж лучше дай соблазнить себя ему, чем кто-то другой совратит тебя на стадионное беспутье, так иди же к нему, туда, где тебя ждет нежная постель, туда, где ты сладко выспишься, добрым словом привеченный; куда ты идешь, Красавчик, не туда путь твой, холодно, поверни вон туда, теплее, уже тепло, еще один поворот, до конца улицы по прямой — и станет совсем горячо.

Станет горячо: Адам открыл, потому что подумал, что это Красавчик стучит в дверь, что наконец, мужскую шкурку где-то навсегда сбросив, парень пришел к нему, да и кто бы еще мог прийти в такую пору и после такого разговора, если не Красавчик собственной персоной; но кто это такие некрасивые и чужие, выглядывающие один из-за другого, и этот третий, с рожей отвратительной и мерзкой, откуда-то знакомой, кто этот изверг с головой лысой и гладкой, как кость, — кто они, зачем пришли сюда, чего хотят? Непозволительно задержался на секунду в своих размышлениях Адам, не успел дверь перед ними захлопнуть да на засов закрыть, лоб гладкий и тяжелый, как палица, приветственно мозжит ему нос, а может, оно и к лучшему, потому что эта первая боль концентрирует на себе все внимание, Адам не чувствует ударов, которыми его осыпает Лютик, а это больно для хрупких ребер, Адам даже не стонет, он пока не знает, в чем дело, а у него уже столько переломов, и от удара в солнечное сплетение у него перед глазами темнеет… (сколь же хрупка структура человека, сколь немощны его члены и при всем этом так трогательно терпеливы, когда срастаются)

…сознание возвращается, когда Лютик поднимает его с пола, ставит перед собой и бьет ладонью наотмашь по щеке, чтобы удостовериться, что его слышат:

— Ну и что теперь?

Исключительно уместный вопрос, Адаму самому хотелось бы знать, сломают ему еще что-нибудь или нет, можно ли уже приступать к зализыванию ран.

— Чего ты вынюхиваешь? Кому стучишь?

Адам даже не пытается защищаться, просить пощады, он смотрит на Лютика совсем без страха, что они еще могут сделать ему, расширить ассортимент травм парой дополнительных, добавить ножевые раны, но ведь раны — это будущие шрамы, и чем больше их будет на его теле, тем больше он будет похож на Красавчика, ну давай, ударь еще, пожалуйста, у меня уже щек не хватает подставлять, думает Адам, а Лютик чувствует, что разливается в нем тот род остервенения, которому он обязан своей кличкой: лишь учует чужую боль — и уже ничего не видит, ничего не чувствует, кроме нее, бьет Адама еще и еще, и каждый раз сильнее, разъяренный отсутствием сопротивления, бьет по нему, как по боксерской груше, и требует реакции:

— Ну, защищайся, пидор! Сражайся, сука, защищайся, защищайся!!!

Страдание нарастает. Красавчик тоже страдает; он уже был в садике, но гусыню не успел поприветствовать, потому что более проворные лисы на нее напали, и ему пришлось отстать на лестничный пролет, и теперь он ждет в подворотне, молясь о том, чтобы парни оттащили Лютика вовремя; он не может вмешиваться, иначе нарвется на вопрос, что он тут делает, сам ли хотел со стукачом расправиться, а может, сотрудничает с ним; Красавчик ждет в подворотне и впервые в жизни плачет от бессилия, это не фильм со Стивеном Сигалом, он не поспешит на помощь и не раскидает напавших ударами карате, не получит медаль за преданность и отвагу, он может только ждать, выжидать, прислушиваться, пока все не утихнет, пока Лютик со своими приспешниками не уйдет; Красавчик рванет наверх; лишь бы не было слишком поздно.

Они сбежали по лестнице быстро и тихо, никто из них даже не засмеялся, это недобрый знак; Красавчик минуту ждет, смотрит им вслед, да, ушли, надо полагать, не вернутся; он идет наверх. Дверь приоткрыта. Видна кровь. Адам сидит на полу там, где его оставили. Лучше не смотреть.

Он жив, хоть до конца жизни его лицо будет напоминать ему о том вечере. Возможно даже, он улыбается; сейчас мы увидим это отчетливее. Красавчик смочил полотенце и, как реставратор, открывающий взору многоцветье картины, смывает с Адама кровь; так, уже видно лучше; Адам и впрямь улыбается. Как знать, не станет ли теперь его лицо более бандитским, чем у Красавчика: нос перебит и свернут, факт, что называется, налицо, об остальном узнаем, когда опухоль спадет, но, судя по другим лицам, обработанным Лютиком, изменения будут радикальные; у Лютика есть свой стиль, он как художник среди психопатов — бьет и при этом ваяет людские лица; если бы его жертвы поставить в рядок, то глаз знатока легко бы заметил общие для всех них характерные черты (но чье лицо хочет он вылепить в других? кто отважится задать ему этот вопрос? что-то желающих пока не видать). Это настоящая сцена из фильма: Красавчик омывает покалеченное лицо Адама, никогда еще в жизни он не был столь нежным; Красавчик знает, тоже из фильмов, что обмывание ран героя, как правило, предшествует сцене поцелуя и его постельного продолжения, хорошо было бы подчиниться этому правилу, тем более что ум Красавчика не находит в эту минуту ничего лучше среди известных наркотически-успокоительных средств, но как его поцеловать в эту кровь из носа и из губы, а, ладно, пусть это будет кровавый поцелуй, зато мужской, пусть это будет началом их братства на крови, братства мужчины с мужчиной, а не пидора с пидором (пока что, как нам известно, ничего такого у них не было); Красавчик целует Адама взасос, слизывает кровь с его языка, сглатывает ее как свою.

Его отпуск продлится, теперь уже за свой счет; а сколько ему пришлось упрашивать в больнице, чтобы его отпустили домой: они ему — тяжелые травмы; он им — какое там, уже почти не болит; они — старичок, ты ничего не чувствуешь, потому что ты в шоке; он — я врач и могу справиться с ситуацией; они (Красавчику) — тогда вы хотя бы проводите его домой, а лучше, если с ним побудете какое-то время, если можете; Адам заливается краской под бинтами и пластырями. Ну да ладно, все уже прошло, оба лежат, прижавшись друг к ругу, Адам — в бинтах. Счастливый, он слушает вылеченного им парня: его умиляют попытки Красавчика говорить красиво, он никогда раньше так не говорил, все в нем изменилось; он говорит твердо, решительно, до правильной речи ему еще очень далеко, а если оно и проскакивает, звучит пока неестественно, еще кое-где он должен продираться через старые привычки, но это прекрасно. Сейчас это самое прекрасное в Красавчике: что спрятанный в нем мужчина, этот хам из хамов, отступил, а мальчик в нем победил и, не охватив еще этого явления до конца умом, он уже инстинктивно пытается пользоваться невооруженным, мягким языком, употребляя правильные формы (Адам ему в этом помогает).