Вагон - Василий Ажаев

Зимин рассказывал о подпольной работе во времена царизма, о преследованиях, которым подвергались большевики. О Дзержинском, о Свердлове. Очень по-человечески говорил, искренне, сердечно. Фетисов торжествующе поглядывал на Володю: мол, вот оно, большевистское слово.

В следующий же миг все переменилось. Петров запахнул шубу и ухмыльнулся.

— За что ж тебя повязали? — спросил он. — Ты свое отсидел в тюрьме? Ведь власть-то твоя?

— Задарма, что ли, комиссарик?

— Выходит так. Ничего плохого я не сделал, — признался Зимин. — Можете мне поверить: я не враг своей власти.

Едва урки услышали слова Зимина, они подняли дикий гомон. Голубев и Мурзин, привстав на нарах и запустив грязные пальцы в рот, пронзительно свистели.

— Ах ты, кусок фраера!

— Дешевка несчастная, вошь, «сидел с Дзержинским».

Серьезный разговор не состоялся, только потешил жуликов. Неудачная попытка усугубила положение — урки вовсе распоясались. В их картежной игре сразу появился зловещий оттенок. К вечеру они «проиграли» чемодан Гамузова. Сам чемодан, собственно, стоял в изголовье, но, увы, был пуст. Доктор обезумел, его стенания сотрясали воздух до ночи. Блатные только посмеивались в ответ на просьбы вернуть вещи.

Ночью случилось страшное: урки проиграли человека. В темноте Голубев переполз на чужие нары и пытался перерезать горло Сашку. За первое мокрое дело парень взялся неумело, только порезал лицо и шею своей жертве; очень возможно, что пострадал вовсе и не тот, кого проиграли, разве в темноте разберешь? Даже при свете зажженных кем-то свечных огарков в кошмарном оре нельзя было ничего понять.

Голубеву не удалось ускользнуть, «жлобы» схватили его и начали избивать. Воробьев буква-льно топтал ногами, Севастьянов выкручивал ему руки, окровавленный Сашко бил по лицу, по голове сапогом. Урки истошно вопили, размахивали ножами, но подступиться к рассвирепевшим «жлобам» не решались. Мы с Володей навалились на Воробьева, однако вырвать Голубева из его железных рук не удавалось. Наконец с помощью Мосолова и Агошина «жлобов» потеснили. Голубев был без сознания. Доктор наотрез отказался ему помочь: «Такие люди пускай подыхают». Мякишев, обругав его, взялся приводить парня в чувство.

Выждав, когда в вагоне стало чуть потише, Зимин опять завел разговор с блатными. Стыдил их, взывал к совести, к человеческому достоинству. Петров повторял угрозы насчет «законной правилки». Теперь он обещал расправу всем фраерам, не только проигранному Сашку.

Все измучились за день ругани и скандалов. И Зимин это почувствовал, видимо, умолк. Неожиданно он вдруг сказал:

— Сдается мне теперь, Петров, Ланин не сам убил себя.

— А кто же его? — опешил Петров.

— Вы его проиграли. Начальник конвоя так и предположил тогда, зря мы его разубедили. Знаете, чем вам это грозит?

— Нет, комиссарик, ты мне такое не пришивай!

— Что ты слушаешь? Пошли его! — рычал Кулаков.

— Погоди, погоди! Инженер сам сошел с рельсов, мое дело сторона. На кой было трогать, если он шубу мне отвалил? Все же видели и слышали.

— Мы ошиблись, — сказал Фетисов. — Не мог он сам затянуть шнурок, никак не мог.

— Хочешь, побожусь, очкарик? — предложил пахан. — Лягавый буду, если вру! Воли не видать!

Я посмотрел на Петрова, грязного, тощего, обросшего щетиной, в боброво-хорьковой шубе, и засмеялся. Там и сям в вагоне тоже засмеялись, очень уж нелепым был переход от угроз к оправда-нию, к обороне.

— Чего смеетесь? — проворчал Петров. — Инженер сыграл в ящик, и нечего зря о нем болтать. Вот чемодан Гамузова, может, и купили. Так ведь жадный он. За жадность наказали его…

Кулаков оборвал пахана и стал что-то ему нашептывать.

— Верно, — вздохнул Петров. — Хватит калякать. Ты нам надоел, комиссар. Убийство мне не пришьешь, шалишь.

Володя вернулся на место, подтолкнул меня, обхватил за плечи и зашептал прямо в ухо:

— Не спишь?

— Нет, думаю.

— Не волновался, что меня долго нет? Вдруг и я устроил побег?

— Надо большую дыру проковырять, чтоб твой торс пролез. Ты просто заседал, Володя. Ну, как?

Он сегодня исчез надолго, и я понял: Зимин собирал коммунистов.

— Серьезное дело, Митя: урки решили расправиться с нами сегодня ночью.

— Что значит расправиться?

— То и значит: устроить варфоломеевскую ночь, пришить меня, Воробьева, Зимина и Фетисова. Остальных зажать в кулак, загнать под нары, не давать еды.

— Надо их самих зажать! Надавать плюх и загнать под пары!

— Тихо, не шуми! — прошипел Володя. — Плюхами не отделаешься. У них ножички и планы очень серьезные.

— Откуда узнали?

— Мосолов рассказал Павлу Матвеевичу. Урки взялись за него: мол, ссучился. Требуют, чтобы он сам расправился с Зиминым и Фетисовым: «Ты рядом лежишь, в обнимку. Вот и поиграй с ними в перышки».

— Так чего же мы ждем?

— Об этом и речь. Надо опередить. Они на стреме, и делать все надо тоже по плану, осторожно, с умом.

Разговор мы вели беззвучно, прижимаясь губами к уху. Только так можно было сохранить секрет от соседей.

— Убивать людей мы не можем. Наш план такой: нейтрализовать главаря, то есть Петрова. Остальных без него можно будет призвать к порядку. Понял?

— Нет, не понял. Как нейтрализовать пахана? У него нож. И он настороже. Ты же сам сказал.

— Слушай, — влажно дышал Володя в мое ухо. — Главная роль доверяется нам с тобой. Ты да я, да мы с тобой, чувствуешь? Фетисов, Агошин, Мякишев, Петр Ващенко, Миша Птицын бу-дут помогать, привлекаем самых надежных. Много-то народу не надо, толкучка получится. Ясно?

— Ты не жуй, давай самую суть.

— Ишь, какой темпераментный! Слушай внимательно. Я затею игру в «жучка». Ты и все наши поддержите игру. Натуральную, чтобы пахана не вспугнуть. Будем играть, пока его не втянем. А втянем — значит, заставим водить. Я дам ему леща, чтоб долой с копыт. И вот здесь ты выступаешь на сцену. Прыгаешь на него и хватаешь за руки, ведь он все время за нож держится. Важно не дать ему очухаться. Я сразу к тебе приду на помощь. Задача остальным не дать развер-нуться. Петров крикнет: шухер! И вся бражка кинется сразу. Они это умеют.

— А если Петров не втянется в игру?

— Тогда тот же план с небольшим изменением: я даю ему по уху без игры, опять же ты сигаешь и хватаешь за руки.

— А Мосолов?

— За ним будет следить Фетисов на всякий случай. Я настоял: не верю уркам. Зимин ему доверяет. Положение у Мосолова такое: он и нам вреда не хочет, и против своих не пойдет в открытую. Ну, одобряешь план? Голосуешь?

— Одобряю и голосую обеими ногами. С Петровым что потом станем делать?

— Разрежем на куски и зажарим! — засмеялся Володя. — Отнимем нож и уложим под нары. Пусть там поваляется. Во время поверки сдадим конвою.

Мы лежали молча. Я уже отчетливо видел план в действии.

— Дело опасное, рискуешь, — опять прижался губами к моему уху Володя.

— И ты рискуешь.

— Больше некому. За мной первый удар — тут меня не заменишь. Если не хочешь, скажи.

— Ты что?

Я обиделся. Володя снова тихонько засмеялся.

— Ладно, ладно, ты парень смелый и ловкий, тебе доверяется главная роль.

Он потискал меня по-медвежьи, погладил по спине и сразу насторожился, я почувствовал, как напряглось его тело.

— Петров вылез, — шепнул он. — Следи за мной, Митя.

Володя лениво выбрался на площадку между нарами. Здесь был наш клуб, наша столовая и гимнастический зал. Если кому невтерпеж становилось лежать, он выползал поразмяться, посто-ять у печки.

Мой друг начал свои действия с параши, потом потоптался возле печки, заглянул в нее, пошуровал. Топлива последние дни давали самую малость, и печка остывала. Володя ругнулся и громко сказал:

— Без «жучка» не обойтись. Выходите греться, ребята. У меня лично закоченели руки и ноги. Выходи, Митя, Петро, выходи. Агошин, давай, Птицын! Хватит отлеживать бока!

Мы по одному вылезали на площадку. Петров стоял у печки спиной к двери. Шуба, как видно, не спасала от холода. Пахан пытался одной рукой поймать ускользающее тепло «буржуй-ки», другую держал в кармане, и мы знали — почему.

— Становись, Петров, погреешься, — дружелюбно предложил Агошин.

Высокий, худой Петров недоверчиво повел глазами на Агошина, на Володю, на спрыгнувше-го с нар Фетисова и не отозвался. «На стреме», — отметил я про себя.

«Жучок» был и забавой и «топливом». Обычно в него играла добрая треть вагона. И сейчас уже стояли группкой желающие поразмяться. Момент вроде был подходящий: кореши Петрова играли в карты и, следовательно, ни на что не обращали внимания. Мосолов лежал на своем месте, и рядом с ним Зимин.

Володя «водил». Я любовался его выдержкой. Он стоял, отвернувшись, широко расставив ноги. Правой рукой как бы отгораживался, а левая была под мышкой правой руки и прижата к плечу ладонью кверху. По его ладони полагалось бить своей ладонью или накрепко сжатым кулаком.