Психология социализма - Гюстав Лебон

«Очень редко бывает, чтобы в колониях два соседа-француза не были между собой врагами. Путешественник, попавший в колонию, испытывает тотчас же ошеломляющее впечатление. Всякий колонист, всякий чиновник, даже всякий военный так язвительно отзывается о других, что невольно является недоумение — как эти люди не стреля­ют друг в друга?»

Люди латинской расы совершенно неспособны понимать чужие идеи и, следовательно, неспособны их уважать. По их мнению, все люди созданы по одному шаблону и, следовательно, должны мыслить и чувствовать одинако­вым образом.

Следствием этой неспособности является их крайняя нетерпимость. Эта нетерпимость проявляется тем ярче, что усваиваемые ими мнения, будучи чаще всего внушены чувством, оказываются недоступными никакой аргумента­ции. Всякого, кто не согласен с их воззрениями, они считают злонамеренным существом, которое надо преследо­вать, пока не удастся избавиться от него хотя бы и самыми насильственными мерами. Религиозные войны, Варфо­ломеевская ночь, инквизиция, террор — все эти явления суть следствия этой особенности латинского духа. Она навсегда сделает для них невозможным продолжительное пользование свободой. Человек латинской расы понимает свободу только как право преследовать тех, кто не так думает, как он.

Латинские народы всегда предъявляли доказательства большой храбрости. Но их нерешительность, непреду­смотрительность, недостаток единения, отсутствие хладнокровия, боязнь ответственности делают эту храбрость бесполезной, если только ими не командует сильная и умелая власть.

В современных войнах значение высшего командования все более и более уменьшается вследствие возрастаю­щего протяжения полей сражения. Берут верх такие качества, как хладнокровие, предусмотрительность, единение, методичность, и потому латинским народам трудно будет возобновить свои прежние успехи. Еще не так давно ум, красноречие, рыцарские доблести, литературное и артистическое дарования представляли главные факторы циви­лизации. Благодаря этим качествам, которыми латинские народы щедро одарены, они долго находились во главе всех наций. При промышленной, географической и экономической эволюции настоящего времени, условия для превосходства того или другого народа в жизненной борьбе требуют от него дарований, весьма отличных от пере­численных. Главное, что теперь дает перевес народу, — это настойчивая энергия, дух предприимчивости, инициа­тива и методичность. Этими качествами латинские народы обладают в очень слабой степени; их инициатива, воля и энергия все более и более ослабевают, а потому они должны были постепенно уступать место тем, кто наделен такими качествами.

Воспитательный режим юношества все более и более разрушает то, что еще оставалось от этих качеств. Оно все больше теряет твердость воли, настойчивость, инициативу и особенно ту внутреннюю дисциплину, которая делает человека самостоятельным, способным обходиться без руководителя.

Различные события, посредством много раз повторявшегося подбора отрицательных качеств, содействовали значительному уменьшению числа людей с наиболее развитыми энергией, самостоятельностью и жаждой к дея­тельности. Латинские народы расплачиваются теперь за прошлые свои ошибки. Инквизиция систематически унич­тожала в Испании в течение нескольких веков то, что она имела наилучшего. Отмена Нантского эдикта (Людовик XIV, 1685 г.), революция, империя, междоусобные войны уничтожили во Франции самые предприимчивые и энер­гичные натуры. Слабый прирост населения, отмеченный среди большей части латинских народов, еще усиливает эти причины упадка. Если бы еще воспроизводились лучшие части населения, то беды не было бы никакой, так как не число жителей данной страны, а их высокие качества составляют ее силу. К несчастью, численный уровень насе­ления еще поддерживается только самыми неспособными, самыми слабыми, самыми непредусмотрительными.

Нет никакого сомнения, что достоинство народа определяется числом производимых им замечательных людей на разных поприщах. Упадок народа происходит вследствие уменьшения, а затем и исчезновения высших элемен­тов. Недавно в «Revue scientifique» Лапуж высказал аналогичные заключения относительно римлян:

«За двухсотлетний период наиболее знаменитые старейшие фамилии исчезли и заменились менее достойными, вышедшими из разных слоев и даже из освободившихся невольников. Когда Цицерон жаловался на упадок римских добродетелей, знаменитый арпинянин забывал, что в городе, даже в самом сенате, римляне старых фамилий были редки и что на одного потомка квиритов2 приходилось десять латинян нечистой крови и десять этрусков; он забы­вал, что римское государство начало приходить в упадок с того дня, когда открылся доступ в него чужестранцам, и что причина, по которой титул гражданина беспрестанно терял свой блеск, была та, что между носителями его было более сынов народов побежденных, чем народа-победителя. Когда путем последовательных натурализации право римского гражданства было распространено на все народности, когда бретонцы, сирийцы, фракийцы и африканцы облеклись в это звание, которое было им не по плечу, то родовые римляне уже исчезли».

Причина быстрых успехов некоторых рас, как, например, англосаксов в Америке, заключается в том, что подбор у них совершился не в отрицательную сторону, как в латинских государствах Европы, а в обратном порядке — в сторону прогресса. Действительно, Соединенные Штаты в течение продолжительного времени заселялись людьми разных стран Европы, преимущественно Англии, отличающимися своей независимостью и энергией. Надо было обладать необыкновенным мужеством, чтобы рискнуть переселиться с семьей в отдаленную страну, населенную воинственными и враждебными племенами, и создать там цивилизацию.

Здесь важно отметить, на что я много уже раз обращал внимание в своих последних трудах, что народы прихо­дят в упадок и исчезают с исторической сцены не вследствие понижения своих умственных способностей, а всегда вследствие ослабления характера. Закон этот некогда подтвердился примерами Греции и Рима; немало фактов под­тверждают его верность и для нашего времени.

Это основное положение мало понято и часто еще очень оспаривается, но тем не менее уже начинает распростра­няться. Я нашел его очень хорошо выраженным в недавнем труде английского писателя Бенджамена Кидда и не сумею лучше подтвердить правильность моего тезиса, как позаимствовав у него некоторые места, где он вполне верно и бес­пристрастно указывает различия характера, разделяющие англосаксов и французов, и исторические следствия этих различий:

«Всякий беспристрастный ум, — говорит этот автор, — должен признать, что некоторые характерные черты французов ставят Францию во главе умственно развитых народов Европы... Умственное влияние этой страны дей­ствительно чувствуется во всей нашей цивилизации, в политике, во всех отраслях искусства, во всех направлениях отвлеченной мысли... Тевтонские народы вообще добиваются наивысших умственных результатов там, где необхо­димы исследования глубокие, кропотливые и добросовестные, там, где надо постепенно собирать один за другим элементы, составляющие работу; но этим исследованиям недостает идеализма французского ума... Всякий добросо­вестный наблюдатель, впервые близко соприкасающийся с французским умом, должен тотчас же почувствовать в нем нечто неопределенное, но неопределенность эта возвышенного умственного порядка, что не свойственно по природе ни немцам, ни англичанам. Это нечто неопределенное чувствуется и в искусстве и в текущей современной литературе не менее, чем и в высших творениях национального гения в прошлом».

Признав это превосходство французского ума, английский автор настаивает на преобладании в социальных яв­лениях характера над умом и показывает, в какой мере ум мог быть полезен народам, которые им обладали. Рас­сматривая историю колониальной борьбы между Францией и Англией во второй половине XVIII века, он выража­ется так:

«В середине XVIII века окончился между Францией и Англией поединок, самый необычайный из всех извест­ных в истории событий, зависевших от исхода этой борьбы. Последствия этого поединка предчувствовались во всем цивилизованном мире еще до начала борьбы. Она завязалась в Европе, в Индии, в Африке, в Северной Амери­ке, на всех океанах. Если судить по данным, действующим на воображение, то все обстоятельства казались благо­приятными для более блестящей расы. Она, казалось, имела перевес и в вооружении, и в средствах, и в численности населения. В 1789 году Великобритания имела 9.600.000 жителей, Франция — 26.300.000. Годовой доход Велико­британии составлял 391.250.000 франков, а Франции — 600.000.000. В начале XIX века во Франции было 27.000.000 жителей, тогда как все население, говорившее на английском наречии, вместе с ирландцами и обитате­лями Штатов Северной Америки и колоний, не превосходило 20.000.000.