Путь. Автобиография западного йога - Джеймс Дональд Уолтерс

это понравится». Немногие люди сознают, как мало в их личности проявляется их истинная природа. Эмерсон писал в книге «Сверхдуша»: «Мы умеем лучше, чем делаем. Мы еще не овладели собой, но в то же время знаем, что являемся чем-то большим. Как часто в моих обыденных разговорах с соседями я склоняюсь к той же истине: что-то более высокое в каждом из нас проглядывает над этой обыденностью; Юпитер кивает Юпитеру позади каждого из нас. Люди спускаются с этой высоты, чтобы встретиться».

В душе каждого человека обитает Бог. Человек просто убеждает себя, сосредоточиваясь на внешней стороне своей жизни, что он пекарь, банкир, учитель или проповедник; что он груб или нежен, энергичен или ленив, весел или мрачен. Он не видит, что все это лишь роли, отражения его симпатий и антипатий, его желаний и нежеланий, которые он накопил в процессе инкарнаций. То, что было накоплено, может быть снова утрачено. Внешняя сторона личности постоянно меняется. Только внутренняя сущность человека неизменна и вечна.

Когда я оглядываюсь и вспоминаю свою жизнь, мне представляется, будто она кем-то спланирована для меня. Мои переживания до настоящего времени и испытания, о которых я повествую, несомненно отражают в основном уроки, необходимые для приобретения жизненного опыта. Возможно, именно благодаря этому плану, который «гипотетический Некто» составил для меня, я провел лучшую часть следующего года в Чарльстоне, работая в театре «Док-Стрит». Различные роли, исполненные мною на его сцене абсолютно непрофессионально, научили меня мысленно, со стороны, смотреть на себя. Дональд Уолтерс играл свою обычную ежедневную роль молодого американца веселого нрава, подающего надежды драматурга и вечного простака за границей.

Мои связи с «Док-Стрит-Театром» помогли мне со временем увидеть пустоту игры всех ролей в театре или за его пределами. Большинство людей, которых я встретил там, были всегда «на сцене»; даже в самооценке они исходили из того, насколько умели притворяться. Год, проведенный с ними, неизмеримо усилил мое стремление к истинным ценностям.

Я приехал в Чарльстон в конце июня. Театр «Док-Стрит», как мне стало известно, был закрыт на летние месяцы; его открытие не планировалось до сентября. Я снял комнату в пансионе с ночлегом и обильным трехразовым питанием всего за десять долларов в неделю. Атмосфера там была добродушная, почти семейная. Большую часть моих соседей по жилью составляли студенты «Цитадели» — близлежащего мужского колледжа. Дружба со многими ровесниками, имеющими сходные интересы, некоторое время угрожала моим намерениям посвятить себя писательству. Чтобы извлечь пользу из этой опасности, я сказал себе, что, как многообещающий писатель, должен извлечь как можно больше из местного колорита. Кроме нескольких набросков стихотворений, мои «достижения» ограничивались рядом вечеринок, выходов на пляж, веселыми дискуссионными сборищами, на которых обсуждалось все: от политики до девушек и местных сплетен.

Постепенно я стал изучать образ жизни людей из разных слоев общества Чарльстона. Я бывал везде; встречался с людьми разного общественного положения и профессий, исследовал самые «грязные» погребки и бывал гостем в видных домах.

Чарльстон был маленьким городом, в котором насчитывалось около 70000 населения. Я обнаружил в его скромных границах усредненный профиль Америки. Со средним и более высоким социальными слоями и, в меньшей степени, с несколько более низким слоем я уже в известной мере был знаком. Но те нижние слои, которые я теперь изучал, просто открывали мне глаза. Я имею в виду не бедняков с простым достоинством, делающим неуместным ярлык «низшее сословие», а людей, часть которых действительно богата, однако духовное убожество обрекло их на жизнь в атмосфере преступной алчности. Среди людей такого рода были владельцы и содержатели грязных ночных клубов [В период их запрета. — Прим. перев.], служивших ширмой для еще более запретных игорных залов наверху и, видимо, иных тайных махинаций. От этих людей исходила почти видимая аура бесчестности, холодной жестокости и зла, их состояния делались на эксплуатации человеческого отчаяния.

Не менее жалкой была жизнь завсегдатаев таких мест. Они приходили туда за тем, что могли получить. В их разговорах отражалась их черствость; их грубый смех трещал как лед. Такие люди вечно были бездомны — если не на самом деле, то в сознании. Эти мужчины и женщины почти бесцельно переезжали из города в город в поисках временной работы и таких же мимолетных удовольствий; лица, чей характер терял очертания в тумане алкогольных испарений; супруги, чья семейная жизнь разрушилась под ударами отбойного молотка непрерывных раздоров; одинокие люди, которые слепо пытались найти в этом разгуле человеческого равнодушия хотя бы слабый проблеск дружбы.

Везде я видел одиночество и опустошенность. Вот где, думал я, материал, на базе которого были написаны бесчисленные пьесы и романы. Откуда такое исключительное увлечение негативизмом? Неужели великая литература — это всего лишь то, с чем приходится мириться? Кто может получить нечто стоящее от обнажения пустоты и безнадежности?

И все же это несомненно было частью жизни и в духовном плане благотворно подействовало на меня. Это дало мне понять, насколько может деградировать человек, и придало остроту стремлению к реализации собственного потенциала.

Наконец я предпринял новую попытку ходить в церковь. Я даже вошел в церковный хор, но вскоре обнаружил, что меняю один вид бесплодия на другой. Без сомнения, атмосфера церкви была более здоровой, но очень чопорной; она сильнее препятствовала любой возможности достичь более высокого совершенства.

Цивилизованный человек гордится тем, насколько он опередил в своем развитии первобытного дикаря. Он снисходительно смотрит на культуру племен за их обычай наделять деревья, ветер, дождь и небесные тела человеческими свойствами. Теперь, когда наука, используя прозаическую терминологию, утратив чувство благоговения, объяснила все, современный человек считает себя мудрее. Однако я не уверен, что он заслуживает поздравлений. Поражает то, что, ослепленный собственными технологическими достижениями, он исповедует лишь новый вид суеверия, гораздо менее привлекательный. Став слишком прагматичным для богослужения, он забыл, как следует общаться. Вместо того чтобы почувствовать связь с окружающей Вселенной, он отгородился от нее бетонными «джунглями», кондиционерами и музыкальными комбайнами, самовосхвалением и шумными увеселениями, решением бесчисленных проблем, которые реальны для него, только поскольку он сам считает их таковыми. Он словно струна скрипки без резонатора. Жизнь, отделенная от более широких реалий, становится пустой и бессмысленной.

Современная технология отчуждает нас от Вселенной и друг от друга. Хуже всего то, что она отчуждает нас от самих себя. Она направляет всю нашу энергию на простое манипулирование вещами, пока мы сами не обретем почти те же качества, что у вещей. Как много написано современных пьес и романов, в которых люди идеализируются за их способность действовать с точностью,