Другой Париж: изнанка города - Наталья Лайдинен

– Ну, мля! – раненым буйволом взревел Леха и едва удержался, чтобы в ответ изо всех сил не врезать бомжу по синюшной физиономии. Катя его еле удержала. – Слушайте все сюда! Заявляю со всей ответственностью как командир вашего вонючего бомжового батальона: кто напьется и завтра утром не сможет выйти на митинг, тот не получит халявной водки. Вы все поняли?

Этот аргумент произвел на бомжей должное впечатление. Они покряхтели-покряхтели, но пить перестали. Стали разворачивать свои манатки, укладываться спать. В задней части салона компания шумно резалась в карты. Мой сосед Гена сидел совершенно трезвый и грустно смотрел в окно.

– Блин! Четвертый год в Париже, а Франции так и не видел. Первый раз еду, как нормальный человек! А красиво же кругом! Поля, домики… Почти как на моей родной Орловщине.

– А в Париже-то ты, Ген, какими судьбами оказался?

– Да извилистыми. Жена меня бросила давно, сбежала с каким-то военным. Дочь я один поднимал. В деревне, в Орловской области. Дочь немного на ноги встала, школу закончила, сказала: хочу из деревни уехать. Через подружек городских все разузнала, документы оформила, поехала в Париж бебиситтером – вроде детишек нянчить. Мол, язык подучить, может, и за хорошего парня замуж выйти. А попала в плохую компанию. Я как почувствовал – через несколько месяцев на последние деньги сюда рванул. Оказалось, тут у нее наркотики, пьянки, живет черт знает где и с кем… Ее-то я через полгода домой отправил с грехом пополам. А сам уехать до сих пор не могу.

Паспорт стырили. С ребятами русскими познакомился, они тут давно, вот, халтурку подкинули. Я слесарь нормальный. Так с тех пор и перебиваюсь.

– А что же дочь? – удивился я. – Почему она тревогу не забила, когда уехала, что ты тут остался? Почему не выручила?

– Да что дочь… Нужен я ей там больно! – обреченно махнул рукой Гена. – Она и дом там наш за бесценок продала, в деревне. Так что возвращаться мне некуда, даже если и хочется. Так и написала мне родная единственная дочь: мол, дорогой отец, мне надо как-то жить. Уезжаю в город, буду сама себе хозяйкой, а ты уж не поминай лихом и выкручивайся как знаешь. И с тех пор – тишина. Вот я и живу бомжом в Париже. Никому не нужен, никто меня нигде не ждет. День прошел – и хорошо. Вроде здоров более-менее, не голодаю уж совсем. Теперь вот еще и Францию на халяву посмотрю…

Гена прислонился лбом к стеклу и впал в глубокие размышления. Я решил ему не мешать.

Повернувшись лицом к проходу, поймал на себе долгий, изучающий взгляд Лехи, который внимательно следил за обстановкой. Катя, похоже, снимая стресс, уже немного подвыпила и дремала, поджав ноги в кресле. Телевизионная группа вповалку хрючила друг на друге, ничем, кроме телекамер, особо не выделяясь среди остальных пассажиров нашего веселого автобуса. Наконец Леха не выдержал и сам подошел ко мне:

– Эй, привет! Не спишь?

– Привет! – отозвался я. – Не сплю. Мысли вот покоя не дают. Мечтаю водки хлопнуть и сто евро поскорей заработать.

– А тебя как зовут?

– Тимофей. А что?

– Давно тут бомжуешь?

– Прилично.

– Странно… – почесав затылок, сказал Леха. – Ты мне очень сильно напоминаешь одного человека. Из Москвы. Даже имя какое-то похожее. Но ты, конечно, не можешь им быть. Ты же бомж!

– Скорее, клошар, – хмыкнул я. – И кто, интересно, тот достойный джентльмен, которого я тебе напомнил?

– Слушай, Тимоха, давай выпьем, а? Чего утра дожидаться? Вроде вся эта публика притухла немного. Можно и мне слегка расслабиться. Устал я. Беспокойный народец на этот раз мне попался, однако… Достали уже! Мудохаюсь с этими бомжами целую неделю, ни сна, ни отдыха… Договориться с ними ни о чем невозможно! Тяжело.

– Давай выпьем! Не возражаю.

Леха быстро достал из одной сумки бутылку виски, из другой – пару пластиковых стаканчиков.

– Используем бомжовую посуду. Партия платит!

Мы выпили. Леха, продолжая время от времени пристально вглядываться в меня, начал жаловаться на свою тяжелую жизнь.

– Хреновы политики! – возмущался он. – Вот чего им не живется, скажи, а? Пиар в нашей стране становится все более извращенным. Уж чего я только на своем веку не повидал, но митинг проституток и бомжей во Франции провожу впервые.

– Еще и проститутки будут?

– Их в Страсбурге наши кураторы соберут. Бомжей мы из Парижа решили организованно привезти, тут их собрать легче. А с проститутками там на месте все хорошо. Опять же дешевле обойдется. Если бы митинг в Москве или там Красноярске проводили, так и вообще нет проблем. Переодели в рванину всяких голодных студентов, волосы им растрепали как следует, напоили слегка – готовые бомжи. Лепили мы такие спектакли. И вполне себе удачно. Моя гордость! Лихие были времена, эх! – Леха чокнулся со мной пластиковым стаканом. – А тут такие номера не проходят. Мозги у них другие. Не менталитетные.

– Митинг-то хоть санкционированный?

– А то! – довольно хмыкнул Леха. – Непросто, конечно, но вполне реально. Демократия, понимаешь.

– А бомжи только русские будут?

– Не, всякие, каких наберут, наверно, еще украинцы, молдаване, поляки. Тут главное с законом не вляпаться – это не Россия. Я за рекрутинг русских и эсэнговых в Париже отвечал. Их там как собак у Павлова – немерено! Вот, три автобуса битком везу.

– Наверно, платят хорошо… – предположил я. – За такую-то вонючую работу.

– Да ну их! – скривился Леха. – Жмоты, платят, но не то чтобы очень. Раньше и получше бывало. Но хорошо, хоть вообще платят. Пиарщики в последнее время стонут: заказов ни у кого нет. Все под государством. Мне вот повезло. Мой приятель – председатель политсовета одной партейки, под которую в высоких слоях бюджет дали. Чтобы она всякие там демократические и прозападнические идеи дискредитировала. Вот, работаю. Отвечаю за бомжей, за съемку сюжетов для разных каналов. Устал, как черт. Как только все окончится, сразу рвану на Мальдивы. Чтобы лежать под пальмой на пляже в трусах, как морская звезда. Лучи раскину пошире, и никаких бомжей!

– Хорошее дело.

– Слушай, как же ты все-таки на того парня похож! – проглотив очередной стакан виски, вздохнул Леха. – Просто одно лицо.

– Что за парень-то? Ты расскажи, мне в принципе по фигу, мы с тобой не увидимся больше никогда. Завтра митинг пройдет – и тю-тю. Я – в Париж, ты – в Москву или на теплые острова.

– Да работал я раньше в разных СМИ журналистом. Несколько раз мотался по «горячим точкам». Съемки «как надо» для центральных каналов постановочные, все такое. В Чечне встретили группу наших ребят, тоже журналистов. Стрингеров. Без всяких документов и разрешений работали. Добывали реальную информацию для западных агентств, хотя им там препоны разные чинили, ну, ты понимаешь. Среди них был один, похожий на тебя. Материалы собирал по пыткам мирных жителей. Я ему сказал тогда по-дружески, чтобы он не лез в это дело – ничем хорошим не закончится. Эти стрингеры нам здорово помогли на месте. Мы уже почти все отсняли и готовились уезжать, джип наш стоял под парами. А тут приключилась какая-то шальная перестрелка. У этого парня, стрингера, было при себе оружие. Он несколько минут отстреливался так круто, профессионально. Второго парня, по-моему, сразу убили. А тот, который на тебя похож, стрелял, нас прикрыл, пока мы к бронированному редакционному джипу бежали. Растерялись все, испугались. Я вообще впервые такое видел. Водитель наш орет: лезь в машину, Леха, скорее!..

– И что дальше? – К этому моменту я точно понял, почему лицо организатора митинга показалось мне знакомым.

– Того стрингера ранили, он упал. Он был жив, я точно помню. Но в нас еще стреляли… В общем, мы запрыгнули в джип и уехали. А он там лежать остался… Не знаю, что с ним было дальше. Мы той же ночью в Москву улетели. Я за тот сюжет премию получил еще. Вроде забылось все. А увидел тебя – и вспомнил… даже сейчас страшно.

– Еще бы… – Я тоже налил себе еще виски. – Раненых журналистов берут в плен. Иногда их пытают, делают рабами, заложниками, даже убить могут. Редко кому удается бежать. Это почти чудо. Но память на всю жизнь остается.

– Давай сменим тему! – взвился Леха как ошпаренный. – Столько лет прошло, не хочу ничего вспоминать. И что я вообще тут с тобой болтаю! Ты же вообще бомж.

– И что с того? Не человек, что ли? Это те, кто в Чечне по журналистам стреляли, не люди.

Леха заглотил еще виски, закусил зеленым яблоком.

– Ладно, прости, братан! – приобнял он меня за плечо. – Понесло – нервы. Ты просто немного не такой, как остальные бомжары. Слушай, а ты почему таким-то стал? Смотрю на тебя, в башке не укладывается.

– Не парься. Я просто клошар по жизни. Не бомж – именно клошар. Ты бы прилег отдохнуть, Леха. Вид у тебя усталый.

– Да. Ты прав, братан. Ты мне очень помог. Можно, я тебя обниму?

– Можно.

Мы обнялись. Совсем захмелевший Леха всхрюкнул и рухнул как сноп на коленки Кате. Она вздрогнула, проснулась и через мгновение, успокоенная, прижалась к Лехе и снова задремала. Я смотрел за огоньками на ночном шоссе. Вспомнил, как меня вытащили тогда после обстрела местные жительницы, две немолодые уже чеченки, у которых пропали сыновья. Они выходили меня, а потом помогли перебраться к своим. После той командировки в Чечню у меня на теле осталось несколько шрамов и совсем не осталось желания писать о войне. Чего уж говорить о душевных ранах…